Она не испугалась ни епископа, ни его Бога и твердо решила: неприязнь к нему не должна мешать ей выслушивать его воззрения. И потому она терпела его присутствие и слушала. Подобно многим туарегам, Серена не была мусульманкой, и ее вера в Бога отличалась простотой. Если бы обратить ее в христианство попытался кто-нибудь другой, а не этот епископ, возможно, попытка увенчалась бы успехом, поскольку ей хотелось, чтобы все обстояло как можно проще на трудном пути, избранном ею. Но издеваться над собой она не позволит. Серена никогда не была склонна к соглашательству и уступчивости и не собиралась менять свои принципы ради Мариуса Мюрата.

Беседы епископа с Сереной длились несколько дней. Он часами говорил о религии, однако в его словах слышались лишь тьма и страх. Он рисовал ей ужасные, пугающие картины, которые не давали никакого утешения, а наоборот, наполняли душу страхом. Ни одно его слово не вызывало в ней отклика.

В мрачные, тягостные минуты сомнений она спрашивала себя, не делает ли ошибку. Возможно, ее дядя был прав и пропасть между жизнью европейцев и туарегов слишком велика. Возможно, им с Анри вообще не стоит иметь детей. Но в конце каждой встречи, когда епископ замолкал, голова Серены оставалась высоко поднятой. Ведь у нее есть Анри, нежный, заботливый. Он целовал ей руку. Серена любила его до самозабвения и знала: все у них будет хорошо.

Епископ пытался взять ее измором, чтобы усталость сделала ее сговорчивой и обеспечила ему победу, которой он не мог добиться угрозами. Но Серена оставалась упрямой. Он еще никогда не сталкивался с такой сильной женщиной. Она была дерзкой и непочтительной. Епископ втолковывал ей, что ее душа поражена смертельной болезнью греха и что единственным лекарством является обращение в христианство.

– Вы должны это сделать ради спасения вашей души.

– Моя душа – не рабыня вашей Церкви.

– Тогда вы должны это сделать ради сохранения святости таинства брака.

– Мое замужество не требует ваших таинств.

– Зато женитьба графа требует. Вы должны это сделать ради него.

– Граф не ставил мне никаких условий. Я сама принимаю решение.

– Тогда вы должны это сделать ради ваших детей.

– С какой стати? Они сами это сделают, когда будут готовы.

– Вы должны это сделать, иначе будете гореть в аду, а дети последуют за вами.

– Но я ничего такого не совершила, чтобы попасть в ваш ад, и детей у меня пока нет. – Серена покачала головой. – В пустыне я была знакома с человеком вашей веры. С одним из «Белых отцов». Он никогда ничем не грозил. Он говорил о красоте, а вы – о сплошных ужасах, хотя у вас с ним одна религия. Как такое может быть?

– Бог многолик.

– Думаю, его священники тоже.

– Оскорбления в мой адрес ничего не изменят. Вы должны это сделать, ибо таков закон Бога.

– Это вы так говорите. А я говорю: это ваш закон, и я ему не подчинюсь. Бог, которого я знаю, живет внутри меня. И мне не нужны ваши благословения, чтобы он оставался во мне.

– Это ложный Бог!

– Это мой Бог.

День за днем епископ водил ее кругами, выдвигая все мыслимые аргументы. Серена не поддавалась. Их взаимная неприязнь крепла. А их последний разговор был полон язвительности.

– Знаете, священник, разница между вами и скорпионом в том, что у скорпиона нет уловок. Увидели хвост – вот и скорпион. Я вижу крест у вас на шее, однако вас так и не увидела. Ваш хвост глубоко спрятан.

Находись в комнате еще кто-нибудь, слышавший это оскорбление, епископ повел бы себя по-иному. А сейчас он просто опустил руки. Он понимал, что ссориться с графом нельзя.

– Все, женщина, я умываю руки, – мрачно изрек он. – Вы отвернулись от Христа и прямиком идете в ад. Да явит Господь милосердие вашей душе!

Анри и Серена сочетались гражданским браком.

Епископ сказал себе, что Серена – не более чем комар на его толстой коже, докучливый, слегка попивший его крови. Но никто еще не вызывал в нем такого раздражения, как она, и внутри у него бурлило негодование. Эта сука насмехалась над ним и оскорбляла его. Отказавшись подчиниться существующим правилам, она совершила грех против его власти. Если она комар, однажды он ее прихлопнет.

Второй грех Серены по отношению к епископу вызвал у него неутихающий гнев, но причина была не духовного свойства. Причина касалась имущества.

