– Не такие?

– Нет. У всех наших родителей было кое-что общее.

– Что?

– Они все боролись против Фаланги, когда она пришла к власти.

У Хелен сжалось сердце. Все семнадцать лет своей жизни она пыталась представить себе родителей – и не могла. Воображение отказывало, и, несмотря на все ее усилия, они ускользали из памяти, как ускользает из пальцев рыба. Услышать про них, даже что-то неопределенное, было все равно что шагнуть за пределы реального. Ей показалось, что эти две тени, всегда такие неуловимые, – отец и мать – из дальнего, бесконечно дальнего далека, через столько лет ласково машут ей рукой. Она подвинулась вплотную к Милошу, чтобы убедиться, что все вокруг нее по-прежнему существует: мокрый шифер крыши под ногами, чистая, холодная ночь и этот мальчик, так спокойно открывающий ей невероятные тайны.

– Я не поняла… Так нас тут собрали из-за наших родителей?

– Да.

– Почему?

– Потому что все они умерли… ну, можно сказать, одной смертью.

– Ты хочешь сказать, их…

– Уничтожили.

– Да кто уничтожил, кто?

Милош помолчал, подыскивая слова.

– Люди Фаланги. Отец Барта их называет просто: варвары. Они захватили власть пятнадцать с чем-то лет назад. Это называется «государственный переворот». Они тогда арестовали и убили всех, кто был против них. Стерли самую память о них, запретили произносить их имена, уничтожили их работы, у кого они были…

– Но ведь отец Бартоломео уцелел, раз он смог написать это письмо…

– Он был одним из главарей Сопротивления, и ему удалось бежать. В письме он пишет, что добрался почти до вершин северных гор, и Дьяволы – человекопсы Миллса – пока его не настигли. Но что дальше он не пойдет – обессилел, отморозил ноги. И что отдает это письмо одному из своих товарищей в надежде, что когда-нибудь оно дойдет до его сына Бартоломео.

– Пятнадцать лет шло, и все-таки дошло! – восхитилась Хелен. – Благодаря Василю…

– Да. А под конец, – продолжил свой рассказ Милош, – отец Барта пишет, что в своем бегстве он повстречал одну замечательную женщину, певицу, перед которой все преклонялись и оберегали ее как могли. Варварам никак не удавалось заткнуть ей рот. И пока она жила и пела, они не могли спать спокойно. Ее звали Ева-Мария Бах, и у нее была маленькая дочка, белокурая, вылитая мать.

– Милена… – прошептала Хелен.

– Да. Варвары настигли Еву-Марию в горах, где она скрывалась вместе с отцом Барта и горсткой его товарищей. Они спустили на нее человекопсов…

Хелен содрогнулась:

– Господи! Слушай, но не стал же Барт рассказывать про это Милене?

– Не знаю…

Они долго молчали, потом Хелен сказала:

– И все эти люди, наши родители и других ребят, – они все-все умерли? И ничего от них не осталось?

– Ничего, – печально подтвердил Милош, – ничего от них не осталось. – И вдруг сказал совсем тихо: – Только мы.

Его слова отдались странной дрожью в прозрачном ночном воздухе. И ему, и Хелен показалось на миг, что они, сидящие бок о бок на темной крыше, – последние уцелевшие в давней и страшной трагедии, две чудом спасшиеся хрупкие птицы.

– Я всегда знала, что Милена необыкновенная, – улыбаясь, сказала Хелен, – что есть в ней какая-то тайна, которой нам всем не постичь, какая-то особая сила. Стоит услышать, как она поет, и сразу это понимаешь. – Бартоломео тоже необыкновенный, – сказал Милош. – Их сама судьба свела. Помнишь, как мы тогда встретились на холме? Они глаз не сводили друг с друга! Когда мы подходили к интернату, Барт вдруг остановился как вкопанный посреди моста и говорит: «Ты слышал? Ее зовут Милена! Это она!» Я сразу понял, он идет к ней и ничто его не остановит, даже то, что из-за него другой попадет в карцер. Это было сильнее него. Мы и не говорили больше – без слов все было ясно. Обнялись на прощанье, и он пошел. Уже за мостом обернулся и крикнул мне: «Мы еще встретимся, Милош! Не знаю, где, но обязательно встретимся! Все встретимся, живые и мертвые!» И скрылся из глаз. А я стоял один на этом мосту, дурак дураком, в точности, наверно, как ты через несколько часов…

– Значит, они не вернутся?

