Вот так они совместно и трудились. Пять дней кряду работали, а на шестой получились у них крылья не хуже соколиных, только размером в насколько раз больше. Ну, сделать-то они их сделали, а теперь их ещё и испытать надо. И пошли они тогда на крутой берег к тому самому обрыву, который Ермолка заранее приглядел. А там их уже народ дожидается.

Заприметили люди, что Ермолка крылья несёт, вот враз и собрались, словно им кто подсказал, где он прыгать затеялся. Чутьё у нашего народа такое, что он уж тут как тут, когда где-нибудь что-то важное намечается. Стоят люди, смотрят, и ждут, как дела дальше развиваться начнут. Народу уйма притопала, и кого тут только не было, все примчались. И соседская ребятня гурьбой нагрянула, и бабки торговки с рынка вперемешку с лавочниками понабежали, и кузнец со всеми своими подмастерьями явился, и гончары руки в глине пришли, и даже батюшка Ферапонт с дьяконом Кузьмой пожаловал. Да почитай весь околоток собрался. Подзуживают Ермолку, подначивают-науськивают, обстановку накаляют, ажиотаж создают.

– Давай начинай! Прыгай! Чего тебе ещё надо! Кого ждёшь, Ермолка-Колокольчик! Иль ты только языком трезвонить можешь!? – кричат ему, подстёгивают, поторапливают. А сокол так рядом с Ермолкой и держится, летает возле него, кружит, подбадривает его своим клёкотом, мол, не слушай их, не страшись, делай своё дело.

Ну а Ермолка не из пугливых, его заполошными криками не возьмёшь. Долго думать он не стал, крылья на себя нахлобучил, хорошенько прицелился, и давай разбегаться, руками махать. До конца обрыва домчал, сходу подпрыгнул, от земли оторвался, и полетел. Да непросто полетел, а воспарил, будто лебедь белая. Чего, конечно же, никто не ожидал. И уж как у него такое получилось лишь одному Богу ведомо. Не то ему ветер удачно подул, не то он крылья верно смастерил, а может и разогнался как следует. Но только воспарил он над рекой и летел аж целых три минуты.

Однако стоило ему ещё раз крыльями взмахнуть, чтоб повыше взобраться, как он тут же потерял равновесие и словно мешок с крупой вниз рухнул. Крылья у него сложились, и он в воду шлёпнулся. Ну а людям, что на обрыве собрались и на его полёт глазели, и этого с лихвой хватило, чтоб поразиться до бескрайности.

– Ну, надо же, вот ведь что учудил! Летел по-настоящему! Парил аки птица! Вон столько в воздухе продержался! А парень-то молодчина! Ох, и мастак, действительно чудесные крылья сделал! Да уж такое утворил! Ну, какой же он после этого Ермолка-Колокольчик, теперь он мастер Ермолай! – кричат ему люди с берега и руками машут, приветствуют.

А он побултыхался ещё чуток, от остатков крыльев, что намокли, потяжелели и ему мешали, избавился, да к берегу не торопясь направился. А сокол-то над ним так и кружит, летит, смотрит, чтобы Ермолка с пути не сбился, направляет его своим клёкотом. Ведь ему-то сверху лучше видно, куда плыть надо. Добрался Ермолка до берега, на сушу вылез, сокола поблагодарил и к людям пошёл. А те уже и сами к нему бегут да на ходу кричат, судачат.

– Ну, какой же ты удалец! Вон что совершил! Ты теперь на весь белый свет прославишься! О тебе легенды слагать будут! – ликуют люди да радуются. И все такие довольные, все его поздравляют и даже батюшка Ферапонт с дьяконом Кузьмой ему улыбаются, один только он не доволен.

– Эх, мало я пролетел,… хотелось-то побольше и подальше,… жаль, ведь так ничего поглядеть-то и не успел… – сетует он, негодует, хотя у самого на душе и приятно, оттого что его так встречают и восхваляют.

А меж тем молва о нём уже впереди его бежит. Вскоре весь город только и делал, что про его полёт говорил. Уж что-что, а слухи-то у нас разносятся быстрее молнии. Вот тут-то переполох и начался. И всяк человек по-своему эдакую нежданную новость воспринял. Кому-то она и замечательной показалась, а кому и крамольной. Многие его поддержали, и полёт одобрили. Однако многие же и порицали да супротив встали. Но вот молва дошла до царя-батюшки. А он сурово рассудил, долго собираться не стал и сейчас же велел всякую полемику прекратить.

