1 472 202 год по внутреннему исчислению Мироздания "Альвариум".

Междумир, Змеиные врата.

Здесь никогда не светит солнце. Здесь никогда не наступает день. Далекие и зловещие горы освещены только сумрачным лунным светом. Однако и сама луна здесь светила неярко, потому что не отражает лучи светила, а излучала скупой и явно недостаточный для жизни свет. Весь междумир — будто жуткий лист бумаги, исчерченный тенями. Здесь нет направлений, нет верха и низа, востока и запада. Только тени, туман и свет луны, подвешенной где-то в середине мира. В междумире живут последние осколки древней силы истинной смерти и ее немногочисленные градации: в каждой неровности его поверхности, в каждом полусуществе, время от времени здесь появляющимся. Даже странно, как могут души перемещаться через этот мир, почему не тают, атакованные туманом.

Всем своим видом междумир напоминает о смерти, служащей естественным путем сюда. Он всегда пугает невольного посетителя, заставляет его мечтать о забвении в иной жизни — лишь бы только никогда не всплыли в памяти эти жуткие просторы, лишь бы не вспомнилась черно-синяя луна! Однако ничего на самом деле зловещего и страшного в Междумире не таится. Да, здесь царят темные краски, он будто пропитался ароматом разлагающейся материи, но и к сумраку можно привыкнуть. В выщербленных высоких горах этого мира кроется своя красота, грозная, но все же таинственная и по-своему утонченная. Ведь черно-белые портреты, подчас, содержат куда больше деталей и сильнее притягивают, нежели нелепые цветные картинки…

Немногие смогли бы провести в мире смерти долгий срок и не потерять себя. По земле здесь стелется вечный туман, неизбежно растворяющий в себе свет, тьму и всякие воспоминания о них. Не разделяя и не уничтожая, он стирает из реальности участки сознания, память существа. Возможно, именно по этой причине, однажды попав в него, на выходе ты уже не способен вспомнить что-либо из собственного прошлого. Либо же действует то самое желание: все что угодно, лишь бы не запомнить этого. С другой стороны, лишь междумир может навсегда избавить душу от самых тяжелых и горестных воспоминаний, от вечных укоров самому себе, от застывшей в сердце боли… Вот только единственному постоянному обитателю туманных земель мир в этом смысле не помог.

В этот, как обычно, темный час Шартарат обходил свои владения в волчьем обличии. Личина устрашающего, но благородного зверя нравилась ему более всех остальных. По природе своей, он так и остался вечным бродягой-одиночкой, сохранив в изорванной душе немногие добрые качества. Хотя большая ее часть оставалась также мертва, как сам междумир. Шартарат не таил злобы на обитателей внешних миров, не завидовал скромному или всеобъемлющему счастью некоторых из них, и все же страдал всякий раз, когда в его мир проникало что-то исключительно светлое и радостное. Это была тоскливая всепрощающая боль, которую можно выразить фразой: "будьте счастливы, раз уж вам это удалось — я мешать не стану, но и благословения не ждите. А от меня уйдите, скорее, уйдите!".

Шартарат искал очередные щели, периодически возникающие в ткани его мира. С момента наступления эпохи Шатар чуть больше двух тысяч лет назад, прорехи в оболочке междумира перестали быть чем-то удивительным и исключительным. Тонкая ткань сумрачного пространства рвалась под напором удивительного по силе лунного свечения. Мрачная луна междумира наслаивалась на луну пока что только ближайшего — Природного мира, — стремясь залить и его своим призрачным светом.

Сейчас путь волка освещал узкий, грязного сине-красного цвета, серп этой проклятой луны. Призрак ночного светила Природного мира можно было уже четко различить, значит, совсем близок момент, когда луны окончательно соединятся. И тогда все будет зависеть от одного-единственного странника, во всей полноте понимающего происходящее и способного хоть что-то процессу слияния границ противопоставить. Как бы ни привык Волк к туманным просторам, он меньше всего хотел, чтобы проклятый туман и лунный свет хлынули в живые миры! А значит, с момента на момент следовало ожидать появления в темном мире давно знакомого гостя. Этот странник оставался пока что одним из немногих, обладающих абсолютной невосприимчивостью к действию здешней атмосферы на чувства и память, причем он был едва ли не единственным из них, кого Шартарат действительно рад был встретить.

