Соллон багровел, поправлял воротник, коротко отвечал, а магистра Крайца ответ почти всегда не устраивал.

– Это с учетом деревень, мельниц, лесничеств и выселок?

Соллон уточнял, а писарь, скрипя пером, записывал на лист бумаги его ответы.

– Сколько мужиков в крепости и сколько свободных?

Соллон отвечал, писарь записывал.

– А сколько из них на барщине, а сколько на оброке?

Соллон багровел, Соллон не помнил. Солдат смотрел на управляющего, и ему казалось, что он все время врет.

– Сколько десятин в пашне? Сколько в выпасе? Сколько под паром? Сколько лугов под покос?

Соллон не помнил, ему нужно было уточнить.

– Сколько посеянной пшеницы, ячменя, ржи? Есть ли хмель, солод?

Соллон не помнил, ему нужно было уточнить.

– Сколько мужиков о лошадях, сколько безлошадных? Сколько лошадей берут у барона на пашню? Дает ли кто другой мужикам лошадей?

Соллон снова не мог вспомнить, а писарь все записывал, скрипел пером. Пальцы на правой руке у него черны. Наверное, они черны давно. Солдат знал по себе – чернила не отмываются долго, а у этого писаря, наверное, не отмоются до смерти.

«Хорошо, что я их вызвал, – думал солдат, глядя на аудиторов, – а сдуру все сам хотел сделать».

Он даже усмехнулся, осознав, что вообще не понимает и половины вопросов, что задают аудиторы.

– Сколько мужиков имеют плуг с отвалом, а сколько пашут сохой? – читал очередной вопрос магистр Крайц.

Соллон не знал.

– У скольких мужиков есть волы, а у скольких есть коровы?

Соллон не помнил.

– Сколько мужиков ходят в работы и какой выход дают?

Соллон не помнил.

Свечи сгорели до половины, барон откровенно дремал, а солдат уже хотел есть, но вопросы аудиторов и не думали заканчиваться.

Ткут ли бабы холсты, есть ли в имении бондари, скорняки, сапожники, кузнецы, пивовары – все это хотели знать аудиторы. Они задавали и задавали вопросы: о мельницах и трактирах, о лошадях и коровах, о барщине и оброке. Да, эти люди знали, как вести дела, а солдат опять благодарил Бога, что не взялся за это сам. Наконец магистр отложил книгу, из которой читал вопросы, и сказал:

– Вы, господин управляющий, ответили далеко не на все наши вопросы.

Соллон был почти уничтожен. Он промолчал.

– Нам бы хотелось, – продолжал магистр Крайц, – видеть все книги и все бумаги по делам имения. Надеюсь, они все в порядке?

– С ними все в порядке, – выдавил Соллон, – завтра я вам все предоставлю.

– Нет, – сухо произнес Деркшнайдер, – мы просим предоставить их нам сейчас, то есть немедленно.

– Все бумаги? Сейчас? – На Соллоне не было лица.

– Да, все бумаги сейчас, – настоял худой аудитор.

– Хорошо, – управляющий встал, – я сейчас принесу их.

– Сержант, – сказал Волков.

– Да, господин коннетабль, – откликнулся тот.

– На улице темнеет, возьмите пару людей и проводите господина управляющего, чтобы он не потерял бумаги в темноте, и проследите, чтобы он случайно не забыл какую-нибудь из бумаг дома. Ты понял меня?

– Будет исполнено, – сказал сержант.

Управляющий угрюмо поглядел на Волкова, и аудиторы тоже посмотрели на Волкова, только удивленно; даже проснувшийся барон поглядел на Волкова, а тот сидел как ни в чем не бывало в кресле и улыбался, и тогда барон сказал:

– А не желают ли господа откушать со мной?

Магистр Крайц встал и с поклоном произнес:

– Для нас это будет большая честь.

– А вы, коннетабль, присоединитесь к нам? – спросил барон. – Или вы опять куда-нибудь уедете на ночь глядя?

– Обязательно присоединюсь, я страшно голоден от этих разговоров.

Барон засмеялся, а аудиторы заулыбались.

Ночью Волков проснулся от громкого стука в дверь. Солдат сел на кровати, а Ёган тут же зажег свечу.

– Господин коннетабль, – доносилось из-за двери. – Проснитесь!

Волков встал, кинул Ёгану копье, а сам обнажил меч, взял щит и сказал Ёгану:

– Открывай.

На пороге стоял один из стражников, тот, что дежурил ночью на воротах.

