Старшая Энн Патнэм [64], чьи дочь и служанка страдали от козней нечистой силы (уж эти две девицы точно не подпадали под определение, которое Коттон Мэзер в 1692 году дал женщинам: «люди, не поднимающие в мире никакого шума» [65]), сказала свое веское слово четыре дня спустя. Она была тем самым ребенком, который приехал в Салем вместе с преподобным Бэйли, первым деревенским пастором, когда он женился на ее старшей сестре. Теперь ей было тридцать, и за эти годы она потеряла ту самую сестру и брата. Прошлой весной также умерла ее мать. А не так давно она еще и проиграла важнейшее дело в суде. После десятилетней тяжбы ее лишили возможности претендовать на какую-либо долю в огромном отцовском поместье, куда входило несколько островов, луга и паромная переправа. За тринадцать лет она родила семерых детей, дочка Энн была старшей. Потеряв в декабре восьминедельного младенца, сейчас женщина снова ждала ребенка. Ко всем этим тяготам добавилась еще одна. По ее словам, 18 марта она почувствовала смертельную усталость, «ухаживая за моей несчастной страждущей дочерью и служанкой. В середине дня я прилегла отдохнуть, и сразу же меня начали душить». Вскоре материализовался призрак Марты Кори и стал жутко ее терзать: если бы не мужчины в доме, ее разорвало бы на кусочки. Между пытками Кори подсовывала ей «красную книжечку и черное перо» и требовала, чтобы Энн вписала туда свое имя.

Ордер на арест Марты Кори вышел на следующее утро, в субботу. Ее не имели права задержать до окончания дня отдохновения[31], так что она могла посетить молельню одновременно с теми, кто ее обвинял. Нет сомнений, это стало настоящей сенсацией: нечасто прихожанам доводилось молиться бок о бок с настоящей ведьмой во плоти. От ее рук пострадало еще несколько человек, в том числе племянница Пэрриса и служанка доктора Григса. Субботним вечером Джайлс Кори, семидесятилетний старик, никогда не служивший примером для подражания другим гражданам, сидел около камина рядом с евангельской Мартой. Она была третьей его женой, они вступили в брак семью годами ранее. Она предложила ему идти спать. Он решил сначала помолиться, но не смог не только вымолвить ни слова, но даже рта раскрыть. Марта это увидела и помогла ему, и морок прошел [66]. Ее арест, судя по всему, здорово подстегнул его память. Через пять дней он признался городскому пастору, что на той неделе на ферме Кори происходило некое «творение чудес», как называл это Уильям Перкинс в своей книге, которая лежала в кабинете Сэмюэла Пэрриса. Его быка поразила странная болезнь. И кошка странно себя вела. Без всякой необходимости Марта предложила ему прекратить страдания животного. И тут он вспомнил, что жена последнее время не ложилась, когда он уже шел спать. «Я думал, она стоит на коленях перед очагом в молитве, но ничего не слышал», – откровенничал взволнованный супруг [67]. Неуслышанные слова оказались почти такой же страшной уликой, как бормотание. С чего это женщине поздней ночью тихо опускаться на колени перед очагом? Кори предположил, что она могла произносить заклинания. Не менее вероятно, что его жена в тот момент как раз осознала, что слишком много лишнего наговорила своему дьякону пару недель назад.

Деодат Лоусон, предыдущий деревенский пастор, первым попробовал осмыслить происходящее. Он приехал под вечер 19 марта, через несколько часов после выпуска ордера на арест Марты Кори, и оставался в Салеме чуть больше недели. Живя теперь в Бостоне, Лоусон общался с бывшей паствой Пэрриса. Он часто бывал в гостях у известных пасторов, в том числе и у Коттона Мэзера. В Салем он не приезжал уже четыре года, но неплохо знал фермеров с их симпатиями и антипатиями: в конце концов, если бы не их интриги, он бы до сих пор был с ними. Увиденное поразило бывшего пастора. Через три недели, когда он выплеснул свое удивление на бумагу, творившееся в Салеме можно было с полным правом назвать «редчайшей историей века» [2].

