Случился как-то в давние времена в нашем царстве, в Российском государстве, шумный переполох, и до того шумный что его отголоски аж до самого царя-батюшки докатились. А виновником тому переполоху стал один очень забавный паренёк со звучным и весёлым именем – Ермолка, по прозвищу Колокольчик. Уж такой парень был, что просто молодец, да и только. И всё-то в нём ладно было; и ростом-то он высок, и в плечах широк, и душой прекрасен и даже лицом благообразен.

Однако, невзирая на все эти достоинства, имелся у него довольно-таки весомый недостаток. Уж больно он любил пофантазировать да помечтать. А оттого, с ним постоянно случались всякие несуразные ситуации, подобные той шумной сумятице, что не оставила равнодушным не только царя-батюшку, но и большую половину народу государства нашего. А начиналась эта сумятица очень даже прозаично и заурядно.

Сидел как-то Ермолка после обеда на завалинке своего родного дома. Как всегда мечтал, фантазировал, семечки лузгал, да ворон считал. И было это его обыкновенным времяпрепровождением, потому как постоянной работы у него не имелось, а всем его занятием значилось только то, что под присмотром тамошнего дьяка Кузьмы прислуживать в соседней церковной лавке. Да и то, занятьеце это было пустяковым. Мастерил он там разные безделицы, собирал огарки восковых свечей, плавил их да в плитки складывал.

А ещё, на малые колокольцы, что с городской кузни в церковную лавку свозили, языки подвешивал и на звук их пробовал. И вот это занятье Ермолке очень нравилось. Потому-то и прицепилось к нему прозвище «Колокольчик». Слух у него был особенный, музыкальный. Вот местный батюшка проповедник Ферапонт и приспособил Ермолку на колокольцах мелодичное звучание настраивать. А за эту его способность он ссужал ему медные монетки да снабжал кой-какой снедью. На то Ермолка и жил, да не тужил. С утра помастерит немного, свечи поплавит, колокольцы настроит, языки им понавешает, а после обеда сидит себе на завалинке да фантазирует.

Вот и в этот раз сидел так Ермолка, сидел, семечки лузгал, отдыхал, фантазировал, мечтал, и уж так распалился, что захотелось ему полетать, аки птицы летают. Смотрит он на скворцов, что на соседней берёзке с ветки на ветку перескакивают, да галдят безумолку, и думает.

– Вот ведь скворцы,… что же за птицы, летают себе беззаботно и летают,… знай, крыльями машут,… а ведь они так же, как и я, семечки пощёлкать любят,… вон их осенью на подсолнухах сколько пасётся. Так может и я, как они летать смогу,… ну чем я хуже их!? Мне бы только крылья справить,… я бы и полетел! Ох, уж я бы тогда высоко поднялся,… а оттуда с небес посмотрел бы на всё,… и на город, и его улочки, и на реку широкую и на рощу далёкую! Это не то, что с колокольни глядеть,… что проку в ней, лазил я на неё,… оттуда лишь окрестности видать. А тут я бы на весь мир посмотрел,… и не только посмотрел, но и себя бы показал,… сверху крикнул бы всем людям,… вон, мол, смотрите, каков я,… летаю! – вдохновенно рассуждал он, сидючи на обыкновенной дворовой завалинке.

Ну, посидел он так ещё с минуту-другую, подумал, да и решил себе крылья сделать, но непростые, а такие, чтоб на них можно было с обрыва, который над речкой возвышался, с разгону прыгнуть и взлететь. И это он правильно придумал, потому как, если что не так пойдёт, то он просто в речку с обрыва свалится, в воду бултыхнётся и всего-то делов. По крайне мере не расшибётся, как другие расшибались. А ведь до него были и другие, которые полетать хотели. Но только прыгали они не с речного обрыва, а с высокой колокольни да со скалистого утёса. И это неблагоразумие к беде приводило. Разбивались люди и калечились. И таких случаев в прошлые годы немало было, только ныне про них позабывали, хотя в своё время они тоже много шума наделали.

Вот и сейчас, Ермолка, своим решением полетать аки птица, вызвал у людей, узнавших про это, немалое смятение. И суждения их на этот счёт резко разошлись. Кто-то поддержал его.

– Давай, лети! Бог тебе в помощь… – говорили доброжелатели. А кто-то осудили и на смех поднял.

