Вторая новинка связана с возможностью видеть в культурах своего рода подобие неврозов. У такого допущения есть реальные основания, найдется мало людей, согласных считать культуру национал-социалистической Германии нормальной, но в данном случае перед нами только зародыш интересной концепции – пока что соединение психиатрии и истории представить себе очень трудно.

Последнее крупное произведение Фрейда – книга о Моисее, которую автор задумывал как «исторический роман», то есть как произведение о жизни и судьбе героя еврейского народа, создателя его законодательства и религии, который во многом сформировал характер этого народа и определил его роль в древней истории Средиземноморья. В теорию культуры Фрейд практически не углубляется, так что на содержании этой книги останавливаться не стану, отмечу только поразительную преданность автора объективности знания: он – еврей – отваживается признать величайшую фигуру древнееврейской истории чужеродным египтянином. При этом внимательный читатель заметит, что эту объективность Фрейд сохраняет и при описании особенностей еврейского характера, в котором он видит и достоинства, и изъяны, и при выяснении причин антисемитизма, пышно расцветшего в современных автору Германии и Австрии (см. раздел III книги о Моисее, «Выводы и повторения»).

Об отдельных статьях говорить подробно нет необходимости, все они по-своему интересны, и сказанного в примечаниях к ним вполне достаточно для их понимания. Несколько слов скажу только о двух сочинениях о войне. Статья «На злобу дня: о войне и смерти» (1915) особенно интересна описанием перехода автора от поддержки войны к ее решительному осуждению. А работа «Предотвратима ли война?», написанная в 1932 г. Фрейдом, ставшим к тому времени воинствующим пацифистом, может привлечь внимание предположением, сделанным в конце статьи, согласно которому развитие интеллекта, нравственности, художественного вкуса делает войну для высококультурных людей невыносимой. Хотелось бы поддержать надежду Фрейда, сказавшего: «Все, что способствует развитию культуры, работает еще и против войны».

Когда долго живешь в условиях определенной культуры и по этой причине часто принимаешься изучать ее истоки и пути развития, не раз испытываешь соблазн направить взгляд в другую сторону и спросить себя: какая участь ожидает ее дальше и какие перемены ей предстоит испытать? Однако довольно быстро замечаешь, что с самого начала подобному исследованию серьезно мешает несколько обстоятельств. Прежде всего то, что в мире немного людей, способных охватить единым взором человеческую деятельность во всех ее аспектах. Большинству суждено ограничиться одной или немногими ее областями. К тому же чем меньше кто-то знает о прошлом и настоящем, тем более ненадежным обязательно окажется его суждение о будущем. А еще и потому, что как раз в подобном случае с трудом определимую роль играют субъективные ожидания индивида. Последний демонстрирует свою зависимость от сугубо субъективных факторов личного опыта, его более или менее оптимистической установки в жизни, заданной ему посредством его темперамента, успехов или неудач. Наконец влияет и тот довольно странный факт, что, в общем-то, люди воспринимают свое настоящее весьма упрощенно, поскольку не способны адекватно судить о его содержании. Им сначала требуется отойти от него на какое-то расстояние, то есть современность должна стать прошлым, если нужно обрести отправную точку, чтобы судить о ее будущем.

А значит, человек, поддавшийся соблазну поделиться мнением о возможном будущем нашей культуры, сделает правильно, если вспомнит о ранее указанных опасениях и ненадежности, свойственных вообще любому предсказанию. Из этого я делаю вывод, что мне как можно скорее следует отказаться от решения чересчур сложной задачи и обратиться к небольшой частной теме, привлекавшей и раньше мое внимание после определения ее места в рамках первоначально задуманного целого.

