Несколько веков спустя монархия пала, и для республиканского правительства описание подвига Жанны уже не являлось источником затруднений. Таким образом, сохраняются два противоположных взгляда на ее историю – религиозный и светский.
Нынешних католиков больше всего смущает руанский процесс, осуждение Жанны аббатом Кошоном, ставшим палачом этой святой. Иногда Кошона на иллюстрациях незаметно убирают (I.5) или же утверждается, что церковь изгнала его из числа священнослужителей. Таким образом, ответственность всецело перекладывается на извечного – и к тому же принявшего протестантизм – врага: англичан.
Неверующих же смущают «голоса», которые Жанна слышала в Домреми. На иллюстрациях избегают изображать Святого Михаила и Святую Екатерину. Утверждается, что голоса были «внутренние», а самые решительные говорят о «галлюцинациях».
Историк Эрнест Лависс, как человек, служивший Республике, мечтавший о реванше над Германией и стремившийся объединить общественное мнение разных кругов, включая католиков, искал формулу, приемлемую для всех. «Жанна слышала кого-то, кто велел ей быть доброй и разумной (…) Она верила, что слышит голоса, идущие с неба. Эти голоса говорили ей о несчастьях Франции». Процесс был делом «епископа-злодея Кошона» (в издании 1904 г., современном началу Сердечного согласия, следовало считаться с англичанами). Поднимаясь на костер, Жанна говорит злодею-епископу города Бове: «Епископ, я умираю за вас». Католическая честь, однако, спасена, поскольку Лависс вводит монаха; когда Жанна поднимается на костер, неподалеку от нее становится монах: «Я хочу видеть его, умирая», – говорит Жанна. А последний крик, который она испускает: «Иисус!» Как и Мезерей, Лависс проявляет восхитительную информированность, потому что о смерти Жанны д'Арк не осталось никаких свидетельств. Она, конечно, умерла на костре, но все остальное – вымысел.
Любое покушение на религиозную трактовку образа Жанны вызывает бурную реакцию. Об этом свидетельствует также относящееся к 1904 г. дело Талама.
Преподаватель истории Талама предложил ученикам написать сочинение о Жанне д'Арк. Один из них написал:
«Она есть гордость религии, а не языческая богиня (…) В короле она видит лишь наместника Христа. Она явилась, чтоб возвратить Францию Христу». Такое толкование не встретило одобрения преподавателя, при этом он, как сам утверждал, руководствовался следующими соображениями: «Не следует вводить в историю чудо. Как историк я не должен верить в Бога, который не является исторической личностью. Жанна явилась вовсе не для того, чтобы завоевать Францию Христу. В ее личности не было ничего сверхъестественного, это была простая, славная крестьянка. У нее были слуховые галлюцинации, которые она объявила голосами небесного происхождения». Поскольку у ученика не говорилось о процессе, то преподаватель восполнил лакуну, объяснив, что «сегодня этот процесс выглядел бы несправедливым».
«Журнал начального образования» писал: «Конечно, в лицее Кондорсе, где преподает Талама, есть дети из религиозных, клерикальных, неистово фанатичных семей, настроенные против учителя; ученик? 8, главный свидетель обвинения, заявил, что преподаватель говорил: «Я не верю в вашего Бога, а еще меньше в его служителей», – однако тот же самый ученик за несколько дней до того утверждал: «Преподаватель сказал, что как историк он не должен верить в Бога (…)»
Г-н Шомье, директор, бросил Талама упрек, что «тому не хватило такта и чувства меры». Учителя и преподаватели пришли в волнение. По этому вопросу в муниципальном совете Парижа выступил Шассень-Гийон: «Демонстрация преподавателей в поддержку Талама на самом деле направлена против Жанны д'Арк, потому что она является воплощением патриотизма (…) Настало время вмешаться и вернуть этих зарвавшихся чиновников к здоровому взгляду на вещи (…) Завтра они скажут, что знамя – это всего лишь тряпка, казарма – гнусность, а родина – это утопия».
