Я знаю, что по поводу этих соображений будут возражать. Мне скажут, что описанные здесь особенности человеческой массы, призванные обосновать неизбежность принуждения для осуществления культурной деятельности, сами являются следствием ошибочных установлений культуры, по вине которых люди становились злобными, мстительными и замкнутыми. Новые поколения, воспитанные любовно, уважающие логическое мышление, заведомо готовые к благотворному влиянию культуры, станут иначе к ней относиться: они будут воспринимать ее как свое личное достояние, у них появится готовность ради нее идти на жертвы в виде напряженного труда и отказа от влечений, что требуется ей для своего сохранения. При этом они сумеют обойтись без какого-либо принуждения и станут мало отличаться от своих лидеров. Если же до сих пор ни в одной культуре не было массы людей с такими качествами, то произошло это потому, что еще ни в одной культуре не встречалось институтов, способных влиять на людей ранее упомянутым образом.

Можно, кстати, усомниться, удастся ли в принципе или, по крайней мере, в данный момент при нынешнем состоянии нашей власти над природой обеспечить подобные культурные условия. Можно задать себе вопрос, откуда возьмется достаточное количество выдающихся, непоколебимых и бескорыстных лидеров, которым придется трудиться в качестве воспитателей будущих поколений. Разумеется, гигантское применение насилия, которое неизбежно потребуется для осуществления этих задумок, может устрашить. Грандиозность этого плана, его важность для будущего человеческой культуры оспорить невозможно. Его надежно подтверждает представление психологии, что человек наделен задатками самых разных влечений, окончательное направление развития которых определяют переживания детства. Пределы воспитуемости человека устанавливают поэтому границы эффективности таких изменений культуры. Сомнительно и то, сумеет ли другая культурная среда – и в какой мере – искоренить оба свойства человеческих масс, очень серьезно затрудняющих руководство действиями людей. Подобный эксперимент никогда еще не ставился. Вполне вероятно, что определенный процент рода человеческого – из-за предрасположенности к патологии или чрезмерной силы влечений – навсегда останется асоциальным, но даже если удастся довести нынешнее враждебное культуре большинство до уровня меньшинства, то этим будет достигнуто очень многое, – пожалуй, все, чего позволительно достичь.

Я не хотел бы произвести впечатление, будто отклонился далеко в сторону от намеченного пути моего исследования. Поэтому категорически заверяю читателей, что не собираюсь оценивать гигантский культурный эксперимент, проводимый в данный момент в обширной стране, расположенной между Европой и Азией. У меня нет ни профессиональных знаний, ни дарования, позволяющих мне решить вопрос о его осуществимости, проверить целесообразность применяемых средств или измерить ширину неизбежного разрыва между замыслом и проведением его в жизнь. То, что там подготавливается, пребывает в незавершенном виде и не поддается осмыслению, почву для которого поставляет наша давно сложившаяся культура.

Довольно неожиданно из сферы экономики мы переместились в область психологии. Поначалу достоянием культуры мы были склонны считать имеющиеся у нее блага и институты по их распределению. Когда же мы поняли, что любая культура основана на принуждении к труду и на ограничении влечений, а по этой причине порождает оппозицию со стороны людей, серьезно задетых этими требованиями, стало ясно, что сами эти блага, средства их добывания и принципы распределения не могут составлять суть или единственное содержание культуры. Ведь им угрожают возмущение и тяга к разрушению самих участников культуры. В таком случае на равное с материальными благами положение выдвигаются средства, способные защищать культуру, средства принуждения и те, с помощью которых, должно быть, удастся примирить людей с нею и вознаградить за принесенные ей жертвы. Последние можно именовать духовным арсеналом культуры.

Для обеспечения единообразного способа выражения мы намерены называть факт невозможности удовлетворять влечения «отказом», предписание совершить такой отказ – «запретом», а состояние, вызываемое запретом, – «лишением». Тогда следующим шагом станет проведение различия между лишениями, касающимися всех и затрагивающими не всех, а лишь определенные группы, классы людей или даже отдельных индивидов. Первые – они же и древнейшие: с установлением ими запретов культура начала (неизвестно сколько тысячелетий назад) удаляться от животного предсуществования рода человеческого. К своему удивлению, мы выяснили, что они все еще действуют и все еще образуют ядро враждебности культуре. Страдающие от них побуждения воспроизводятся с каждым ребенком заново. Существует большая разновидность людей – невротики, асоциально реагирующие на эти отказы. Подобного рода побуждениями являются тяга к инцесту, каннибализму и склонность к убийству. Выглядит довольно странно, когда эти побуждения, вроде бы единодушно отвергаемые всеми людьми, приравнивают к каким-то другим, по поводу удовлетворения или отказа от которых в нашей культуре ведутся весьма оживленные споры, однако с позиций психологии такое сопоставление вполне оправдано. К тому же реакции культуры в отношении этих самых давних желаний отнюдь не одинаковы, и только каннибализм выглядит осуждаемым всеми и непсихоаналитическому подходу кажется вполне преодоленным. Силу кровосмесительного желания мы еще можем ощутить за спиной его запрета. Убийство же при определенных условиях нашей культурой по-прежнему практикуется и даже поощряется. Вполне возможно, что культуре еще предстоит пройти стадии развития, когда и другие, вполне дозволенные для реализации желания станут восприниматься столь же недопустимыми, как в наше время тяга к каннибализму.

Уже в случаях этих самых древних отказов от влечений следует принимать во внимание, что психологический фактор сохраняет свою значимость для всех последующих. Не стоит думать, что человеческая психика с тех времен никак не развивалась и сегодня в противоположность прогрессу науки и техники осталась такой же, как в начале истории. В данном случае мы можем подтвердить наличие одного вида психического прогресса. Направление развития нашей психики таково: постепенно внешнее принуждение интроецируется, в психике образуется особая инстанция – Сверх-Я человека, которое встраивает это принуждение в свои требования. Каждый ребенок демонстрирует нам процесс такого преобразования, и лишь благодаря ему он становится нравственным и социально пригодным. Упрочение этого Сверх-Я является наиболее ценным психическим достижением культуры. Люди, у которых оно произошло, из противников культуры превращаются в ее носителей. Чем больше их количество в какой-либо культурной среде, тем прочнее она, тем быстрее ей удается обойтись без средств внешнего принуждения. Мера же интериоризации отдельных запретов влечений в этом случае весьма различна. Что же касается древнейших требований культуры, то их интериоризация, если пренебречь досадным исключением в лице невротиков, практически достигнута. Ситуация меняется, если обратиться к запросам других влечений. Тогда с удивлением и опаской замечают, что подавляющее большинство людей повинуются относящимся к ним запретам только под давлением внешнего принуждения, то есть только там, где оно продолжает действовать, и только до тех пор, пока его приходится бояться. Это касается и так называемых моральных требований культуры, в равной мере затрагивающих всех. Сюда же входит и большинство того, что известно о нравственной неустойчивости людей. И наконец, множество культурных индивидов, которые в ужасе отшатнулись бы от убийства или инцеста, не отказываются удовлетворить свою алчность, свою агрессию, свою похотливость. Они не упустят возможности причинить вред другим людям посредством лжи, обмана, клеветы, особенно если при этом могут остаться безнаказанными, и на протяжении многих культурных эпох ситуация, пожалуй, совершенно не менялась.