Иногда странная сочетаемость прилагательного с существительным объясняется тем, что вполне стандартное определение при прямой номинации предмета перемещается в перифрастическую номинацию:
Раньше здесь щебетал щегол
в клетке. Скрипела дверь.
Четко вплетался мужской глагол
в шелест платья. Теперь
пыльная капля на злом гвозде –
лампочка Ильича
льется на шашки паркета, где
произошла ничья
(«Раньше здесь щебетал щегол…». 1983. III: 264).
При этом и предикат льется изменяет свою референцию: в норме можно сказать льется свет, где глагол употребляется в переносном значении (эта языковая метафора настолько привычна, что совсем утратила образность), капля льется – это отступление от нормы, но не очень резкое поскольку слово капля обозначает частицу жидкости. Но совсем невозможно представить себе вне цитированного контекста сочетание лампочка льется.
Сочетание тяжелый ливень представлено в следующем контексте:
За окном всю ночь
в неполотом саду шумит тяжелый
азийский ливень. Но рассудок – сух.
Настолько сух, что, будучи охвачен
холодным бледным пламенем объятья,
воспламеняешься быстрей, чем лист
бумаги или старый хворост
(«Post aetatem nostram». 1970. II: 404).
Очень возможно, что тяжелый ливень – лексико-семантическая калька с английского языка (heavy rain). Для русского языка это сочетание аномально. Но именно аномалия позволяет чувственно ощутить описываемое явление:
По-видимому, прилагательные легкий и тяжелый обычно характеризуют вес некоторого предмета, с точки зрения ощущения лица, которое несет или держит его на руках. Поэтому эти прилагательные не употребляются для указания на вес безотносительно к возможности ощущения данного свойства некоторым лицом (Селиверстова, 2004: 146).
Обращает на себя внимание ситуация, когда прилагательное, употребляемое как цветообозначение, на самом деле сообщает не столько о цвете, сколько – аллегорически – о печальном будущем всего живого:
От дождевой струи там плохо спичке серной.
Там говорят «свои» в дверях с усмешкой скверной.
У рыбьей чешуи в воде там цвет консервный
(«Пятая годовщина». 1977. III: 148).
Далее рассмотрим несколько примеров с метонимическим эпитетом. Он давно освоен русской литературой, кроме термина метонимический эпитет в том же значении употребляются и другие термины: перенесенный эпитет, смещенный эпитет, гипаллага, эналлага, контракция.
Гипаллага – «сложная гибридная фигура, основанная на перемещении определения от того слова, к которому оно относится по смыслу, на другое, связанное с первым отношениями смежности. Возможность перемещения отражает сходство впечатлений от предметов или явлений, названных данными словами. Таким образом, в гипаллаге сочетается свойство метонимии и метафоры» (Хазагеров, Ширина 1999: 217).
Пушкина современные ему критики осуждали за такие сочетания с метонимическими эпитетами, как быстрый карандаш, кибитка удалая, кистью сонной[108]. Современные нам литературоведы видят в таком словоупотреблении глубокий смысл:
Неожиданный эпитет Пушкина существует отдельно от конкретного контекста. Это стихи в стихах. Зашифрованный в одном определении образ, который потомки развернут в пространные метафоры. Память о будущем ‹…› Во всем этом сквозит странная философская картина мира, тотально одушевленного и разъятого на части, каждая из которых важна сама по себе, каждая полна самостоятельной жизни (Вайль, Генис 1991: 50–51).
При всей освоенности приема свежие метонимические эпитеты воспринимаются эмоционально. Они обращают на себя внимание сочетанием алогизма и смысловой компрессии. М. В. Никитин, называя метонимический эпитет контракцией, на примере слов Н. А. Некрасова зеленый шум, пишет:
Доля смысла, приходящаяся на единицу выражения, увеличена против средней нормы, сочетания гиперсемантизированы. Однако при этом расшатываются принятые в языке нормы соотношения между формулами лексической сочетаемости слов и формулами положенного им смысла (Никитин, 1996: 573–574).
М. В. Никитин в этом случае указывает на опасность нарушения нормы, но в этой цитате можно было бы переставить фрагменты до слова однако и после: норма нарушается, а смысл увеличивается.
Рассмотрим несколько примеров из поэзии Бродского, обращая внимание на разные аспекты смысловой компрессии.
Как долго эту боль топить,
захлестывать моторной речью,
чтоб дать ей оспой проступить
на теплой белизне предплечья?
(«Загадка ангелу». 1962. I: 192).
Сочетание на теплой белизне – результат синестезии – объединения тактильного и цветового признаков, в норме обозначенных двумя сочетаниями: белое предплечье и теплое предплечье. В этом случае можно видеть и оксюморон: белый цвет считается холодным.
В следующих строчках метонимический эпитет совмещает в себе прямое и переносное значение прилагательного холодный – ‘имеющий низкую температуру’ и ‘равнодушный’:
Больше некуда мне поспешать
за бедой, за сердечной свободой.
Остается смотреть и дышать
молчаливой,
холодной природой[109] («Вот я вновь принимаю парад…». 1963. II: 239).
Полисемия метонимического эпитета наблюдается и в таком контексте:
Существуют места,
где ничто не меняется. Это –
заменители памяти, кислый триумф фиксажа
(«Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова».
1974. III: 52).
Прилагательное кислый является элементом термина кислый фиксаж. Средство для закрепления фотоотпечатков так и было обозначено на пакетах, в которых оно продавалось. Однако это прилагательное в словосочетании кислый триумф представляет собой явный оксюморон, так как переносное значение слова кислый – «уныло-тоскливый, выражающий неудовольствие, без всякого подъема, воодушевления (разг.). Кислое настроение. Кислое выражение лица» (Ожегов, Шведова, 1992: 280). В образности стихотворения эта полисемия весьма значима для темы унылой неподвижности – того, что позже было названо застоем.
Семантическая диффузность метонимического эпитета обнаруживается в таком контексте:
Чучело перепёлки
стоит на каминной полке.
Старые часы, правильно стрекоча,
радуют ввечеру смятые перепонки.
Дерево за окном – пасмурная свеча
(«Октябрьская песня». 1971. II: 426).
