– А-а-а-а-а!!! – я орала, потому что вода была далеко не теплая и совсем не приятная.

– Еще! – кричал Тимур, словно наслаждаясь моментом.

– Прекрати!

– Продолжай!

То, что случилось дальше, никак нельзя назвать поступком взрослого и разумного человека:

Тимур. Повалил. Меня. В фонтан.

Кроме того, еще и сам навалился сверху. Вот идиот! Но смеялся он громко и весело, что даже я не выдержала и улыбнулась. Через некоторое время он все же поднялся из воды и уже хотел было выбраться на сушу.

– Тимурь! – оговорилась я, так как зубы стучали от холода, едва попадая друг на друга.

– Тимурю-Тимурю, – подал мне руку он и помог выбраться на бортик. Затем прищурился и серьезно так спросил: – Мия, Мур-рь?

– Мурь, – кивнула я.

На выдуманном языке это означало, что у нас перемирие. После стольких сражений и противостояний нам было просто необходимо сделать передышку. В домик мы возвращались в обнимку, потому что по-другому не могли согреться. Когда-то казавшийся легким и даже жарким сентябрьский ветерок забирался ко мне под кофту и сковывал сквозняком тело. Я дрожала знатно, но рука Тимура не позволила замерзнуть до конца. И эта ладонь резко отличалась от бедрохватаний Алекса, она была надежной. Идти рядом с Тимуром вообще оказалось очень приятным мероприятием. К тому же, из моей головы не выходила фраза:

«Держи своих друзей близко, а врага – еще ближе».

Я не знала, кто для меня Тимур, но совет про «держаться ближе» работал в двух случаях: если Тимур – друг и если Тимур – враг. Поэтому приняла решение оставить его руку на своей талии.

– Налейте и нам чайку с травами, пожалуйста, – попросила я Степана, когда мы с Тимуром зашли в домик, мокрые насквозь.

У меня не было в планах реветь всю ночь, но, как говорится, если хочешь рассмешить… В общем, все случилось часа в два ночи, когда моя соседка-сова, сидя по-турецки, пилила ногти. Вначале на руках, потом переключилась на ноги. Я смотрела по сторонам, потом в потолок, потом подумала, что неплохо было бы заняться какой-то полезной деятельностью. Снова посмотрела на свою соседку и увидела, как она улыбнулась собственным мыслям. «Какого-то жениха вспомнила», – воспроизвела в памяти слова своей бабушки, глядя на ее одухотворенно-отстраненное лицо. Я вздохнула, надеясь привлечь внимание Мии, но все было тщетно. Она сидела, как в коконе, в своем мирке, а я опять оказалась отгороженной от мира. Вот тут-то мне надо было выкинуть такую штуку – лечь спать. Но почему-то я сказала:

– А у меня тоже был парень.

Я вдруг почувствовала, как задела тонкие струны своей души, и мои глаза стали наполняться слезами.

Мия в розовой шелковой пижаме с черными кружавчиками на секунду остановилась и странно посмотрела на меня. Наши глаза встретились. «Ни за что, никогда не раскрою тебе свои секреты, можешь даже не просить», – хмыкнула я.

Возникла пауза, в которой мои слезы начали переливаться через край, и я была больше не в силах их сдерживать. А чего Мия с Тимуром доводили меня целый день, ходили тут в обнимку, флиртовали. Ну кто такое выдержит? Вот и довели меня.

– У него была женщина, а он флиртовал со мной и даже не скрывал этого. Сердечки мне ставил, бесстыдно лайкал мои фотки. Три лайка за месяц! Целых три лайка! Мы стали встречаться…

– Встречаться? – с удивлением посмотрела на меня Мия.

– Да, встречаться. Он работал у нас закупщиком в колледже, а вообще по призванию он – музыкант и играет на гитаре, – продираясь сквозь слезы и захлебываясь в собственных соплях, продолжила я. – Я видела его все чаще и чаще в колледже, мы встречались почти каждый день, и он даже иногда говорил мне «привет».

