Ее большие глаза глядели на него в упор.

—      Вы можете куда-нибудь уехать? — спросила она,

—      О чем вы говорите?

—      В Англию, во Францию, в Италию, куда-нибудь..

Он отрицательно покачал головой.

—      Почему я должен уехать, Кэрол?

—      Потому что я не могу видеть все это снова, Спенсер. Я хочу, чтобы вы были в безопасности. Возможно, ваша жизнь и не поставлена на карту — вы сильный, Спенсер, вы не Гордон. Вы никогда не сделаете того, что сделал Гордон, я знаю. Но они будут стараться сломить вас только потому, что вы на нашей стороне, потому, что вы хороший, вы умный, вы человек. Потому, что у вас здравый ум, Спенсер. Уезжайте из Америки. Бегите! Прошу вас, Спенсер, бегите!

Она резким движением отвернулась от него, плечи ее вздрагивали.

—      Если я убегу, Кэрол, не будет ли это выглядеть так, словно я виновен?

—      О, прошу вас! — воскликнула она. — Не говорите мне этой отвратительной чепухи! — Она поднесла к вискам туго сжатые кулаки с побелевшими костяшками пальцев. — Не нужно быть героем! Сейчас не времена короля Артура. Сейчас век мелких людей, век страха. Чем больше они боятся, тем громче кричат. И, когда они не слышат никого, кроме самих себя, тогда они считают себя правыми. — Она опустила руки и снова посмотрела на него. — Я сделала это, Спенсер. Я никогда никому не говорила, но я это сделала. Я знаю, что сделала это.

—      Что вы сделали? — спросил Спенсер.

—      Я довела Гордона до гибели.

—      О, Кэрол, перестаньте, — сказал он.

Она покачала головой.

—      Гордон не хотел бороться. Он знал свою невиновность и больше ни во что не желал вникать. Он... он никогда не понимал всей... всей серьезности этого дела. Оно забавляло его — вы ведь помните? Помните, как он смеялся? А затем это стало расти и расти. Он видел, как все быстро выросло вокруг него и он очутился в джунглях, а тогда он испугался. Но я не позволила ему бежать. Я хотела, чтобы он боролся — ради детей, сказала я, ради него самого и его великолепных идей, ради моей гордости и тщеславия. Он был блестящим трусом, Спенсер; он мог бы сбежать. Я заставила его стать глупым героем, и он погиб.

—      Это было совсем не так, Кэрол, — сказал Спенсер. — Это было совсем не так. Не мучайте себя.

Она отошла к окну, достала из сумки сигарету и попыталась закурить. Загорелась только третья спичка.

—      Как Джин? — спросила она.

—      Прекрасно, — ответил Спенсер,

—      Она знает?

—      Да.

—      И что она говорит? — Кэрол повернулась. — Извините, Спенсер, мне не следовало спрашивать вас об этом. Мне вообще не следовало говорить, Я лучше пойду.

—      Подождите.

—      Мне хотелось бы, чтобы с вами рядом было какое-то мягкое, теплое существо, которое думало бы о вас, только о вас, о вашей безопасности, вашем счастье, вашей жизни, — сказала она.

—      Я понимаю, — ответил Спенсер.

Он подошел к ней, и они посмотрели друг на друга. Она печально улыбнулась.

—      Как дети? — спросил он.

—      Они снова со мной, — ответила Кэрол. — Мэри быстро растет, а Гордон... — Она перебила себя. — Я больше не должна называть его Гордоном Его зовут Фрэнк. Я заставлю его забыть. Я не сделаю ошибки второй раз. Я научу Фрэнка уму-разуму. Мой сын Фрэнк далеко пойдет.

Она сказала это без горечи. Ее слова звучали почти весело. А затем она ушла.

Через несколько часов Спенсер стоял в кабинете Джона Арбэтта. Шторы были опущены. Джон Арбэтт предупредил свою секретаршу, чтобы она ни с кем не соединяла его. На нем был пиджак в клетку и светло-зеленый галстук. Его лицо было красным. Майлс, опустив голову, сидел возле окна.

—      Я трижды перечитал статью мистера Фаулера, — сказал Джон, — и помню каждое слово. Это — лживая статья, нет никакого сомнения. И написана она гораздо менее осторожно, чем я ожидал. Статья, безусловно, клеветническая, поэтому налицо все основания для привлечения Фаулера к суду. При определенных условиях ты мог бы выиграть дело.

—      Что это за определенные условия? — спросил Спенсер.

