– Правильно. Тогда, значит, за дело?

– За дело.

Когда Хелен с Миленой возвращались из старого города, уже зажглись фонари. Девушки выбрали кратчайший путь – узкими крутыми улочками, каменными лестницами. Выйдя на площадь перед рестораном Яна, они, к своему удивлению, столкнулись с Бартоломео, который тоже откуда-то возвращался, обмотавшись огромным черным шарфом.

– Барт, – окликнула его Милена, – Хелен хотелось бы услышать, что ты знаешь про Милоша.

– Пошли, Хелен, – сказал юноша, – пройдемся немного вдвоем, я тебе все объясню.

Они расстались с Миленой и направились к реке. Прошли по набережной и остановились, сами того не ведая, перед скамьей, на которой сидел Два-с-половиной, когда на него обрушился глушитель Голопалого.

– Прости, что раньше не рассказал, – начал Барт, – но я никак не мог решиться.

– Настолько все непросто?

– Да. Но, во-первых, вот что: господин Ян с самого начала был уверен, что Милош жив.

– Почему он так уверен?

– Он знает людей Фаланги и их образ действий. Если они так поспешно увезли Милоша в санях, значит, он был жив, иначе они зарыли бы его в снег метрах в ста от хижины, и вся недолга. Они не из тех, кто стал бы цацкаться с трупом врага.

В глубине души Хелен и сама так думала. А главное, независимо от доводов рассудка, она сердцем чуяла, что ее друг жив. Всем существом чуяла. Иначе как могла бы она мысленно разговаривать с ним то и дело и ночью, и средь бела дня, как могла бы поверять ему свои тайны, свои горести и радости?

– Позже, – продолжал Бартоломео, – господин Ян через своих людей получил подтверждение: Милош действительно жив. Но дальше дело обстоит хуже, поэтому я и не решался тебе рассказать.

– Говори, – сказала Хелен. Ее пробрала дрожь.

– Так вот, – начал Бартоломео, – они его «спасли» и вылечили не просто так, а с определенной целью.

– С какой?

– Ладно, повторю тебе то, что сказал мне господин Ян, так будет проще. Люди Фаланги презирают слабых и проигравших. Таких они уничтожают, не задумываясь, как выбраковывают дефектных животных из помета. Но сильных они уважают. Так вот, Милош, по их меркам, – сильный. Он это доказал, убив Пастора. Кроме того, они выяснили, что он занимался борьбой. Так что они оставили его в живых, вылечили и собираются использовать в битвах.

– В каких битвах? – прошептала Хелен, чувствуя, как вся кровь отхлынула от сердца.

Как безболезненно объяснить такое варварство – арена, смерть, превращенная в зрелище? Бартоломео очень старался, но, как ни смягчал выражения, ничего, кроме страшного, невыносимого, сказать не мог: нет, избежать битвы невозможно. Да, один из двоих должен умереть. Нет, пощады не дают. Никогда.

– Зимние битвы начнутся через месяц, – заключил он, чтоб ничего не оставить недосказанным. – И Милош участвует.

Какой-то миг он надеялся, что Хелен влепит ему пощечину за такие мерзкие слова. Ему этого даже хотелось, настолько он был себе противен за то, что пришлось сказать.

– И что нам теперь делать? – с трудом выговорила она.

– Не знаю, – сказал Бартоломео. – Мы, конечно, думали, как его выручить, но туда не подступишься. Лагеря охраняются войсками.

– Значит, ничего-ничего нельзя сделать? – Хелен заплакала.

– Можно. Господин Ян говорит, мы не должны отчаиваться. Он говорит, что «лед тронулся».

– Лед тронулся?

– Да. Подполье уже несколько месяцев на взводе. Это тайна, я не должен был тебе говорить, но что уж теперь…

– Что это значит? Будет восстание? Когда? Раньше, чем начнутся зимние битвы? Барт! Ну скажи!

– Я почти ничего не знаю, Хелен. Что-то мне доверяют по мелочи – потому, что меня зовут Казаль, потому, что я сын своего отца, – но мне же всего семнадцать, понимаешь, а не шестьдесят, как Яну! Если я еще что-нибудь узнаю, все тебе скажу. Слово!

«Слово»! Бессознательно он сказал это совсем как Милош. Хелен уткнулась лбом ему под мышку. Он был такой высоченный! Бартоломео ласково погладил ее по голове.