Честно, я не думала о том, откуда берутся слезы. Но еще большей загадкой для меня (помимо той, куда входит любовь) было: откуда берутся сопли. Я поймала себя на мысли, что не могу романтично плакать, у меня слезы всегда идут рука об руку с соплями. Стоит мне только заплакать, так вот они, родимые, прямо из носа. Ручьем. Три вагона и маленькая тележка. Я еще и давлюсь ими. Поэтому никогда при мужчинах не плачу, это не вариант. Их это не вдохновит на свершения, скорее, вызовет тошноту. Но бедняга Мия терпела. Я видела по ее вздыбленным татуированным бровям, что ей меня жалко, и от этого мне было еще жальче себя.

– Понятно, – кивнула она.

– Да-да, – выдала я тяжелый женский вздох. – Думала, что у нас есть будущее. Я даже ходила на его чертов концерт, где было всего три человека! Слушала его вонючие песни! Мой препод по вокалу проклял бы меня, узнав, что я слушаю это исчадье безвкусицы, этот бред. Но я слушала из любви к нему. Любовь не только слепа, но и глуха. Теперь я это точно знаю. Если он и попадал в ноты, то только случайно, и может, только в одну. Я все сделала для него, но он предал меня…

– Каким образом?

– Он заблокировал меня в Сети! Я не знаю почему. Я всего лишь несколько раз написала ему о своем чувстве.

– Несколько раз?

– Ну, раз тридцать. Когда любишь, то хочется говорить о любви постоянно, чтобы он не подумал, что я его разлюбила. Я была уверена, что тоже нравлюсь ему, только он стесняется своего чувства…

– И он ответил тебе? – снова спросила Мия.

– Один раз.

– Что написал?

– «Не пиши мне больше». Подлец! И это после того, что я для него сделала, – снова разревелась я.

Плюхнулась лицом в подушку, как во что-то такое знакомое, приятное. Подушка – моя единственная подружка. Если бы организаторы были поумнее, они бы выдали мне две подушки, для смены. Одна подушка должна быть запасной, ведь писатели – ранимые люди. Слезы в подушку – это релакс и снятие напряжения. Там мягкая темнота: и ты плачешь, и плачешь, и плачешь. Наверное, плакать – не комильфо, особенно на публику, но если хорошо идет, то почему бы и не поплакать. Все ж облегчает страдание, очищает организм от ненужной жидкости, выводит лишнюю соль. Плакать нужно в профилактических целях.

В общем, я уже собиралась сворачивать слезотечение, как вдруг случилось невероятное, просто невероятное! Я вдруг замолчала, потому что кто-то положил руку мне на плечо. Замерла и подняла голову с подушки, чтобы посмотреть: это была она. Так просто подошла и погладила меня по плечу.

– Да ладно тебе, успокойся, со всеми бывает, – негромко сказала Мия.

Это было почти как крушение основ моего мира. Кто? Мия? Эта байкерша с розовыми волосами подошла меня успокаивать? И ничего не сказала мне ни грубого, ни едкого, ни отвратительного? Как такое вообще возможно? Может, я сплю?

Всю ночь я напряженно думала, что соседи мужского пола могли услышать мой вой. Мне почудилось, что я уловила шелест ушей за стенкой, как будто они слушали мой вой в четыре мужских уха. Тяжело было принять, что теперь соседи будут считать меня неудачницей.

Даже встреча с куратором не доставила столько внутренних проблем, сколько то, что меня могли услышать и подумать. Услышать, подумать и сделать выводы. Я снова окунулась в изгойничество по полной программе, которая была ярко выражена в расписании занятий «Смороды». По иронии судьбы у Стёпы оказался тот же куратор, что и у меня, видимо, Спицына Надежда Аркадьевна решила взять на себя повышенную нагрузку. Когда я узнала, что один и тот же человек будет «вести» нас, принялась расспрашивать Степана о ней: «Ну что она тебе сказала?», «А как ты думаешь, твоя рукопись понравилась ей или нет?» Я просто хотела сравнить, насколько она благосклонна ко мне и к нему. Но Стёпе всё было до лампочки, он ни на какие вопросы не отвечал. Точнее, отвечал настолько уклончиво, словно они там просто чаю попили и все. А что, возраста они почти одинакового: ей шестьдесят, ему за сорок… Короче, после сорока все равно какой возраст, потому что ему одно имя – старость.