– Ну? – спросил Волков.

– Господин коннетабль, какой-то бродяга пришел, вас желает видеть.

– Ты дурак? Ты что, меня из-за бродяги разбудил?

– Он говорит, что он ваш человек, и говорит, что дело срочное.

– Не дай бог я этого бродягу не знаю, – предупредил стражника Волков, показав ему кулак.

– Он божится, что он ваш человек, – чуть испуганно произнес тот. – Говорит, его Сычом кличут.

– Сычом? – стал припоминать Волков. – И что он тебе сказал?

– Ничего. Говорит, вас видеть хочет.

– Ёган, сапоги.

Они спустились во двор замка, где у костра коротал ночь второй стражник, а с ним был тот самый Фридрих Ламме по кличке Сыч. Сыч поздоровался и, отведя солдата в сторонку, тихо заговорил, почти зашептал.

Одежду он так и не постирал, а помимо запаха грязного тряпья от него несло дурным пивом и чесноком, но солдат был привычен к мужскому духу.

– Всю ночь в трактире заседают – трактирщик, управляющий Соллон и еще три мужика, мне неизвестных. Пьют, ругаются, вас матерят – видно, припекли вы их всех.

– И что говорят?

– Говорят, что решать нужно с вами.

– И как же собираются?

– Того не слышал, шепчутся.

– Ну а что за три мужика? Опасные?

– Не думаю. Может, приказчики, может, купчишки – чернильные души, одно слово. Перепуганы все до смерти. Видел, как деньги собирали. Считались-рядились чуть не до драки.

– Правильно сделал, что пришел. Иди, следи дальше. Награда будет.

– Экселенц, то, что они там всю ночь шептались, – еще не все, – добавил Сыч.

– Что еще? – спросил солдат.

– Холоп управляющего три раза в трактир прибегал. Три раза какие-то бумаги приносил. Соллон бумаги жидку отдал, бумаги, думаю, ценные.

– Почему думаешь?

– Жидок их прочел и под рубаху спрятал, к сердцу прижал.

– Вот оно как? – Солдат задумался, а Сыч продолжал:

– А я сижу, думаю: а чего холоп управляющего взбегался? Дай, думаю, посмотрю, пошел за ним до двора, во двор заглянул, а там второй холоп управляющего в воз скарб укладывает, и в него уже кони впряжены.

– Думаешь, бежать собрался?

– То, чего он собрался делать, мне неведомо, а вот то, что кони ночью впряжены и барахлишко сложено, – я видал.

– Ёган! – крикнул солдат.

– Да, господин, – подбежал слуга.

– Вот этому человеку, – Волков указал на Сыча, – дай бумагу и грифель, потом бегом в конюшню, буди конюха, седлайте лошадей. Шестерых. Иди.

– Слушаюсь, – сказал Ёган и ушел.

– Эй, – продолжал Волков, подзывая стражника, – сержанта мне сюда.

– Сержант нынче не в замке, спать домой пошел.

– Бегом за ним.

– Бегу, господин.

– А ты молодец, Сыч, – солдат хлопнул Фридриха Ламме по плечу, – сейчас мы их всех возьмем.

– Ну, всех бы я брать не стал бы, – почесал горло Сыч.

– Это почему еще? – удивился солдат.

– Рано.

– Объясни.

– Ну, вот возьмем мы трактирщика, а как потом ла Реньи искать будем? Или он нам больше не надобен?

– Надобен. Возьмем трактирщика, и в подвале он нам все расскажет.

– Расскажет как миленький, ежели знает, а ежели не знает, так ниточку и порвем.

Волков зачем-то глянул наверх, на окна донжона. Он вдруг понял, что Ламме прав. А тот продолжал:

– Вот вы, экселенц, сословия военного, там, на войне все ясно: вот враг, вот меч, бери да руби, а в судейском деле все тоненько, никогда толком не ясно, кто враг, а кто так себе, сбоку припека. Тут, прежде чем кому локти крутить, подумать надобно.

– Много ты знаешь про войну, на войне тоже хитростей хватает.

– Может, и так, может, и так, – согласился Сыч, – вот только трактирщика брать не резон. А управляющего самое время, и его самого, и холопов его.

– Холопов-то зачем?

– Холопов брать обязательно, потому как холоп завсегда про барина много больше расскажет, чем сам барин.

– Трактирщика не берем, значит? – Волков опять подумал, что Ламме прав. – Не сбежит?