– Да куда же ты лезешь, недотёпа ты нерасторопный! Ведь ты же акромя как колокольцам языки подвешивать ничего больше и делать-то не умеешь! Смотрите-ка на него, а уж летать собрался… – потешались над ним некие злопыхатели.

– Ничего, я вам докажу на что я способен! Уж что-что, а мастерить-то, я ловко умею! Уж я себе такие крылья сделаю, что сами птицы мне позавидуют! – лихо отвечал насмешникам Ермолка, да чтоб времени зря на разговоры не тратить, за дело взялся. Перво-наперво соорудил он из бечевы прочный силок. Поставил его в поле, положил в него приманку, а сам в кустах схоронился, да за бечеву дёргает, приманку пошевеливает. Пришёл момент и на эту нехитрую уловку сокол попался. Он как раз в это время там на дичь охотился.

Разглядел сокол с высоты сытную приманку да камнем вниз на неё кинулся. Тут и Ермолка подоспел, схватил его. И едва сокол у него в руках оказался, как он сразу же принялся крылья его изучать, рассматривать да замерять. И всё очень осторожно, бережно делает, лишь бы вреда вольной птице не нанести. Всё осмотрел, всё просчитал, перышко к пёрышку, пушинка к пушинке. Взял у дьякона Кузьмы кусок бумаги-пергамента, перо с чернилами, и тщательно зарисовал устройство соколиного крыла. А сокола ясного, за его службу добрую, снедью накормил, молоком напоил, да на волю выпустил.

Сокол птица быстрая, проворная, только с руки вспорхнул, как уже ввысь взметнулся. Но далеко не улетел, покружил над Ермолкой, покружил и назад вернулся. Сел рядом с ним на ветку, сидит, смотрит, что тот дальше делать будет, а Ермолка ему удивляется.

– Ты что же это не улетел? Иль я тебе по душе пришёлся!? Видать ласково я с тобой обращался, раз ты меня оставлять не желаешь! А может, тебе угощенья мои понравились!? – спрашивает его Ермолка да добродушно улыбается. А сокол в ответ лишь головой кивнул, крылья свои расправил, и клёкочет, словно сказать ему хочет. Мол, вот он я, гляди на меня! Делай, что задумал, а я тебе во всём помощником буду, но только уж больше не отпускай меня, ещё пригожусь!

Ну, Ермолка посмотрел на чудо такое, да и смекнул, что сокол тот птица непростая и что лучше будет его у себя оставить. Дал он соколу опять молока попить, доброй едой его угостил, а сам за второе дело принялся. Собрался и в лес-поле пошёл, чтобы для своих крыльев найти легкий хворост и сухую солому. Хворост на каркас употребить, а солому, чтобы перья заменить. Ведь перьев-то ему негде было взять, да и много их требовалось. Это же столько на такие большие крылья перьев нащипать надо, так никаких гусей и уток что по соседству паслись, не хватило бы. Хотя и паслось их тогда великое множество. Вот и пошёл он в лес-поле за соломой и хворостом.

А сокол-то за ним полетел. Летит и дорогу ему подсказывает, будто знает чего Ермолке в лесу надобно. Так и пробродили они до самого вечера. Сокол летал, места удобные Ермолке показывал, а тот только успевал, нужные ему хворостины подбирал, да солому в пучки складывал. Вернулись они домой запоздно, усталые, но довольные. Всё что надо нашли, всё, что необходимо принесли. Ермолка по сусекам малость поскреб, еды кой-какой набрал, сам поел и сокола накормил. И уж так у них сегодняшний день удачно сложился, что подружились они не на шутку. И даже понимать друг дружку начали, с полуслова с полуклёкота. Ну а перекусив, на ночлег устроились.

Ермолка жил один, свободного места в доме много имелось. А дом ему этот от родителей достался, сами-то они давно уже съехали. Отец у него человек военный был, и ему по службе пришлось на другое место перебраться, ну а матушка за ним последовала. Да так они на новом месте и обосновались. Ермолка же здесь один остался, а тут на тебе, у него вдруг сокол поселился. Так они теперь и зажили вдвоём. Утром вставали да за работу брались. Ермолка крылья мастерил, скреплял их воском, жиром смазывал, примерял, да под свой размер подгонял. А сокол со стороны наблюдал и подсказывал, как всё лучше сделать. Подлетит к Ермолке да клювом на хворостину укажет, мол, такая здесь не годиться, замени. Иль пучок соломы ему подаст да посоветует, куда его понадёжней приспособить.