Человеческая культура – под ней я понимаю все то, что возвысило жизнь людей над ее животными предпосылками и что отличает ее от жизни зверей, к тому же я избегаю разделять культуру и цивилизацию, – демонстрирует наблюдателю, как известно, две стороны. Она включает в себя, во-первых, все знания и умения, обретенные людьми для обуздания природных стихий и использования ее ресурсов для удовлетворения человеческих нужд; а во-вторых, все учреждения, необходимые для регулирования взаимоотношений людей и особенно для распределения добытых благ. Оба этих направления культуры зависимы друг от друга: в первую очередь потому, что на взаимодействие людей существенно влияет мера удовлетворения влечений, допускаемая наличными благами; во вторую очередь в связи с тем, что индивид и сам способен вступать во взаимодействие с другим человеком по поводу какого-то блага, поскольку тот использует его рабочую силу или выбирает сексуальным объектом; наконец по той причине, что любой индивид является потенциальным противником культуры, призванной между прочим быть общечеловеческим делом. Заслуживает удивления, что люди, практически неспособные выживать в одиночку, тем не менее воспринимают как тяжелую обузу жертвы, требуемые от них культурой ради возможности их совместного существования. Соответственно, культура вынуждена защищаться от отдельных людей, а свои учреждения, институты и принципы ориентировать на решение этой задачи. Она добивается не только установления определенного способа распределения благ, но и поддерживает его. Более того, культура обязана защищать от враждебных посягновений людей все то, что служит покорению природы и производству благ. Творения рук человеческих легко порушить, а сотворенные людьми наука и техника вполне могут использоваться и для их уничтожения.

В итоге создается впечатление, что культура есть что-то навязанное внутренне сопротивляющемуся большинству каким-то меньшинством, сумевшим это сделать, завладев средствами власти и принуждения. Естественно, напрашивается предположение, что упомянутые осложнения связаны не с сутью самой культуры, а обусловлены несовершенством ее форм, складывавшихся доселе. И в самом деле нетрудно выявить их недостатки. В то время как человечество постоянно прогрессировало в деле покорения природы и вправе ожидать еще больших успехов, подобное продвижение в регулировании человеческих деяний обнаружить доказательно не удается, и похоже, что во все времена, как и в нынешнее, многие люди задавались и задаются вопросом, стоит ли вообще защищать эту часть культурного достояния. Хочется надеяться, что, скорее всего, возможно новое регулирование человеческих отношений, упраздняющее источники неудовлетворенности культурой, и в итоге та откажется от насилия и подавления влечений, а люди, уже не одолеваемые внутренним разладом, смогут полностью посвятить себя производству благ и получению от них удовольствия. Наступил бы золотой век, и осталось только спросить, осуществимо ли такое ее состояние. Напротив, кажется, что любая культура опирается на принуждение и на ограничение влечений. Похоже даже, нет никакой уверенности, что, если упразднить принуждение, большинство человеческих особей будут готовы взять на себя интенсивность труда, необходимую для добывания новых жизненных благ. Следует, на мой взгляд, считаться с тем фактом, что у всех людей налицо деструктивные «антисоциальные» и антикультурные устремления и что у большого числа индивидов они достаточно сильны, чтобы определять их поведение в человеческом обществе.

Этому психологическому факту принадлежит решающая роль при характеристике человеческой культуры. Если сначала можно было подумать, что самым существенным в ней является власть над природой ради добывания жизненных благ и что угрожающие ей опасности удастся устранить посредством их рационального распределения среди людей, то в данный момент центр тяжести переместился, видимо, с материальной ее части на духовную. Все зависит от того, удастся ли в какой-либо мере облегчить тяжесть возложенной на людей обязанности жертвовать своими влечениями, мириться с необходимостью оставить часть из них неудовлетворенными, а также решить вопрос, как их за это вознаградить. Обойтись без обуздания масс со стороны меньшинства удается в столь же малой степени, как и без принуждения к работе на благо культуры, поскольку большинство людей ленивы и неблагоразумны, не любят отказываться от влечений, не поддаются аргументам, убеждающим в необходимости этого, а отдельные индивиды подзуживают друг друга в отношении своего права на вседозволенность. Только под влиянием лиц, служащих массам примером и признаваемых ими своими вождями, их удается подвигнуть на трудовые достижения и самоотверженность, на которых зиждется прочность культуры. Все хорошо, когда этими вождями становятся личности с превосходным знанием правил жизни, добившиеся обуздания своих побуждений. Однако касательно их есть риск, что во имя сохранения влияния они станут уступать массе больше, чем она им. А поэтому, видимо, необходимо, чтобы при распоряжении средствами власти они были независимы от массы. Коротко резюмируя сказанное, два широко распространенных свойства людей повинны в том, что культурные установления могут соблюдаться ими только с помощью определенного уровня принуждения, точнее говоря, сами по себе они не желают работать, а разумные аргументы бессильны перед их страстями.