– Не вернутся.

– А Катарина в карцере? Что ж ей, умереть там?

– А ведь ты права. Надо вытащить ее оттуда сегодня же ночью. Из-за годового собрания и всего этого переполоха сейчас никто ничего не заметит.

– Погоди, у вас ведь тоже кто-то из ребят сидит в карцере?

Милош обеими руками взъерошил волосы и глубоко вздохнул:

– Сидел… Больше не сидит.

– Как это? Его выпустили?

– Понимаешь, случилось такое, что хуже некуда. Когда мы с Бартом собрались на выход неделю назад, ну, когда я пошел к своей утешительнице, надзиратель пометил в списке, кого отправить в карцер, если один из нас не вернется. И, хочешь верь, хочешь нет, он выбрал Василя. Бедный малый отправился в карцер – впервые в жизни ни за что ни про что. А он-то хотел тихо-мирно отдохнуть! Он там пробыл пять суток, а в четверг утром вижу, какие-то двое выносят его на носилках. Он раскроил себе череп – вся голова и плечи были сплошь в запекшейся крови. Его загрузили в машину и увезли, не знаю куда. Я думаю, он не вынес несправедливости – ведь его наказали ни за что, и на него нашло помрачение в этой дыре, он стал буйствовать и разбил голову о дверь. Вот такие дела…

Голос у Милоша сорвался. Хелен повернулась к нему и увидела, что глаза у него как-то слишком блестят для «примитивного» парня.

– Пошли скорее, – подтолкнула она его, – надо скорее выручать Катарину, пока она тоже не сошла с ума. Да пошли же!

Они оставили веревку на крыше и снова влезли в слуховое окно. Замок чердачной двери недолго сопротивлялся складному ножу Милоша. Они спустились по лестнице и заглянули в зал, где проходило собрание. Там все было, как час назад, – светло и ни души. Только Пютуа, мертвецки пьяный, спал с открытым ртом, привалясь спиной к стенке. Приземлись сейчас в зале бомбардировщик, он и то бы не проснулся. При виде угощения, едва тронутого старым пьяницей, Милош чуть в обморок не упал.

– Ух ты! Смотри, паштет, ветчина, яблочный пирог!

– Шоколад! – застонала Хелен.

Они набросились на еду, набивая рот всем, что попадало под руку. Потом без зазрения совести набрали полные карманы хлеба, сыра и печенья. Все двери так и остались незапертыми после всеобщего панического бегства. Открывая их одну за другой, Милош и Хелен беспрепятственно спустились на первый этаж. Прошли в темноте по коридору, тянувшемуся через все здание. Только в столовой Милош включил фонарик, уверенный, что в такой час никто сюда не заглянет. Маленькая дверь в задней стене была приоткрыта. Милош первым двинулся вниз по лестнице.

– Осторожно, тут скользко! – прошептала Хелен.

– Держись за мое плечо, – ответил Милош. – Говоришь, под этим подвалом?

– Да, дальше вниз! Надо спуститься до самого низа.

Несколькими метрами ниже справа зиял вход в подвал. Милош посветил туда, ничего не обнаружил и стал спускаться дальше. По земляной галерее Хелен чуть не бежала, не отставая от товарища, и сердце у нее отчаянно колотилось. В каком состоянии найдут они малышку Катарину? Если даже такой закаленный парень, как Василь, не выдержал и сломался, то что же сталось с ней? Как могли они целую неделю сидеть сложа руки, оставив ее одну в этом кошмарном карцере? Стыд и тревога терзали ее.

– Открыто… – не веря своим глазам, проговорил Милош. – Хелен, смотри, дверь нараспашку…

Девушка выхватила у него фонарь. Если дверь оставили открытой, не значит ли это, что Катарина уже не может убежать? Может быть, она тоже… Хелен шарила лучом по каморке. Никого.

– Ее здесь нет! Ничего не понимаю! Что они с ней сделали?

– Пошли! – отрезал Милош. – Лучше здесь не задерживаться.

Они повернули обратно, растерянные, не зная, радоваться исчезновению Катарины или тревожиться за нее. Начали взбираться по лестнице, и вдруг Милош остановился так резко, что Хелен налетела на него, едва не сбив с ног. Выше по лестнице на ступеньке, кутаясь в накидку, сидела Катарина Пансек. И улыбалась им.