Начало сражения за Гянджу осталось за нами, но главное было еще впереди.

После того как крепость была окончательно обложена, началась ее бомбардировка, которая продолжалась около месяца, но, увы, без особых результатов. Штурмовать Гянджу, опасаясь больших потерь, Цицианов все никак не мог решиться. Сначала он надеялся, что Джавад-хан, устрашенный потерей предместий, будет вынужден все же сдать крепость. Но эти надежды не оправдались. Несмотря на тяжелое положение гарнизона и множество ежедневно перебегавших из крепости дезертиров, Джавад-хан держался стойко. Тогда Цицианов снова попытался склонить хана к сдаче крепости посредством переговоров. В своем новом письме к Джавад-хану наместник снова потребовал капитуляции, дав для ответа один день. Но вместо извещения о сдаче ездивший с письмом Бенкендорф рассказал, что Джавад-хан потребовал уважительного к себе отношения и сдаваться категорически отказался. В ответ Цицианов снова требовал сдачи. Сопровождавшему вернувшегося Бенкендорфа ханскому вельможе он заявил:

– Передай Джавад-хану, что ежели он пришлет мне завтра поутру ключи от города с сыном своим Гуссейном-Кули-агою, на него сойдет все возможное счастье и мое благоденствие.

– А если мой господин скажет «нет»? – поинтересовался парламентер.

– Тогда обещаю начать штурм и пролить кровь как его несчастных подданных, так и его самого. Кстати, напомни хану, что никто еще не слышал на свете, чтобы российские войска, обложив крепость, отошли без взятия.

Вельможа уехал, а на следующий день вернулся, привезя ответ Джавад-хана, в котором тот снова писал о своей гордости и правах на ханство.

– Похоже, Петр Дмитриевич, хан просто тянет время, – высказал свои соображения генерал-майор Тучков.

Действительно, приближалась зима, которую русские войска под стенами горной Гянджи вряд ли бы перенесли. С каждым днем все больше ощущался и недостаток продовольствия и фуража, солдат донимали болезни. Но Цицианов понимал и другое, если сейчас уйти от непокоренной Гянджи, то завтра против русских поднимется весь Кавказ. В горах признают только силу, и, если твоя хватка хоть немного ослабла, ты немедленно будешь сброшен с пьедестала. Вывод из всего этого был только один – несмотря ни на что, брать Гянджу штурмом.

К этому времени обострились отношения между Цициановым и шефом новгородских драгун генерал-майором Тучковым. Что касается Тучкова, то он был не только опытным воином, прошедшим шведские и турецкие войны, но серьезно увлекался философией и литературой, сочинял вполне приличные стихи и был некогда завсегдатаем столичных литературных салонов. Казалось бы, два генерала-эрудита должны были найти общий язык, но не случилось. Почему разругались два незаурядных военачальника, мы, наверное, так никогда не узнаем.

Наряду с этим с еще одним своим помощником – героем Измаила генерал-майором Портнягиным – у Цицианова отношения были весьма неплохими. По этой причине в своих донесениях Цицианов неизменно выказывал особое расположение Портнягину, именуя его не иначе, как «храбрейшим из храбрых», о Тучкове же предпочитал помалкивать. Возможно, что такая разница в отношении к ближайшим подчиненным получилась из-за того, что скромный Портнягин просто не лез к заносчивому Цицианову со своими советами, как это делал амбициозный Тучков.

Между тем осада Гянджи продолжалась. В очередном своем письме раздосадованный упрямством хана Цицианов пообещал после взятия города предать его позорной смерти, на что Джавад-хан гордо ответил, что и сам желает смерти, защищая родные стены. Видя, что его угрозы не действуют, Цицианов переменил тон и выдвинул новые условия, которые, по его мнению, могли бы устроить храброго хана. Джавад-хан должен был со всеми жителями принять российское подданство. В крепости располагался русский гарнизон. При этом Джавад-хан оставался владельцем Гянджи, хотя и выплачивал ежегодно 20 тысяч рублей дани. Но упрямый Джавад-хан не пожелал быть и данником России. На этом переписка Цицианова с ханом себя исчерпала. Когда к крепостным воротам в очередной раз отправился флигель-адъютант Бенкендорф, его встретили пушечным и ружейным огнем.

Время писем закончилось, наступало время пушек…

В тот же день Цицианов пригласил в караван-сарай Тучкова и Портнягина, а также старших офицеров.

Оглядев осунувшихся соратников, Цицианов начал речь так:

– Господа! Многочисленные перебежчики сообщают, что город держится из последних сил!