Ги Файе, социалист и антиклерикал, также осудил Талама. «Он посягнул на славу Отечества, что преступно. Что делать, если находятся люди, которые придираются и высмеивают божественную миссию этой возвышенной ясновидящей. Но и вам, господа реакционеры, не дано право говорить о Жанне д'Арк. Вы что, забыли, что это ваши епископы, ваша церковь схватили ее, судили и послали на костер? Вы совершаете святотатство, предъявляя права на Жанну, о которой не вспоминали пять веков. Она – дочь Франции, ваша же родина – это Рим, Церковь, Ватикан».
Г-н Талама получил выговор, и отныне «ни один учитель, не был защищен и уверен в завтрашнем дне. Все мы отданы на милость первого попавшегося неуча, которому вздумается пожаловаться, первого доносчика, будь он туп или умен». Ведь подобное «дело» может возникнуть по поводу любого персонажа, вокруг которого спорят верующие и неверующие, будь то Хлодвиг, христианская героиня Бландина или Фенелон… Она может возникнуть по поводу христианских героев, которых не признают в светском мире, и по поводу светских, которых не признают христиане. Такое «дело» может возникнуть между протестантами и католиками, реформаторами и традиционалистами, революционерами и контрреволюционерами, милитаристами и пацифистами, социалистами и республиканцами и т. д., не говоря уже о фашистах, о коммунистах в XX в., о новых распрях между коллаборационизмом, Петеном и движением Сопротивления, а затем о расколе по поводу алжирской войны.
Пример Жанны д'Арк позволяет нам приблизиться к современности, поскольку в тридцатые годы Жанна сеяла раздоры между французами, а при правительстве Виши была поднята, как знамя, Петеном, но также и Сопротивлением…(I.5).
Если так обстоит дело с Жанной, то что говорить о более животрепещущих, более близких примерах, прежде всего о Реформации вместе со всеми порожденными ею конфликтами, великолепно проанализированными в коллективном труде под руководством Ф. Жутара (I.8), или же о Французской революции, обо всех различиях в ее толковании и в отношении к ней (I.9), не говоря уже о реакции, которую вызывает любое упоминание проблем колониальной экспансии, Виши и т. д.
Было бы иллюзией, однако, думать, что более отдаленное прошлое не может породить споров и конфликтов. Например, вопрос о происхождении французов: за XVIII-XIX вв. концепция, согласно которой благородные франки воплощали в себе свободу германских лесов, противопоставляя ее деспотической христианской монархии, сменилась теорией, по которой носителями демократических свобод были галлы[52].
В наше время появился новый «фронт» противостояния. Политика чрезмерной централизации, постоянное предоставление преимуществ одним регионам в ущерб другим породили реакцию в провинциальном сознании, и это привело к оформлению контристории. Суть ее состоит в неприятии имеющей якобинское происхождение идеи, согласно которой прогресс, воспринимаемый как смысл истории, отождествляется с ростом могущества государства. Начался процесс анализа замалчиваний и пропусков в истории, считавшейся объективной. Так, «брачный союз» с Бретанью оказался насильственным, Корсику пришлось усмирять после того, как она была «куплена». Замалчивалось и то, каким образом Тулузское графство было присоединено к королевскому домену, как свободная Каталония в 1793 г. была ограничена ее запиренейской частью… Такова была якобинская политика, повторение которой обнаруживается в политике Советской России на ее окраинах. Здесь это называлось наступлением социализма.
Так, понемногу вырисовываются разные видения истории, более или менее отличные от традиционного, того, что дается в школе. И в них во всех воплощается память французов, объединившихся вокруг Пантеона героев «школьной» истории – так прекрасно проанализированного Амальви (I.5), – или, наоборот, разъединенных этими героями.
Все это не означало воцарения хаоса. Но огромное разнообразие взглядов, демократический подход к отображению жизни сами по себе как бы отрицали свойственный науке объективный подход. И в то же время это разнообразие показалось опасным государству, и оно положило ему конец. Профессора истории горячо спорили как с левыми, так и с правыми, стремясь будто бы установить «историческую истину», соответствующую «фактам». Но сам выбор этих фактов, разве он не был продиктован идеологией? Понятно, что именно во Франции победила школа «Анналов»[53], ратующая за «клинический» анализ исторического прошлого.
