– Пойдемте к огню.

Я хотел посмотреть, что она в состоянии сделать. Она покорно встала, но, шагнув, тут же остановилась как вкопанная.

– Что же вы не идете? – спросил я.

Но она покачала головой, вернулась назад и села на прежнее место. Затем, взглянув на меня, она сказала просто: «Не могу». И замолчала. Я обрадовался, ибо знал: то, чего не может она, не мог ни один из тех, кого мы боялись.

Тут лошади принялись фыркать и рваться на привязи, и мне пришлось успокоить их. Почувствовав мою руку, они заржали от радости, принялись ее лизать и на время затихли. За ночь я несколько раз подходил к ним и каждый раз возвращал им спокойствие. В самое холодное время огонь стал затухать, и я приложил все старания, чтобы его поддержать, потому что снег падал большими хлопьями, а холодный туман окружил нас. Во мраке виднелись какие-то огоньки, каких никогда не бывает на снегу, и казалось, снежные хлопья и туман превращаются в женщин, а это их длинные одежды со шлейфами. Гробовую тишину изредка нарушало ржание и фырканье лошадей, казалось, они чего-то страшно боятся. Страх начал овладевать и мной, но, защищенный кругом, я был совершенно спокоен. Я уже думал, что мои видения – порождение ночи, мрака, усталости и тревог. Мне казалось, я переживаю то же, что пережил Джонатан. Снежные пушинки и туман вертелись и кружились передо мною, пока наконец не приняли образ тех женщин, которые хотели его поцеловать. Затем лошади, дрожавшие все больше и больше, принялись стонать, как человек, страдающий от боли. Я боялся за мою дорогую мадам Мину, когда эти фигуры приблизились и окружили ее. Я взглянул – она спокойно сидела и улыбалась мне. Когда я собрался пойти к костру, чтобы поддержать огонь, она схватилась за меня, не пуская меня, и глубоким голосом, точно во сне, зашептала:

– Нет, нет! Не ходите! Тут вы в безопасности.

Я повернулся к ней и, глядя прямо в глаза, сказал:

– А вы? Ведь это я за вас боюсь!

Но она как-то неестественно засмеялась и ответила:

– Боитесь? Вы за меня боитесь? Но что они могут сделать мне?

Ее слова поразили меня. В этот момент дунул резкий ветер и раздул пламя, при свете которого я увидел красный шрам у нее на лбу. И, увы, я понял все! Если бы я этого и не знал, то, во всяком случае, вскоре узнал бы, так как кружившиеся фигуры подходили все ближе и ближе, однако не переступали круг. Затем они начали материализоваться, пока наконец, если только Бог не лишил меня рассудка, я не увидел перед собою тех трех женщин, которых Джонатан видел у себя в комнате, когда они собирались поцеловать его. Я узнал их гибкие полные фигуры, их блестящие глаза, белые зубы, узнал их сладострастные губы и цвет их волос. Они уже улыбались Мине, и смех их резко звучал в ночной тишине; они простерли к ней руки и заговорили:

– Приди, сестрица! Приди к нам! Приди, приди!

Я в страхе взглянул на Мину, и сердце мое забилось от радости, выражение ее глаз придало мне надежду. В них я читал только ужас, страх и отвращение. Слава Богу, она еще не принадлежала им. Я выхватил из огня находившийся поблизости кол и, держа перед собою облатку, начал подходить к ним, приближаясь в то же время к костру. Они смеялись своим ужасным смехом, но отступали. Я поддерживал огонь, и они мне были не страшны, так как я знал, что они нас не тронут. Они не подходили ко мне, я был вооружен Святыми Дарами, но они не подходили и к мадам Мине, она оставалась в кругу, из которого она не могла выйти, а они не смели в него войти. Лошади перестали стонать и застыли, снег мягко падал на них, и они сделались белыми. Я знал, что бедным животным больше не грозит опасность.

Так мы дождались рассвета. Я испытывал отчаяние, был напуган, полон горя и страха, но при виде восходящего солнца я снова ожил. При первом движении рассвета фигуры начали растворяться, лишь облачка полупрозрачного тумана летели в сторону замка, пока не пропали совсем.

На рассвете я машинально повернулся к мадам Мине, намереваясь ее загипнотизировать, но она спала так крепко, что я никак не мог ее разбудить. Я попробовал загипнотизировать ее во сне, но она не откликалась, а день уже настал. Я боялся двинуться с места, но все же развел огонь и осмотрел лошадей – они были мертвы. Сегодня мне предстоит много работы, но я подожду, пока солнце совсем не взойдет, может статься, мы попадем в такое место, где солнечный свет защитит меня вопреки туману и снегу.