– Это вполне справедливо, Павел Дмитриевич, однако и наши силы тоже на исходе! – ответил ему генерал-майор Портнягин.

– Для этого собственно я вас и собрал, – помрачнел Цицианов. – Будем решать, что делать дальше – бесславно отступать в Грузию или с кровавой мордой лезть на стены Гянджы.

После этого военный совет, в составе двух генералов, полковников Карягина и Ахвердова и подполковника Симоновича, после недолгого обсуждения единогласно решил штурмовать крепость на рассвете 3 января 1804 года.

Там же на совете Цицианов утвердил и диспозицию на штурм. Идти на приступ решили двумя колоннами. Первая: двести спешенных драгун, батальон Севастопольского полка и батальон гренадер Симоновича, под предводительством генерал-майора Портнягина. Этой колонне надлежало атаковать крепость слева от Карабахских ворот. Вторая колонна – два батальона 17‑го егерского полка, под командой полковника Карягина. Эта колонна должна была наступать левее Тифлисских ворот, имитируя вначале обманное нападение, а затем, когда защитники крепости в это поверят, атаковать в полную силу. При этом Цицианов убрал из боевых порядков всю мусульманскую милицию, опасаясь, что в темноте азербайджанцы могут переметнуться на сторону противника и наделать много бед. Мусульманам-милиционерам было велено создать дозорную цепь вокруг форштадта и садов. Против Тифлисских ворот был размещен еще один батальон Севастопольского полка, дабы блокировать возможную вылазку в тыл атакующих войск. Там же были поставлены резервная казачья сотня и оставшиеся драгуны под общей командой генерал-майора Тучкова.

При себе Цицианов оставил как личный резерв батальон 17‑го егерского полка, разместив его напротив Карабахских ворот.

– Передайте солдатам, чтобы при штурме щадили женщин и детишек, а захваченных отсылали для безопасности в захваченные башни, куда заранее приставить караулы, – заявил генерал-лейтенант офицерам напоследок. – Ну, и самое главное – грабеж до совершенного истребления противника категорически запрещаю. Узнаю – расстреляю как мародеров! Вот когда все будет кончено, тогда пусть и поживятся вдосталь.

И главное, из ружей палить лишь раз, более не перезаряжая, а надеяться на штык!

В последней фразе Цицианова был свой резон. Дело в том, что заряжание ружья в начале XIX века происходило в двенадцать приемов. Все они четко регламентировали действия солдата – от изготовки ружья к выстрелу до нажатия спускового крючка. Вышколенные солдаты давали до четырех выстрелов в минуту, но достаточными считались и два-три. Именно с такой частотой стреляли русские и французские войска эпохи Наполеоновских войн. Но как только во время больших кампаний в полки приходили плохо подготовленные новобранцы, скорострельность резко падала. Несмотря на простоту конструкции, ружья требовали постоянного ухода. Это было связано с применением дымного «черного» пороха, который быстро загрязнял ствол сажей и несгоревшими частицами. После 60–65 выстрелов необходимо было прекращать стрельбу и промывать ствол и чистить его кирпичной крошкой, а для этого надо было полностью разобрать ружье. Еще быстрее, чем ствол, забивалось затравочное отверстие, через которое пламя с полки кремневого замка поджигало порох в стволе. Его очистка происходила прямо в бою с помощью длинной иглы. Такую иглу носили на цепочке, прикрепленной к пуговице мундира. Несмотря на уход, кремневые ружья отличались частыми осечками. Одна на шесть выстрелов считалась приемлемым результатом. Кремня, удар которого вызывал искры, поджигавшие порох, хватало на 50 выстрелов, после чего надо было ослабить винт, вынуть старый и вставить новый. Запасы кремней солдаты также носили с собой. Ровно 60 патронов лежало в патронной сумке русского пехотинца. Считалось, что такого запаса вполне достаточно для самого ожесточенного сражения. Дело в том, что стрельба на большом расстоянии лишь расходовала патроны и потому всячески пресекалась. Более того, войска, отличающиеся хорошей подготовкой и стойкостью, могли, не делая выстрелов, сблизиться с противником вплотную, произвести мощный залп всей линией пехоты, после чего идти в штыки. Такая тактика зачастую приносила победу. Вооруженным пистолетами кавалеристам также предписывалось делать залп в упор, потому что уже на расстоянии двадцати шагов попасть из гладкоствольного пистолета по врагу крайне затруднительно, тем более верхом на лошади, а после выстрела также переходить на холодное оружие.