Лоусон не вернулся бы в деревню, если бы не настойчивые приглашения Пэрриса, чрезмерно загруженного работой на кафедре, и не только [3]. Ему лишь изредка удавалось готовиться к проповедям той весной, а с конца марта до середины сентября, когда он целыми днями пропадал на слушаниях, пастор не сделал вообще ни одной записи. Кстати, жалованье он по-прежнему не получал. Силясь справиться с проблемами, обрушившимися на его семью, просиживая долгие часы в суде, он, наверное, чувствовал себя человеком, пытающимся потушить пожар с помощью свернутой в трубочку газеты. Сообщения о салемских событиях быстро долетели до Лоусона – тем более что случилось все в доме, где он не так давно жил. О пришествии дьявола уже судачил весь Бостон. Лоусон спокойно отметил, что разлад среди фермеров начался, «когда меня от них отстранили» [4], но никого ни в чем не винил и оставался желанным гостем этих вздорных людей, к которым, по его словам, вернулся из беспокойства за добрых друзей. Он приобрел некоторые базовые медицинские навыки в Англии, где двадцать лет назад служил (по крайней мере номинально) королевским врачом. Он начал делать экспертные записи. Он во многом был идеальным кандидатом для этой работы, к тому же имел личный интерес. Одна из первых пораженных колдовством заявила, что именно колдуны забрали жену и новорожденную дочку Лоусона в 1689 году, и теперь их духи требовали отмщения. Если его семью принесли в жертву «злым деяниям сил ада», то он жаждал выяснить все. Как и озабоченные члены бостонского суда, которые настойчиво рекомендовали ему поучаствовать в расследовании.

В субботу Лоусон отправился в заведение Натаниэля Ингерсола, совмещавшего постоялый двор с таверной. Не успел он распаковать свои вещи, как в комнату вошла Мэри Уолкотт, дочь капитана деревенского ополчения. Джонатан Уолкотт, сосед Пэррисов и Патнэмов, раньше служил дьяконом у Лоусона. По странному совпадению Мэри Сибли, мастерица ведьминых пирожков, была тетей Мэри Уолкотт, как и Энн Патнэм – старшая, в доме которой Мэри и жила. Шестнадцатилетняя девушка несколько минут говорила с пастором, а когда повернулась к двери, чтобы уйти, вдруг застыла как вкопанная. Ее кто-то укусил! День клонился к вечеру, и в комнате было уже темно. Со свечой в руке Лоусон осмотрел Мэри, которую вспоминал затем скорее ребенком, а не молодой женщиной. И обнаружил две четкие цепочки укусов. Что-то сомкнуло челюсти на ее запястье, оставив следы зубов с обеих сторон.

Тем же ранним вечером Лоусон шагал по дороге к пасторату, к северу от таверны, вместе с женой Ингерсола. В гостиной на первом этаже, возможно, уже началась воскресная молитва. Пэррису даже не потребовалось описывать все тревожные события последних месяцев – Абигейл устроила для гостя весьма яркое представление. Бледная девочка носилась по комнате, «размахивая руками, словно пытаясь взлететь, и вскрикивая “уиш, уиш, уиш!”» [5] Напрасно Ханна Ингерсол старалась ее успокоить. Прикованная к одному месту, Абигейл указала рукой в пространство. «Разве вы ее не видите? – удивилась она. – Да вот же она!» Они что, не замечают старую Ребекку Нёрс? Вот же она, стоит перед ними, как на ладони! Не постеснявшись присутствия двух пасторов, Нёрс посмела протянуть Абигейл книгу, от которой одиннадцатилетняя девочка решительно и неоднократно отшатнулась. «Это дьявольская книга, я знаю!» – крикнула она [6]. Нёрс стала уверять оцепеневшего ребенка, что даже не надо подписывать, достаточно просто дотронуться до обложки. Лоусон впервые слышал о темных делишках Ребекки Нёрс, благочестивой матери семейства, бабушки и прабабушки, которая в тот день появлялась еще в нескольких местах. Именно ее призрак видела тогда Энн на скамейке старой миссис Патнэм. Тут Абигейл подбежала к камину – тому самому, около которого Титуба встретила крылатого монстра, – вытащила из него тлеющие головешки и стремительно разбросала их по разным углам дома. Лоусон было подумал, что она хочет прыгнуть прямо в камин, что уже много раз, как он позже узнал, пыталась проделать до того. Тем же самым вечером у другого камина (в нескольких километрах от пастората) некая темная сила заставила замолчать Джайлса Кори, когда он хотел помолиться.