В условиях постсоветской России в 1990-е гг. опровергалась идея о социалистическом характере «военно-коммунистических» мероприятия, дискутировался вопрос о том, что являлось приоритетом для большевистской власти: политика или экономика[148]. Ричард Саква определил военный коммунизм как поэтапно сложившуюся в 1917—1920 гг. систему экономических и политических мер, вводившихся большевистским руководством административно-силовыми методами с целью форсированного создания «новой социальной формации»[149]. В. П. Булдаков и В. В. Кабанов подчеркнули важное обстоятельство. Традиция рассматривать военный коммунизм исключительно в контексте Гражданской войны основывалась на ее «оборонительном» характере. Однако военный коммунизм нельзя отделить от особого психологического состояния общества. Он был также следствием представлений о путях утверждения мировой революции, связан с «наступательной» идеологией мировой революции[150]. Появились новые трактовки понятия «военный коммунизм». Так, С. А. Павлюченков характеризовал его в качестве идеала общества, к которому стремились большевики – как «истинный коммунизм большевиков»[151]. Л. А. Коган поставил вопрос о связи идеологии военного коммунизма не только с внешними обстоятельствами, но и с марксистско-ленинской идеологией прямого перехода к бесклассовому обществу[152].
Современные трактовки военного коммунизма в отечественной историографии[153] развивают модернизационное направление. Представители данного направления не отрицают влияния конкретных чрезвычайных обстоятельств на государственную политику, однако основное внимание акцентируется на осмыслении попытки модернизации Советской России на основе марксистской модели. Отличие от плюралистического направления заключается в различии исследовательского методологического подхода: в модернизационном направлении используется парадигма модернизации на основе собственной идентичности.
В начале 2000-х гг. Е. Г. Гимпельсон в последней книге, посвященной нэпу, не мог обойти вниманием оценку предшествовавшей политики. В этой связи нельзя не отметить существенную эволюцию его воззрений, далекую от прежнего традиционалистского подхода. Термины «военный коммунизм», «военно-коммунистический» автор употреблял без всяких кавычек, за что, как упоминалось выше, ранее он жестко критиковал других авторов. Но главное заключается в том, что Гимпельсон объявил: главной целью правящей партии с момента взятия ею власти было построение социализма[154] (здесь любопытно сравнить данное заключение с его же критикой И. Б. Берхина в свое время). Да и ленинское признание оказалось кстати («на экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 г. потерпели поражение»). Критически оценивая «доктринальные утопические» и «догматические» идеи большевиков, Гимпельсон подчеркивал, что направленность формирования и функционирования политической системы определялась идеологическими постулатами большевиков: строительство социализма, диктатура пролетариата, государство как властная сила, преобразующая общество, монопольная государственная собственность, руководящая роль коммунистической партии. Вместо прежнего тезиса об обусловленности политики военного коммунизма чрезвычайными обстоятельствами Гражданской войны и военной интервенции автор констатировал, что в 1918—1920 гг. сформировалась советская «военно-пролетарская» (или «военно-коммунистическая») политическая система как механизм осуществления политики правящей Коммунистической партии[155]. Автор отмечал, что к концу Гражданской войны стала очевидной несостоятельность военного коммунизма: «военный коммунизм загнал страну в тупик, из которого не был виден выход», эта политика «всей своей тяжестью придавила российских крестьян, превратив их по существу в крепостных советского государства». В результате, подчеркивалось Гимпельсоном, крестьянские восстания создали угрозу самому существованию Советской власти, недовольство крестьян стало смертельной опасностью для государства[156].
В современной литературе высказывается мнение, что трактовка ленинских теоретических конструкций в качестве дальнейшего развития и обогащения марксистской теории является односторонней и ограниченной. Оценивая с современных позиций систему воззрений Ленина, получившую наименование «ленинизм», исследователи выдвигают точку зрения, которая рассматривает его как одну из версий понимания, трактовки и применения марксизма, прежде всего и главным образом к России. Мыслительная активность Ленина по развитию марксистской теории происходила по преимуществу в инструментально—прагматической области, связанной с применением марксизма (концепция применения входит в состав теории практики теории)[157]. Высказывается и еще более категоричная оценка: попытка подобного инструментального применения ортодоксального марксизма к реалиям крестьянской страны породила проявление как догматических трактовок, с одной стороны, так и проявлений «революционного ревизионизма», с другой[158].
Заслуживает внимания современное историческое диссертационное исследование Г. Я. Ямпольской, в котором, на материалах Воронежской и Курской губерний, автор рассматривает процесс складывания и функционирования военно-хозяйственной диктатуры как важнейшего звена политики военного коммунизма в 1917—1920 гг. Подчеркивая, что политика военного коммунизма изучена лишь фрагментарно, автор работы выразила точку зрения, что «военно-коммунистическая» модель общественного устройства складывалась постепенно, под влиянием как теоретических установок марксизма (в их большевистской трактовке применительно к российской действительности), так и под воздействием чрезвычайных обстоятельств военного времени. Военно-хозяйственная диктатура определяется Ямпольской Г. Я. как социально-экономический блок политики военного коммунизма и его реализация в условиях, когда «революционное насилие» со стороны государства стало главным методом осуществления хозяйственной политики большевиков в годы Гражданской войны. Политика военного коммунизма в целом и ее социально-экономический блок – военно-хозяйственная диктатура, в частности, по оценке исследователя, имели деструктивные результаты и последствия, они стали фундаментом для дальнейшего постепенного складывания в стране «победившего социализма» административной модели развития общества[159].
В характеристике военно-хозяйственной диктатуры в диссертационном исследовании отмечается тесное переплетение функций гражданских общественных и государственных структур с чрезвычайными силовыми и хозяйственными военизированными органами. В работе показано, что в Черноземье от политики военного коммунизма пострадали не только кулаки, но, прежде всего широкие слои среднего крестьянства, поскольку на местах деление крестьян на середняков и кулаков было весьма условным и в значительной степени зависело от позиции местных властей. По заключению автора работы, Советская власть через продразверстку практически безвозмездно и полностью изымала из крестьянских хозяйств сельхозпродукцию, лишая основных ее производителей не только возможности развивать производство, но и жизненно необходимых продуктов питания. В Черноземье продразверстку осуществляли жестокими силовыми методами комбеды, военизированные и чрезвычайные отряды Продармии, военпродбюро, ЧК, ЧОН. Обращается внимание, что, несмотря на отлаженный аппарат насильственного изъятия продовольствия, непомерно завышенные плановые нормы продразверстки никогда не выполнялись. В разоренном войной и непосильными реквизициями красных и белых Черноземье он оказался низким, не превышая по валовым показателям 50—65%, а по некоторым видам продукции – от 1% до 18% от плановых установок[160].