– Не теряй надежды, Хелен. Говорят, когда бывало совсем плохо, мой отец обычно подбадривал всех так: «Ничего, река всегда за нас…»

Они обернулись и увидели надежную темную воду, искрящуюся там и сям кружевными водоворотами. Вдали по Королевскому мосту машины беззвучно скользили в надвигающейся ночи.

УСЛЫШАВ тихий тройной стук в дверь, Бартоломео сперва подумал, что это Милена. Редкая ночь проходила у них без тайного свидания, что, впрочем, ни для кого не было тайной. Он потянулся за часами и удивился: было пять утра. Что это ей вздумалось прийти в такое время? Обычно в этот час она, наоборот, уходила к себе! Зевая, он встал и приоткрыл дверь. Господин Ян – в меховой шапке, руки в карманах теплого пальто – правильно истолковал его удивление. Он чуть заметно усмехнулся:

– Одевайся потеплее и выходи. Свет в коридоре не включай. Жду тебя внизу.

Бартоломео без звука кивнул и прикрыл дверь. Надел пальто, сапоги, набросил на шею шарф. Ян поджидал его в потемках в дальнем углу ресторана.

– Давай сюда, пройдем через кухню.

Чтобы не перебудить лифтом весь дом, они спустились по черной лестнице и свернули в один из подвальных коридоров, которого Бартоломео не знал. Через запасной выход выбрались в переулок на задах, прошли в темноте метров сто, и Ян остановился перед двустворчатой дверью гаража, которую отпер большим тяжелым ключом.

– Куда мы едем? – спросил Бартоломео, увидев автомобиль.

– Прокатимся. Ты ведь в окрестностях и не бывал нигде, могу спорить. Помоги-ка.

Вдвоем они вытолкали тяжелую машину из гаража и покатили по улице. На углу сели в нее и, не включая мотора, съехали под гору до проспекта, идущего вдоль реки. Только там Ян повернул ключ зажигания, и мотор заработал. Они проехали с километр и свернули на Королевский мост. Желтые лучи фар оживляли движущимися тенями десятерых бронзовых всадников, и последний, настоящий гигант, как почудилось Бартоломео, угрожающе замахнулся на них мечом. Теперь они ехали через спящие предместья; юноша осторожно провел пальцами по мягкой коже сиденья, по хромированной панели.

– Первый раз едешь в «паккарде»? – спросил Ян.

– Я вообще первый раз еду в автомобиле, – ответил Бартоломео.

Ян глянул на него удивленно.

– В интернат меня привезли на автобусе в четырнадцать лет, а на другом, ночном, я ехал в семнадцать, когда мы с Миленой сбежали, – объяснил юноша, – а больше я ни на чем не ездил. Может, меня и возили в машине маленьким ребенком, но я этого не помню.

– Да, правда, прости, – извинился Ян.

Начинало светать, когда они выехали за город, в поля, затопленные туманом. Скоро впереди во всю ширь раскрылся горизонт. Ян время от времени поглядывал в зеркальце заднего вида и постепенно сбавлял скорость. Бартоломео оглянулся. Далеко позади какая-то черная машина тоже притормаживала. Юноше показалось, что в ней сидят двое.

– Сели на хвост, – вздохнул Ян.

– Люди Фаланги?

– Да.

– Они часто за вами следят?

– Пытаются. Но я их засекаю. И тогда таскаю за собой километров сто по самым скверным дорогам, какие удастся найти, потом покупаю у какого-нибудь крестьянина курицу и еду домой. То-то они бесятся! Любимое мое развлечение.

Бартоломео никак не ожидал, что толстяк, всегда такой бесстрастный и замкнутый, способен на подобные шутки.

– Так мы что, будем покупать у кого-то курицу?

– Нет. Ради этого я не стал бы поднимать тебя в пять утра. Попробую от них оторваться.

С полчаса они неспешно ехали тем же путем. Черная машина позади подстраивалась под их скорость и держалась все на том же расстоянии. В одном месте дорога круто поворачивала и за поворотом пересекалась с другой. Ян резко прибавил скорость и, рванув по прямой, скрылся за горизонтом прежде, чем преследователи добрались до перекрестка.

– Даст Бог, решат, что мы свернули…

Уловка увенчалась успехом – черная машина больше не показывалась.