В правление императора Луи-Наполеона Париж претерпевал грандиозную метаморфозу. Император поручил барону Эжену Осману преобразить облик города, и барон сразу же приступил к делу. Подобно искусному портному, он сорвал с города ветхий, пропыленный средневековый плащ и нарядил в величественную мантию изысканной красоты и блеска. Масштабные проекты общественных работ перевернули город вверх тормашками.

Осман начал с трущоб. Со времен Средневековья эти гнойники расползались по всему Парижу. Подобно отвратительным раковым опухолям, они разрастались повсюду – от Отеля-де-Виль до сумрачного Монмартра, – унижая достоинство города. Существование трущоб огорчало императора и позорило империю. И потому Осман снес их и сровнял с землей, пока от старых не остались лишь воспоминания, а новые не были скрыты от глаз. На их месте воцарилась великая геометрия кругов, квадратов и треугольников. Были проложены новые бульвары, построены мосты, разбиты парки, устроены общественные места. Освободившееся пространство застраивалось общественными зданиями и частными особняками с воротами из кованого железа. Появлялись впечатляющие кварталы, настоящие архитектурные самоцветы, способные затмить своим блеском Вену, Берлин и Прагу. Создавались настоящие украшения Парижа, на которые мог с гордостью указать император.

Если все это было лишь фасадом, то чертовски великолепным фасадом, ибо убожество уже не кололо глаза. Четыре пятых парижан, живущих в нищете, теперь были обречены влачить свое жалкое существование вдали от центра города. Париж не мог выглядеть по-настоящему великим, пока на его главных улицах дети дрались с собаками из-за пищевых отбросов.

Ничто не стояло на пути прогресса. Если реконструкция приносила бедноте одни страдания, если людей лишали собственности, не выплачивая компенсаций, если сносили их грязные лачуги, город мог себе позволить платить такую цену за свое преображение. Ведь это был Париж, а метла барона Османа олицетворяла прогресс.

Париж нуждался во всем и, теша свой эгоизм, всем обзаводился. Новыми церквями для живых. Новыми кладбищами для мертвых. Новыми рынками для голодных. Скучающим предлагались новые театры, опера и ипподром в Лоншане. Для путешественников строились новые железнодорожные вокзалы и дороги, связывающие Париж со всей Францией, а Францию – с остальной Европой. Перемены были поистине монументальными. Проложенные акведуки доставляли из провинции чистую воду, канализационные сети уносили нечистоты. Обновился Нотр-Дам, а Лувр после семисот лет строительства наконец-то достроили. Были высажены тысячи деревьев и устроены сотни фонтанов. Пяти улиц, ведущих к Триумфальной арке, оказалось недостаточно, а потому под снос опять пошли десятки домов, и теперь к площади Звезды сходилось уже двенадцать улиц. Тысячи новых газовых фонарей освещали новые парки и улицы, отчего по вечерам город сиял, словно россыпь бриллиантов.

Епископ принимал самое деятельное участие в преображении города. Сведения о том, какие кварталы подвергнутся сносу, чтобы на их месте появились новые дома, передавались тайно, со всеми мерами предосторожности. Такие сведения делали людей богачами. Епископ и барон Осман хорошо знали друг друга. Там, где появлялся барон, появлялся епископ, и наоборот. Разумеется, все происходило не на виду и делалось так, чтобы в дальнейшем избежать компрометации. Но благодаря знакомству с бароном епископ был теснейшим образом вовлечен в вакханалию купли, продажи и спекуляций.

По своим обычным каналам, ведущим в окружение барона, Мюрат однажды узнал о потрясающей возможности, открывающейся перед ним, – о создании внешнего бульвара на юго-востоке, который предстояло соединить с другими бульварами, опоясывающими город. Это грандиозное начинание подкреплялось выпуском специальных облигаций. Епископ встретился с бароном, и тот подтвердил место и время начала работ. По словам Османа, таков был замысел императора, который теперь предстояло осуществить. Новый бульвар будет широким и красивым. Рядом с ним возникнут парки, появятся магазины и жилые дома. Епископ немедленно подключил своих кюре к приобретению земельных участков: кусочек здесь, кусочек там. Он скупал землю под ветхими домишками, фермой и фабрикой. От масштабности проекта кружилась голова. Дел такого уровня епархия Мюрата еще не проворачивала. Это требовало вложения огромных средств, отчего сначала опустели счета епархии, а затем начали пустеть личные резервы епископа. И все равно денег не хватало. Епископ занял деньги у своих друзей в «Креди фонсье»[11], выдававшем ссуды лишь департаментам и коммунам. Но и в этом банке влияние Мюрата было велико. Он убеждал вкладчиков присоединиться к нему в качестве долевых партнеров. Он выкачивал деньги из приходов епархии и требовал еще. Мюрат был одержим новым проектом. Едва только о бульваре объявят публично, это принесет ему целое состояние.