Две разные мистические эпохи прошли с тех пор, как Волк занял пустующее место Владыки промежуточного мира. Если бы к тому моменту он оставался прежним властолюбцем и высокомерным магистром магии разума, его, быть может, и порадовала бы перспектива определять и направлять самолично пути путешествующих через междумир душ. Такая способность давала власть над разумными существами большую, чем способности, присущие служителям светлых градаций стихийных сил. Однако к моменту перехода Шартарат, звавшийся в прежние времена Элоахимом, уже успел осознать всю боль и тоску, служащие непременными спутниками подобной жажды. Он никогда не боялся потерь, уверенный в том, что любую из них можно возместить с помощью накопленной власти, а потом испытал на собственном опыте потерю, ущерб от которой оказался невосполним. Вслед за потерей пришли боль, тоска, ненависть, страх и ярость, превратившие его в беспощадного безумца, сокрушающего на своем пути с одинаковым безразличием города и гробницы, истребляющего целые племена разумных существ и выжигающего леса. Убить в те дни означало для него почувствовать себя на секунду живым… Ну а потом появился этот путник. Шартарат знал его когда-то, в дни, предшествующие исчислению эпох, очень многое они совершили вместе позднее. Потом их разбросало по разным мирам, а дальше — потеря и последовавшие за ней изменения… В общем, к моменту нового появления путника Элоахим далеко не сразу смог вспомнить его. И по сей день старается как можно меньше вспоминать из прожитого — некоторые грехи почти невозможно искупить. Он же совершил их все, без исключения.

В момент столкновения, Элоам хотел убить бесцеремонного путника, но это оказалось делом невозможным, поработить — глупым, лишить разума — безуспешным, но и прогнать — бесполезным. В момент встречи тот поклонился и назвал себя Звездным странником, после чего избежать общества гостя оказалось невозможным. В какой бы город излишне разумного мира ни приходил Элоахим, он сталкивался там с закутанной в сине-алую мантию фигурой путника, в стан какого бы племени ни вторгался он со зловещей кровожадной улыбкой, всюду он натыкался на грустно покачивающего головой «Звездного». Именно этим именем темный стал называть его в те дни, а позднее, со сменой миров и используемых языков, ярлык «Звездный» приобрел свойственное для истинного имени уникальное звучание — «Астерот». И он тоже был Волком… Лишь почувствовав это, усмиренный волчий нрав в душе странника, Элоам сумел обуздать собственное безумие. Но не сразу — многие еще погибли перед тем, как темный король Вар-Шрави вернул себе способность мыслить здраво и взвешенно.

Элоахим имел, можно сказать, прапраэльфийское происхождение. Во всяком случае, принадлежал он к одному из древнейших народов, для которых неподверженность старению являлась естественной чертой. Даже в эти времена, три эпохи назад, на заре исчисления времен здешних миров, когда и делить разумным созданиям было практически нечего, конфликтов и войн возникало немало. В те дни, когда на смену безвременью пришла последовательная череда эпох, произошла смена внутренних эр, предшествующая сбалансированная система рухнула, что и породило множественные столкновения. Довольно жуткие и, попросту говоря, "кровавые".

Прежние народы жили вечно, но совершенно не представляли, чем эту вечность можно занять. Движителя для их фантазии не существовало. Однако с момента краха системы, с наступлением случайного хода событий, пространство рухнувшего мира стало расширяться за счет появления новых капсулированных вселенных, разделенных между собой нулевыми прослойками. Вернее, ранее их называли так, пока не выяснилось, что те образуют собой нечто большее — тот самый междумир. С появлением миров, все более очевидным стало и действие внутри них малых сил, имеющих общие корни, но отличных — для каждой конкретной вселенной.