Я позавтракаю, а потом примусь за свою ужасную работу. Мадам Мина все еще спит, да будет благословен Господь! Сон ее спокоен…

4 НОЯБРЯ, ВЕЧЕРОМ. Если бы не происшествие с катером, мы давно догнали бы лодку и сейчас моя дорогая Мина была бы уже свободна. Боюсь даже и думать о ней, находящейся вдали, в тех ужасных местах. Мы достали лошадей и следуем за ними по дороге, записываю это, пока Годалминг готовит все нужное для поездки. Оружие с нами. Плохо придется цыганам, если они вздумают сопротивляться. О, если бы Моррис и Сьюард были сейчас с нами! Будем надеяться! Может, мне больше не придется писать, тогда прощай, Мина! Да благословит и сохранит тебя Бог.

5 НОЯБРЯ. На рассвете мы увидели, как цыгане удаляются от реки со своим фургоном. Они окружили его со всех сторон и спешили, точно их преследовали. Падает легкий снег, в воздухе разлито какое-то странное беспокойство, возможно, это всего лишь наша мнительность, но мы подавлены. Вдали слышится волчий вой, он несется с гор вместе со снегом; нас окружает опасность; лошади почти готовы, и скоро мы двинемся в путь. Мы мчимся навстречу смерти. Одному Богу известно, кто или где либо что или когда и как это будет…

5 НОЯБРЯ, ДНЕМ. Я, по крайней мере, в здравом уме. Благодарю Бога, во всяком случае, и за эту мысль, и за эту милость, хотя испытание было ужасно. Оставив Мину спящей в священном круге, я направился к замку. Кузнечный молот, который я взял из экипажа в Верести, мне пригодился, хотя двери и были открыты. Я все-таки снял их с петель, чтобы по какой-нибудь роковой случайности они не захлопнулись и я не очутился бы взаперти. Горький опыт Джонатана оказал мне услугу. Благодаря его записям я нашел дорогу к старой часовне, так как я знал, что тут-то мне и предстоит работа. Воздух был удушлив, казалось, будто откуда-то исходивший запах серы кружит мне голову. Мне послышался вой волков, но возможно, просто шумело в ушах. Тут я вспомнил о своей дорогой мадам Мине, и положение мое показалось мне ужасным. Передо мной стояла дилемма. Я не рискнул ее взять сюда с собой и оставил в священном круге. Вампир там не мог причинить ей никакого вреда, но волк все-таки мог подойти. Я пришел к заключению, что работать мне предстоит именно здесь, а что до волков, будем уповать на Бога. В конце концов, что может быть с ней, кроме смерти, несущей освобождение. Так я решил за нее. Будь у меня выбор, я предпочел бы покоиться в желудке волка, чем в могиле вампира. Я собирался продолжить свою работу. Я знал, что найду по крайней мере три гроба, три обитаемых гроба, и я стал искать, искать, пока наконец не обнаружил один из них. Она спала крепким сном вампира. Она была полна жизни и сладострастной красоты, и я даже вздрогнул, ибо пришел убить ее. О, я не сомневаюсь, что в давние времена, когда случались такие вещи, многие пробовали делать то же самое, что и я, но затем убеждались – это им не по силам, и они все медлили, все откладывали, пока наконец красота и соблазнительность порочного «не-мертвого» не очаровывали их, и тогда они пребывали в нерешительности, пока не садилось солнце и вампир не восставал ото сна. Открывались чудесные глаза белокурых женщин и смотрели с любовью, а сладострастные губы тянулись в поцелуе, и человек ослабевал, тогда в объятиях вампира оказывалась новая жертва, и пополнялись ряды «немертвых».

Соблазн, должно быть, очень велик, если даже меня волнует присутствие такого существа, лежащего тут, в пыли, столетия напролет, распространяя такой же запах, как был в жилищах графа. Да, меня это взволновало – меня, Ван Хелсинга. А как же мои взгляды, имеющиеся у меня основания их презирать? Меня это так тронуло, что я почувствовал себя парализованным. Возможно, что это было следствием того, что я устал и не выспался. Я сознавал, что сон одолевает меня. Я засыпал, не закрывая глаз, был как завороженный, когда вдруг в морозном воздухе раздался долгий протяжный крик, такой горестный и жалобный, что я очнулся. Я слышал голос нашей дорогой мадам Мины.