Но гораздо полнее и связнее представляется история двух супругов, погибших жертвою злой свекрови. Оженила мати сина молодого, Та взяла невистку та не до любови, Не билее личко, не чорнии брови, Та не знала мати, як розлучати — Послала сина до виська служити, Нелюбу невистку до стадечка пасти. «Та послужи, синку, та два годочки, А на третий до мене в гостиночку прийдеш». Як прийшов же син у саму недилю, Нелюба невистка в самий понедилок. Посадила сина та за стольчиком, Нелюбу невистку за скамницею; Чествовала сина и вином и медом, Нелюбу невистку та отрутою. «Випьемо, жинко, по половинци, Щоб нас поховали в одний домовинци, Та випьемо, жинко, по цилий чарци, Щоб нас поховали обох в одний ямци». Як умер же син та у недилю, Нелюба невистка та у понедилок. Поховали сина та пид церквою, Нелюбу невистку пид дзвиницею. Вирис на синови зелений явир, На невистонци била тополя. Стали их могили та присуватися, Став явир до тополи та прихилятися. Вийшла тоди мати сина поминати, Нелюбу невистку та проклинати… «Либонь же ви, дитки, вирненько любились, Що ваши вершечки до купки схилились!» Последняя, возненавидев свою невестку, хотела отравить ее, но сын выпил яду вместе с женою. И похоронили сына под церковью, а невестку под колокольнею. На могиле сына вырос явор, а на могиле невестки — белый тополь. Мать приходит поминать сына и проклинать невестку и видит, что их могилы стали придвигаться одна к другой, а явор стал склоняться к тополю. И мать сказала: «Верно, дети, вы крепко любили друг друга, когда верхушки ваши склонились одна к другой». Галицкий вариант этой песни вместо тополя ставит на могиле невестки березу.
На серед села седила вдова. Ой, мала жь вона сина Василя, Ой, мала жь вона, до школи дала, Зо школи взяла, в вийсько виддала, В вийско виддала, на вийну пислала… Чекае рочок — не йде синочок, Чекае другий — не йде син любий; На третий рочок иде синочок, Синочок иде, невистку веде. Ой, вийшла мати з новой хати, Ой, взяла ж вона сина витати. Винесла вона дви склянци вина, А третя бутилька сама тротина. До синонька пье червоним вином, Невистци дае саму тротину. Син вина не пив, пид коня вильяв, А тротиноньку по половинци; Невистка пье, та й омливае, А син ся дивит, з коня ся хиляе. «Знала сь нас мати, як чаровати, Знай же нас, мати, вкупци сховати!» — А мати сина не послухала, Як сама хтила, так их сховала: Сина Василя пид оконцями, А невисточку пид воротцями; На сину Василю соненько сходить, По невистонци увесь мир бродить; На синонькови явир зелененький, На невистоньци била березонька. Береза росте, розростаеся, Лист до листонька привертаеся, А явир росте, розростаеся, Лист вид листонька видвертаеся. А вариант Гродненской губернии — липу: Мати сина оженила, Да нивистку ни злюбила. Дала сину каплун исти, А нивистци чимирици; Син ж тое зознав, Своюй милой исти ни дав: «Иижмо, мила, пирод мое, А потом будем исти твое, Помрем разом обое». — Помер син в нидилю, А нивистка в понидилок. Кладуть сина в церкви, А нивистку на цвинтари. На синови вирос зилён явор, На нивистци била липа. Явор стину пробивае, З липки листок доцягае, Лист з листком злипаеться, В матки скипаеться. Глубокая древность этой песенной легенды доказывается общностью не только народной поэзии других славянских народов, но и прочих, принадлежащих к арийскому племени. Так, у сербов есть песня, в которой рассказывается, что двое любовников были погребены вместе и на могиле молодца выросло сосновое деревцо, а на могиле девицы — красная роза, и роза прильнула к сосне. В старинной английской балладе «William and Margareth» на могиле красавицы вырастает роза, а на могиле рыцаря — боярышник (Ministrelsy of the Bord., 221). Подобные образы есть и в скандинавской поэзии (Uldralgte dunskevis, p. 352). Замечательно, что в наших песнях дерево на могиле невестки изменяется: то тополь, то береза, то липа — а деревом на могиле мужа остается все один и тот же явор. В явор превращается живой человек — это молодец, которого мать прогнала от себя. Известные варианты этой песни — галицкие: мать прогоняет сына за то, что в пятницу пел, в субботу умывался (?), в воскресенье завтракал. Сестра спрашивала брата, когда он приедет гостем. «Когда камень пустит корень, а верба родит яблоки», — отвечал ей брат. Мать терпела два года, на третий пошла искать его и стала под явором. Начала она рвать листья с явора, а явор сказал ей: «Не рви, родимая, листья — это мои волосы. Куда только ты, мать, ни посмотрела, верхи деревьев увяли. Куда, — говорит явор, — ты ни шла — за тобою кровавая река бежала». Иди, синку, причь от мене, Най не маю грих на тебе, За пятничне спиваненько, За недильне сниданенько. Пишов синок до сестроньки, Та найстарша коня дала, Середуща осидлала, Наймолодша виправляла: «Коли, брате, гостем будеш?» — «Тогди, сестро, гостем буду, Та як каминь коринь пустить, Та як верба ябно вродить». Терпила рик, терпила два. А третого не стерпила: Пишла мати в лис шукати, Стала соби пид яворець Та й узяла листье рвати. А явир взяв промовляти: «Не рви, ненько, та листьенько. Бо то мое волосьенько! Куди сь мати подивила — Вси вершечки увялила; Куди мати, каже, пишла — То кровава ричка бигла». |