—      Давайте посмотрим. — Джон придвинул к себе газету. — Ему придется доказать свои обвинения. Возникает вопрос: может ли он это сделать? Например, может ли он доказать, что ты, как он утверждает, вступил в коммунистическую партию в тысяча девятьсот сорок пятом году?

—      Нет, — ответил Спенсер.

Майлс, сняв ногу с ноги, поднял голову и улыбнулся Спенсеру.

После короткого молчания Джон Арбэтт продолжал;

—      Я оставляю без внимания вымышленные утверждения, касающиеся наших личных и деловых отношений. Когда мы разошлись во мнениях относительно защиты мистера Беквуда, мы и не думали подозревать тебя в каком-то злонамеренном заговоре; мы не увольняли тебя — Берни подтвердит мои слова. Ты ушел по собственному желанию. Я мог бы добавить, что мы с мистером Майлсом всегда сожалели о твоем уходе.

—      Спасибо, — сказал Спенсер.

—      Итак, — продолжал Джон, — вопрос состоит только в том, сможет ли мистер Фаулер доказать, что, взяв на себя защиту мистера Беквуда, ты действовал по указаниям иностранной державы. Но, если не считать тебя коммунистом, этот вопрос отпадает сам собой. — Он оттолкнул от себя газету. — Ведь, конечно, эти миленькие фразы насчет того, что тебе «пришлось» проходить службу за границей и так далее, — сущая чепуха.

Он начал сосредоточенно набивать трубку.

—      Итак, насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы я посоветовал тебе, как действовать дальше? — Не дав Спенсеру ответить, он добавил: — Возможно, то, что я скажу, покажется тебе непоследовательным и неверным — я говорю от своего имени, мы с Берни об этом не беседовали. Так вот, как адвокат и как друг, если я имею право называть себя твоим другом, я все же советую тебе не возбуждать дело против мистера Фаулера, во всяком случае, не делать этого сейчас.

Спенсер заметил, что Майлс выпрямился и бросил на своего компаньона взгляд, полный сомнения.

—      Почему нет, Джон?

—      Да, — сказал Спенсер, — я думал, вы сейчас объясняли мне, что...

Джон Арбэтт прервал его.

—      Я старался объяснить тебе, что, по моему мнению, у тебя есть шансы выиграть дело, обвинив Фаулера в клевете. Но это не означает и не означало, что я рекомендую тебе на это пойти. Наоборот, я сделаю все, что в моих силах, чтобы отговорить тебя от этого шага.

Он зажег одновременно две спички и сразу же раскурил свою трубку. Затем поудобнее устроился в кресле, многозначительно поглядывая то на Майлса, то на Спенсера и смакуя драматическую напряженность момента.

—      Во-первых, — сказал он, — глупо затевать судебную тяжбу с журналистом независимо от того, кто он. За ним стоит слишком большая сила: редакторы, издатели, политиканы, бешеные деньги. Если им не удастся придумать что-либо радикальное, они, несомненно, сумеют затянуть дело. Сейчас как раз пора отпусков. К тому времени, когда суд снова начнет заседать, списки дел, назначаемых к слушанию, станут огромны, и, уверяю тебя, ни один судья, который держится за свое место, не захочет сломать себе шею, председательствуя при разборе твоего дела. Пройдут годы, прежде чем состоится суд. Во-вторых, — можешь возненавидеть меня за это, Спенсер, — я подозрителен.

—      Не понимаю, — сказал Спенсер.

—      Что же ты подозреваешь? — спросил Майлс.

Арбэтт подпрыгнул в кресле и заговорил, подкрепляя свои слова движениями руки, державшей трубку.

—      Я знаю Уолта Фаулера много лет, — сказал он. — Это неприятный, мерзкий субъект, подлец и все что угодно, но он всегда готов к бою, и это заставляет людей быть начеку. Он боец.

Майлс с шумом упал в кресло.

—      Твоя объективность иногда довольно поразительна, Джон, — сказал он.

Джон Арбэтт откашлялся.

—      Этот человек — боец. Но он всегда очень осторожен. Он разбирается в законах. Его старший брат Роналд Фаулер — адвокат, причем довольно хороший; не знаю, приходилось ли тебе с ним встречаться. У него контора в Филадельфии. Так вот, я хочу сказать, что Фаулер знает, как избежать дела о клевете. Обычно он весьма осмотрителен. Но не на этот раз. Он назвал твое имя и обозвал тебя предателем. Он прямо просит, чтобы его привлекли к суду. Почему, Спенсер, почему? Почему, Берни?