Г о р а. Ко мне?
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Весьма странно ведешь себя с сыном. Неразумно, Борис… И не пожимай плечами. Я же помню, в каких случаях ты пожимаешь плечами. В отношениях с сыном ты совершенно не учитываешь ни возраста мальчика, ни особенностей его характера.
Г о р а. Неясно, Василиса Федоровна.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Поясню. Ну к чему, например, зная, какое место в системе воспитания, в процессе формирования духовного облика учащихся нашей школы занимает личность Сергея Мукасеева, посвящать сына в какие-то сомнительные детали его поведения в давние, довоенные годы? Ты думаешь, ты был намного лучше?
Г о р а. Это риторический вопрос или вы меня по существу спрашиваете?
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Серьезней, Борис. То, что я говорю, отнюдь не смешно. Ну зачем ты ему рассказывал о каких-то голубях?
Г о р а. Это как Мукасеев взломал голубятню у Володьки Лаптева из дома шестнадцать?
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Не более чем мальчишеская шалость. Кстати, это оказались его голуби.
Г о р а. Не совсем. Гоняли они вчетвером: он, Володька Лаптев и братья Кондаковы — Карла и Трясун, помните?.. А продал он один.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. И правильно сделал. Он хотел разом покончить с этим безобразием.
Г о р а (с укоризной). Василиса Федоровна…
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ты что, Борис, прикидываешься наивным или действительно ничего не понимаешь? Ну разве существенно это копеечное выяснение — было или не было?..
Г о р а. Ну это уж как-то противно всему, чему вы меня учили, Василиса Федоровна.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Разрушать романтический идеал, которым окружен в сознании учащихся образ Сергея Мукасеева, — ты бы видел, как встречали его ребята, он на днях приезжал к нам из Боровска, — по меньшей мере безнравственно. Да, да, безнравственно!.. Особенно когда речь идет о таком неуравновешенном и склонном к нигилизму юноше, как твой сын. И не пожимай плечами. Да, да, не будем греха таить — склонном, склонном… Ты можешь закрывать глаза на Волю, но это так.
Г о р а. Нет, Василиса Федоровна, как вам угодно, но это не так. Я вовсе его не идеализирую. Не далее как пять минут назад мы с Аликом… Простите, с Александром Павловичем, как раз об этом говорили.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч (поднял голову). Что?
Г о р а. Вот ты… Как вы считаете, Александр Павлович?
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Насчет чего?
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Нигилист Волик Гора или нет?
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Конечно, нигилист. (И улыбнулся.)
Г о р а. Любим мы навешивать ярлыки.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Да ты что, Борис, спорить сюда пришел? Или ты хочешь знать мнение педагогического коллектива о своем сыне? Если хочешь, изволь выслушать. А споры твои нам не нужны.
Г о р а. Простите, Василиса Федоровна. Волик меня самого очень беспокоит.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Вот с этого и надо было начинать.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Да чего уж тут особенно беспокоиться. Парень как парень. Современный.
Г о р а. Вот это, пожалуй, то самое слово.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ты знаешь, чем он целыми днями занимается? Кривляется перед зеркалом.
Г о р а. Но ведь к этому можно отнестись и не как к кривлянию, Василиса Федоровна.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Вот видите, родители это поощряют!.. Ну зачем вы ему купили это черное трико в обтяжку? Что он, танцовщик?
Г о р а. Никто ему не покупал. Сам перешил из тренировочных штанов.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Сам?
Г о р а. Мало того, он себе и рубашку сшил. Скроил и сам сшил. Традиционная одежда мимического актера (развел руками).
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Вот-вот… Разговариваешь с ним, а он стоит на месте и такие движения делает, будто ходит. (Показывает.) Я говорю: «Прекрати!» А он, наглец, еще объясняет: «Это непроизвольно. У меня ритм в ногах». Вот на днях, в последний мукасеевский день, у нас, как всегда, концерт. Захожу на сцену, Волик в трико, перед зеркалом. Подхожу. А в зеркале отражается ну что-то нечеловеческое… Вурдалак!.. Лоб, щеки замазаны толченым мелом, нарисовал себе вот такой рот, красный, кровавый, от уха до уха. Брови подведены, как… как… у публичной девки. Ну, поверите, я испытала просто физическое отвращение… И, конечно, запретила ему в таком виде появляться на сцене.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Я видел на репетиции. Ничего страшного. Я бы даже сказал — интересно. Смешной этюд «Космонавт на Луне». А «Трагедия Хиросимы» — это уж просто… Очень выразительно!
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ах, подальше от этого модернизма!
Г о р а. «Трагедию Хиросимы» он очень долго дома репетировал.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. На это у него времени хватает.
Г о р а. Лучше уж, чем валандаться по улицам. Нет, в «Трагедии Хиросимы» что-то есть.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Я ж говорю: родители это поощряют.
Г о р а. Ну почему родители? Вот ко мне тут приходили товарищи, один венгерский академик и еще кое-кто, так, поверите, были просто в восторге.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ой, не обольщайся, Боря.
Г о р а. А я не обольщаюсь. Такая комбинация генов. На днях говорит мне: «Папа, показать, как Пушкин писал «Я помню чудное мгновенье»?» — «Ну покажи». Включает проигрыватель — запись Козловского, хватает какое-то гусиное перо — и пошло… И так ловко! Даже, поверите, на Пушкина чем-то стал похож.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Какое перо?
Г о р а. Гусиное. Грязное, ободранное, на помойке, наверно, нашел. Но в его руках оно буквально преобразилось.
Василиса Федоровна многозначительно взглянула на Александра Павловича.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Это когда было?
Г о р а. Позавчера… В субботу.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а (вынула из ящика перо). Это?
Г о р а. Это.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а (встала, подошла к двери и сказала в коридор). Дуся!.. Евдокия Кузьминична!.. Пригласите ко мне Гору из девятого «А».
Е в д о к и я К у з ь м и н и ч н а. Сейчас звонок будет, Василиса Федоровна.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Дуся, делайте, что я прошу… Ты знаешь, что это, за перо? (Вернулась к столу.) Это перо твой сын в субботу утром унес из тютчевского музея.
Г о р а. Новости…
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. А ты треплешь имя Мукасеева… В чужом глазу сучок мы видим.
И замолчали, ожидая. Распахнулась дверь, появился В о л и к Г о р а. Подтянутый, уверенный, улыбающийся. Увидел отца, Александра Павловича, и настроение у него как-то испортилось, хотя виду он постарался не показывать.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Слушай, Гора, что у вас произошло в тютчевском музее?
В о л и к. Ничего.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ты не торопись с ответом, а подумай лучше. Лучше подумай. И не пожимай плечами. Вот (обратилась она к Борису Владимировичу) — знакомый жест. Вспомнил?
В о л и к (опять пожал плечами). Ничего не случилось.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Наверняка ничего? И никто там ничего не трогал, что не положено? И не заходили за барьеры?
В о л и к. А-а, за барьеры заходили.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Кто же именно?
В о л и к. Я.
Раздался звонок.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Ну а дальше что было?
В о л и к. Когда?
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. Когда зашел за барьер.
В о л и к. Ну, вышел оттуда, и все.
В а с и л и с а Ф е д о р о в н а. И ничего оттуда не вынес?
