Я снова и снова мысленно обращался к Ахрорходже. Что делает в эту ночь он? Что думает обо всем случившемся моя янга? Она всегда относилась ко мне хорошо, выгораживала и защищала перед мужем… Мне вспомнилась поездка в Лаклак, тесть Ахрорходжи Абдулхафиз, его старший сын, мой друг… Я вздохнул…
РАССКАЗ ЖЕНЫ АХРОРХОДЖИ
Вот что рассказала янга, когда я вернулся домой.
— Ты был беззаботным, племянник, — сказала она, — и очень доверчивым, ты не умел разобраться в людях и не знал Ахрорходжу, будь проклято имя его!.. Даже отец мой не догадывался о вероломстве, подлости и преступлениях зятя. Одна я знала все, знала — и молчала. Я вынуждена была молчать, потому что, пока не окрепла Советская власть, глаза мои не видели защитника, который избавил бы меня от сетей этого паука. Ахрорходжа и моего бедного отца сделал должником, грозил разорить, если отец не отдаст меня за него. Силой женился Ахрорходжа на мне…
Ей было тяжело рассказывать, слезы душили ее, а я подумал о том, как жестоки старые обычаи и законы, делавшие жену рабой своего мужа. Беззащитная, бессловесная, втоптанная в грязь и пыль бытия… Шариат не считал ее человеком, она — всего лишь вещь, раба в доме мужа. Муж властен над ее жизнью и смертью. Убьет — и никто не спросит с него.
— Когда мы вернулись в город и остановились в вашем доме, — продолжала янга, — я спросила у него, почему он так поступил. Тебя тогда не было, Ахрорходжа пришел в тот день откуда-то пьяный и весело ответил, что ваш дом правительство отдало ему в счет долга Останкула. Останкул контрреволюционер, эмирский сарбоз, он уничтожен и никогда больше ни поднимется из праха!..
Я не знала, что сказать. Одумавшись, Ахрорходжа строго-настрого приказал мне не говорить тебе ни о чем.
— Прикуси язык, — сказал он, — если этот паршивец о чем-нибудь пронюхает, голова твоя отлетит от тела!
Сердце мое обливалось кровью при взгляде на тебя. Бывало, лью слезы, а сама отворачиваюсь, чтобы ты не видел. Я не знала, для чего ему нужно было скрывать смерть Останкула, отчего он хитрил с тобой.
Наконец, в один из горьких дней я узнала, что бессовестный Ахрорходжа стал заглядываться на твою любовь, на Лютфиджан. Он сам сказал мне об этом… Я постаралась превратить все это в шутку, а сама надеялась только на одно: Лютфи, думала я, умная девушка, она ходит в женский клуб и любит тебя, она ни за что не согласится выйти за Ахрорходжу. Хоть и взял он меня силой, купил за долги отца, хоть и не любила я его, но он был моим мужем и, если бы привел вторую жену, то оскорбил бы меня, опозорил перед людьми.
За день до того, как увести тебя в дом Ходжаубани, он пришел откуда-то поздно ночью и опять пьяный. Проклятия так и сыпались на твою голову, на голову Лютфи и ее матери.
— Я покажу этим безродным нищим, кто я! — кричал он. — Я жалел это бесприютное ничтожество, а он в самом деле вообразил себя человеком, он думает, что возьмет в жены мою девушку!?.. Беду наживешь, скоропостижную смерть возьмешь, а не жену! Я покажу тебе, собачий сын!
— Кто ничтожество? — спросила я, притворившись, будто не понимаю, о чем речь.
— Ничтожество? Ты спрашиваешь, — кто ничтожество? Мурад, вот кто! Он осмелился думать о ней! О той, которую я выбрал себе. Нет, будьте покойны, никто другой не получит Лютфи! Она будет, будет моей!
Ахрорходжа замолчал, глядя на меня и, словно обращаясь к кому-то из друзей, а не ко мне, к жене, деловито сказал:
— Что ты посоветуешь? Как бы мальчишка на наши головы беды не навлек! Отец, дом, теперь эта… Лютфи? Что ты думаешь?
Екнуло и оборвалось сердце. Я поняла, что Ахрорходжа способен на все, на любую подлость, он хитер и жесток!
— Нет, — сказала я, как можно мягче, — Мурадджан не такой, он послушный, тихий, трудолюбивый юноша, дядей родным называет вас, в жертву себя принесет, если потребуете… Вы не думайте о нем плохо.
