– Почему же не теперь? – спросил я. – Это может принести пользу; мы бы пришли к какому-нибудь заключению.

Он остановился, взглянул на меня и сказал:

– Друг мой Джон, зерно еще только прорастает, и, покуда не проросло, млеко матери-земли в нем и солнце не разукрасило его своей золотой краской, а хороший хозяин сорвет колос, потрет его в грубых руках, выбросит зеленую мякину и скажет: «Взгляни! Это хорошее зерно, и, когда приспеет время, оно даст добрый урожай».

Я признался, что не понял иносказания. Вместо ответа он приблизился, взял меня за ухо, шутя подергал, точь-в-точь как когда-то на занятиях, и сказал:

– Хороший хозяин так говорит, когда знает, но не раньше. Однако вы не увидите, как хороший хозяин выкапывает посеянное, чтобы посмотреть, прорастает ли оно; это занятие для детей, которые играют в крестьян, а не для настоящих крестьян. Теперь понятно, дорогой Джон? Я посеял зерно. И природа принялась его взращивать; есть надежда, что оно вырастет; а я подожду, пока колос начнет наливаться.

Он прервался, воочию убедившись, что я понял. Потом продолжил, причем очень торжественно:

– Вы всегда были старательным учеником, и ваш книжный шкаф был полон. Вы были только учеником, а теперь вы – мэтр, но, надеюсь, вы не изменили доброй привычке. Помните, друг, знания надежнее памяти, и нам не следует полагаться на то, что слабее. Даже если у вас не было соответствующей практики, поверьте мне, случай с Люси, может быть, – обратите внимание, я говорю: может быть, – явится одним из наиболее интересных в мировой медицине. Записывайте дальнейший ход болезни самым тщательным образом. Незначительных деталей здесь нет. Советую фиксировать даже сомнения и догадки. Потом, возможно, вам будет интересно посмотреть, правильно ли вы угадали. Мы учимся не на успехах, а на неудачах!

Когда я описывал симптомы болезни Люси – те же, что и прежде, но нам куда более заметные, – он помрачнел, но ничего не сказал. С собой у него была сумка со множеством инструментов и снадобий, «ужасными пожитками нашего благодетельного ремесла», как он назвал на одном занятии снаряжение мастера врачебного дела.

Когда мы пришли, миссис Вестенра вышла тотчас же к нам навстречу. Она была встревожена, но не до такой степени, как я ожидал. Природа, будучи в благодетельном настроении, заставила смерть таить в себе самой противоядие против собственных ужасов. Теперь, когда любое потрясение могло оказаться роковым, так получилось, что по той или иной причине все, не касавшееся ее лично, – даже ужасная перемена в дочери, к которой она была столь привязана, – казалось, не доходило до нее. Словно бы Госпожа Природа обернула отчужденное тело в бесчувственную ткань, предохраняющую от повреждений, которые иначе появились бы при непосредственном соприкосновении. Если эта забота о себе предустановлена, нам не следует опрометчиво обвинять кого-либо в пороке эгоизма, потому что в данном случае причины могут быть куда глубже, чем мы себе представляем.

Использовав свои познания об этой ступени душевной патологии, я заключил, что миссис Вестенра не будет сидеть с Люси или думать о ее болезни сверх необходимого. Она смирилась, причем смирилась с такой готовностью, что как тут было не распознать длань Природы, сражавшейся за жизнь. Нас с Ван Хелсингом провели в комнату Люси. Если вчера ее вид потряс меня, то сегодня привел в ужас. Она была бледна как призрак; краска сошла даже с губ и десен, щеки ввалились, а скулы сильно выдавались; мучительно было смотреть и слушать, с каким трудом она дышит. Лицо Ван Хелсинга окаменело, а брови сошлись на переносице. Люси лежала без движения и, по-видимому, была не в силах говорить, так что некоторое время мы все молчали. Затем мы осторожно вышли из комнаты. Как только дверь за нами закрылась, Ван Хелсинг быстро прошел по коридору к следующей двери, которая оказалась открытой. Мы вошли туда. Он торопливо закрыл дверь и воскликнул: «Боже мой, это ужасно! Нельзя терять ни минуты. Она умрет! У нее так мало крови, что нужно немедленно сделать переливание. Кто из нас подойдет, вы или я?»

