Обошел полмира Обошел полмира, но на тебя не хватило подвигов и дел ратных. Ты ушел чудовище отыскать, но вернулся сам им домой обратно. Победил сильнейших, чтоб доказать, что ты самый сильный из всех, но, право, нет геройства в том, чтоб, сойдясь с другим, не найти затем на себя управу. Обмануть сумев всех и провести, от себя ты правды, увы, не скроешь. Сколько б монстров ни было на земле, но страшнее нет, чем ты сам, чудовищ. Он не ходит с дня того на болота Он не ходит с дня того на болота, не глядится даже в колодца воды, но причин на это отцу и братьям не желает, как ни пытай, назвать. И причина входит сама в палаты ровно в миг пылающего заката, и ползут от ног ее тени кругом. Ходит все выискивает супруга, говорит, вот, батюшка, стрелы клятва, отдавай царевича мне обратно, коль меня назвать он решил женою, не узнав сперва, мертвой ли живою, верной буду, ласковой ли, послушной, лебедем, волчицею ли, лягушкой — так его томила его охота! Пусть теперь познает мою заботу. Ляжет мох периной, укроет кости, станет мужем, быть перестанет гостем и навек поселится со мной рядом, как докончим свадебные обряды. Много женихов до него ходило — все себе в болотах нашли могилы. Но глупее всех их Иван-царевич, ведь о шкурках все же в совет поверил. Но их недостаточно сжечь, Ванюша. Лучше б няньки сказочки меньше слушал. Просила, молила Просила, молила, взывала ко всем богам, и шкура моя сползала к его ногам, как клятва. Не смог, не сдержался, не вытерпел. Не хотел. Теперь, утопая, идет ко мне по воде, и шаг его каждый – мне мазь на открытость ран: я выйти живому отсюда ему не дам. На каждый ожог, когда шкуру сжигал в печи, пусть раненым волком воет, пускай кричит от боли, как я, сжигал он меня когда. И пусть не омоет раны его вода, пусть куполом сверху накроет его, отняв и жизнь, и дыхание. Простить никогда огня ему не смогу. Как от дыма сжимало грудь, так он под водой пускай будет теперь тонуть и звать Василису. И погибнет у белых ног: с дыханьем последним последний сойдет ожог. О царевне, что всех прекрасней
Перед ним, во мгле печальной, гроб качается хрустальный, и в хрустальном гробе том спит царевна вечным сном. «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» Елисей за царевной не скачет, пещер не ищет. Что ему ее мертвость, стеклянность незрячих глаз? А народ и без подвига этот продолжит сказ. Дочка царская спит. Этот сон не разбить любовью, этот сон ничем вовсе вовеки не одолеть. А народ и без правды песни продолжит петь про хрусталь и про гроб, про любви поцелуй священный, что разрубит, как меч, и заклятье, и твердь цепей. О царевне, что всех прекрасней. И всех мертвей. Он знает путь Он знает путь, да что там – носит карту, изрисовав лист вдоль и поперек, да только толку? Полюбил царевну и не сберег. Не смог и не сберег. Теперь лежит закована в объятья на смерть похожего безрадостного сна, не зная ничего: любви, надежды, страданья, и предательства, и зла. Качают цепи, как младенца в люльке, царевну мертвую, и нет исхода дням. Хрустальный гроб скрывается под пылью, но трещиной исходит по краям, грозясь открыться, выпустить из плена однажды обреченную на смерть, но королевич потерял надежду и не заходит даже посмотреть, как изредка сквозь сон дрожат ресницы, от жадного дыханья ходит грудь. И нужно одарить лишь поцелуем… Сжигая карту, он велит: «Забудь!» себе и после забывает, но много лет спустя в один из дней, вернувшись в грот, находит гроб, а в гробе царапины на внутреннем стекле. Твой черед У Царевны, гляди, из левого рукава, опаляя жизнь смертью, Навь льется рекой на пол. У Царевны, гляди, из правого рукава кости сыплются угощеньем на пышный стол. Елисей стоит бледный, и пот по вискам течет. Понимает, что заявилась та за душой. Только ветер качал, как люльку, хрустальный гроб. За Царевной, в нем спавшей, никто так и не пришел. Но склонилась над ней сестрой ласковой темнота, дала силу и волю из гроба суметь восстать. К Королевичу путь лег пряжей у белых ног, и дорога та вышла для легких шагов проста. Потанцуй, Королевич, невесту свою уважь, поцелуй ее трепетно: холод в устах ее по огню человечьему острой тоской томит. Помоги растопить сердце прочно сковавший лед! Но стоит Елисей перед нею ни мертв ни жив. Он давно позабыл про Царевну и тайный грот. Она ласково шепчет: «Как долго же я спала!» А затем добавляет: «Теперь пришел твой черед». |