— Щенки вырастают в собак. Зазеваешься с ними — в беду попадешь. Такие сопляки действуют исподтишка, знаю я их. К тому же между нами стоит девушка, а в таких случаях мужчины способны на все.
— Разве Мурадджан уже мужчина? — спросила я, все еще не теряя надежды образумить Ахрорходжу. — С каких это пор вы стали его бояться?
Но случилось самое страшное: Ахрорходжа промолчал и больше не раскрыл рта. Если он неожиданно умолкал, то я знала, что он решился на что-то нехорошее.
Так и вышло: вечером другого дня он увел тебя. В гости, сказал он, пойдем, а мне хотелось заголосить, вцепиться и не отпускать тебя, стать стеною у вас на пути. Но тогда было бы плохо мне и еще хуже — тебе. И решила я так: пусть только он попробует сотворить что-нибудь черное — не смолчу, пойду куда надо, найду нужных людей и раскрою все его преступления.
Ахрорходжа вернулся один. Я встретила его на пороге, спросила, где ты, — он ничего не ответил, завалился спать. Что предпринять? К кому обратиться?.. Я не сомкнула глаз, понимая, что бесполезно искать тебя. Сперва нужно выяснить, потом действовать…
Наконец пришло долгожданное утро. Быстро поднявшись, я развела огонь, приготовила кабоб[49] и, когда Ахрорходжа, наскоро умывшись, уселся за дастархан, поставила перед ним. У него заблестели глаза.
— Ох, — сказал он, — сюда бы еще бутылку вина!
Я заставила себя улыбнуться.
— А если найду, чем отблагодарите? — спросила я.
— Душу свою отдам!
— Ваша душа пусть останется при вас, пользы мне от нее никакой. Вот если бы что-нибудь другое…
— Ладно, ладно, отдам все, что захочешь!
Я спустилась в подвал и принесла припрятанную там четверть вина.
— Отец прислал, из прошлогоднего винограда…
— Ай да молодец! — захохотал Ахрорходжа. — Отец твой провидцем стал, провидцем!
На радостях он даже сунул мне полпиалы, сам же выпил почти всю четверть, съел весь кабоб и, облизав жирные пальцы, взял танбур. Ты знаешь, играть на музыкальных инструментах он не умеет, так, побренчит только на струнах — динг-динг… Но я похвалила его и вспомнила тебя.
— Мурадджан спел бы нам хорошую песню, — сказала я. — Отдайте его учиться к хафизу, люди хвалят его голос.
— Да будет так! — пьяно усмехнулся Ахрорходжа. — Как только поправится, сделаем из него хафиза или музыканта, путь услаждает нас.
— Поправится? — Я недоуменно развела руками. — Разве он болен? Что с ним случилось?
— Ничего не случилось, отстань. Что ты носишься со своим Мурадджаном?
— Нет, вы сказали — заболел, а ведь еще вечером он был здоров!
— Его болезни ты не знаешь, — улыбнулся Ахрорходжа и ввинтил палец себе в лоб. — Тронул его злой дух, помешался он, понятно? Ишан Ходжаубани обещал вылечить твоего Мурадджана в течение года…
— Ходжаубани?!..
Больше у меня не хватило сил держать себя в руках. Так вот что он решил сделать с тобой!
— Негодяй, трус, кровопийца! — закричала я ему в лицо. — Решил уложить его живым в могилу?!.
Ахрорходжа схватил меня за руку, больно дернул.
— И на тебя, видать, подействовал злой дух? — злобно прошипел он.
— Сам ты злой дух, сам ты сумасшедший! Ты хочешь живым похоронить Мурадджана и стать хозяином над Лютфи?!. Нет, те времена прошли…
Ахрорходжа рассмеялся.
— Дура, наше время только наступило! Заткнись, или сама отправишься к своему щенку.
— Нет, я больше не буду молчать, не буду, ты ответишь за все!
Ахрорходжа вскочил. Я рванулась, хотела было убежать, но споткнулась о порог, и тут Ахрорходжа ударом кулака повалил меня на землю.
Меня, однако, уже ничто не пугало, я не чувствовала боли, вырвалась и сама набросилась на палача: вцепившись ему в бороду, расцарапала лицо, искусала руки, все хотела дотянуться до глаз и выковырить их!.. Он, как клещами, сдавил мне горло… Я захрипела.
Но бог смилостивился — в дверях появился мой отец.
— Эй, эй! — закричал он и, сбросив хуржин, подбежал к нам. — Что случилось? А ну, поднимитесь!.. Дочь, выйди во двор! Как не стыдно вам? Взрослые люди, а дерутся, точно малые дети.