– Я моложе и здоровее, профессор. Мне нужно это сделать.

– В таком случае сейчас же приготовьтесь; я принесу свою сумку и приму надлежащие меры.

Я пошел вместе с ним, и, спускаясь вниз по лестнице, мы услышали стук в дверь; когда мы дошли до передней, то увидели, как служанка открыла дверь и впустила Артура. Он бросился ко мне и сказал нетерпеливо:

– Джон, я очень беспокоился. Я читал между строками вашего письма и словно бился в агонии, а так как отцу лучше, то я и примчался сюда, чтобы самому увидеть, в чем дело. Этот джентльмен – доктор Ван Хелсинг? Я так благодарен вам, сэр.

Сначала профессор рассердился, что в такой момент ему помешали; но затем, приглядевшись к Артуру и увидев, каким крепким сложением и великолепным здоровьем тот обладает, он переменил гнев на милость и, держа его руки в своих, обратился к нему с чрезвычайно серьезным видом:

– Сэр! Вы приехали как раз вовремя. Вы жених нашей дорогой мисс? Она плоха, очень, очень плоха… Нет, дитя мое, так нельзя, – прервал сам себя профессор, заметив, что тот внезапно побледнел и, близкий к обмороку, упал в кресло. – Вы должны ей помочь. Вы можете сделать больше, чем кто-либо из нас, и ваше мужество – ваша лучшая помощь.

– Что же я могу сделать, скажите, и я исполню, – хрипло произнес Артур. – Моя жизнь принадлежит ей, и я готов отдать ей свою кровь до последней капли.

– Мой юный сэр, я не требую от вас так много, – возразил профессор, иронически улыбнувшись, и я, давно его зная, распознал след шутки в ответе, – не до последней!

– Что же мне делать? – В его глазах пылал огонь, а ноздри дрожали от возбуждения.

Ван Хелсинг ударил его по плечу.

– Пойдемте, – сказал он. – Вы молодой и, слава Богу, очень здоровый человек. Вы здоровее меня, здоровее моего друга Джона. – Артур казался сбитым с толку, и профессор продолжил, мягко объясняя: – Юная мисс плоха, ей нужна кровь, иначе она умрет. Мы с Джоном только что посоветовались и решили произвести так называемую трансфузию крови – перелить кровь из полных вен в пустые, которые без нее чахнут. Джон собирался дать свою кровь, так как он моложе и сильнее меня, – здесь Артур взял мою руку и молча пожал ее, – но теперь вы здесь. Вы лучше нас, старых и молодых, которым приходится заниматься умственным трудом. Наши нервы не так крепки, а кровь не так ярка, как ваша.

Артур повернулся и ответил ему:

– Если б вы только знали, с какой охотой я отдал бы за нее жизнь, вы бы поняли…

Он замолчал, так как голос его от волнения сорвался.

– Милый мальчик, – сказал Ван Хелсинг, – в скором времени вы будете счастливы, что сделали все для спасения той, которую любите. Идем же, и успокойтесь. Вы можете перед тем еще раз ее поцеловать, но потом вам придется уйти – я дам вам знак. Не говорите мадам ни слова: вы знаете, как с ней обстоит дело! Тут даже потрясения не потребуется – хватит одного известия об этом. Идемте!

Мы направились наверх к Люси, Артур остался за дверью. Люси посмотрела на нас, но ничего не сказала. Она не спала, но просто была слишком слаба. Только глаза ее говорили. Ван Хелсинг вынул несколько предметов из своего чемодана и положил их подальше на столик. Затем он приготовил снотворное и, подойдя к кровати, ласково сказал:

– Вот, маленькая мисс, ваше лекарство… Выпейте это, будьте пай-девочкой. Я помогу вам сесть, чтобы легче было его проглотить. Ну вот!

Она с трудом проглотила лекарство, которое долго не действовало. Причиной тому, в сущности, была ее чрезмерная слабость. Время тянулось бесконечно долго, пока сон наконец не стал ее одолевать. В конце концов снотворное подействовало, она заснула глубоким сном. Профессор был вполне удовлетворен и, позвав Артура в комнату, попросил его снять сюртук. Затем он добавил:

– Вы можете ее поцеловать, пока я переставлю стол на место. Джон, дружок, помогите мне.

Таким образом, никто не подсматривал, как Артур наклонился к ней.