– Хватит! Довольно! Более никаких разговоров о полётах вестись недолжно! Такие кривотолки вредны и опасны! Живо запретить! А то, ишь, подняли переполох! Раскудахтались словно куры на базарной площади! Так глядишь и до бунта недалеко! А этого паренька, что без моего ведома летать осмелился, прогнать подальше от города! Нечего ему народ баламутить! – распорядился государь и со зла аж ножкой топнул-прихлопнул.

А уж коли царь-батюшка повелел, да ещё столь грозно, то такое приказанье надобно немедленно выполнять. И кинулись слуги царские порядки наводить, да всякого кто про тот полёт помянёт кнутами бить, а кому и острогом пригрозили. Разумеется, переполох сразу же на убыль пошёл. Народ после такого предупреждения вмиг притих, успокоился, и на Руси вновь замирение началось, сплошь тишь да гладь и полное молчание.

Все ходят, нос друг от друга в сторону воротят, вроде как ничего и не случилось. Ну не любят у нас разные новшества да светлые идеи, наверное, потому-то мы до сих пор так и живём по старинке. Мало знаешь, лучше спишь, говорят у нас, да и остаются в полном неведение и спокойствии. Но вот только Ермолка никак успокоиться не желал, не в его это натуре. Он уже познал радость первого полёта, и теперь ему хотелось его повторить.

– Кто хоть раз вкусил неба, тот уж никогда от него не отступится! – смело рассуждал он, и продолжал готовиться к новым свершениям. Однако не тут-то было, вскоре к нему пожаловали царские стражники, и сходу зачитали строгий государев указ. В коем чёрным по белому говорилось, что ему Ермолке-баламуту, велено прекратить летать, а главное, чтобы народ к смуте не склонять, и переполоху в стране более не учинять, ему надлежит немедленно покинуть город и отправиться на все четыре стороны, иначе не миновать кары жестокой. Выслушал Ермолка сей указ и понял, что делать нечего, супротив царской воли не пойдешь, а плетью обуха не перебьёшь.

Сел на завалинку загрустил и решил подчиниться. А душа-то у него по-прежнему в небо рвётся. Посидел он так, погоревал, покручинился, и пошёл к батюшке Ферапонту просить благословения на дальнюю дорогу да на постройку новых крыльев. Приходит к нему и говорит.

– Прости ты меня отче,… ну не могу я царский указ выполнить,… зовёт меня небо ясное,… манит со страшной силой,… летать мне хочется! И пусть государь мне карой жестокой грозиться, и пусть в острог посадит, но не видать мне света белого, если я хоть ещё разок в воздух не поднимусь! Дозволь мне батюшка опять судьбу испытать, крылья сделать и в небо светлое слетать,… что скажешь отче!? как мне дальше быть!?… – спрашивает он его, да на добрый совет надеется. А надо заметить, что Ермолка не зря к батюшке Ферапонту обратился, ведь тот для него после того как родители съехали, стал вместо отца родного и всегда помогал.

– Ну что я тебе могу сказать, сын мой,… не на простую дорожку ты встаёшь,… и хотя, казалось бы, надо мне тебя отговаривать от такого поступка, но не стану я этого делать, а наоборот подскажу, как поступить тебе вернее. Ну, вот ты сам подумай, что толку коли ты снова себе крылья сделаешь,… ну сделаешь ты их,… ну пролетаешь ты ещё немного, да потом опять грохнешься! А то и ещё хуже, расшибёшься да покалечишься, на том и кончатся все твои полёты,… а дальше что!? Ходить кривоногому, да грустить!? Нет уж,… не надо нам такого! А вот давай-ка я тебе кое-что подскажу, а ты уж дальше сам понимай, как тебе быть! Живёт за хвойным лесом, в дальней пустоши, средь Седых гор один очень загадочный старец-отшельник. Зовут его Серафим. Он мудрый хранитель славных традиций и знаний наших древних предков. Обитает он там с незапамятных времён и помнит ещё те века, когда на Руси селилось необыкновенное племя людей-птиц. А называли их так, потому что умели они летать. И уж как они этого добивались, сейчас никто не знает. Толи они себе крылья приделывали, толи ещё, каким образом в воздух поднимались,… о том ныне ничего неведомо. Однако то, что парили они в небесах наравне с птицами это весьма известно. И про это даже есть запись в старинных летописях. Так вот, старец тот Серафим знает много всяких тайн и секретов о способностях тех необыкновенных людей. А ещё сказывали, он когда-то и сам вместе с ними летал. Только об этом говорили так давно, что я тогда лишь ещё под стол пешком ходил, да тайком про это подслушивал. А подслушивал потому, что в те времена о старце том принято было говорить шёпотом. Вот насколько он загадочен! Ну, теперь понимаешь, о чём я тебе толкую? – резко сделав паузу, вдруг спросил батюшка Ферапонт.