– Мы тут скоро все передохнем, – огрызнулся Абрам. – Тиф так и гуляет. Они бегут ко мне, а чем я лечить буду? Никаких лекарств нет. Ничего нет. Вышли из дома, как дураки, с одними чемоданами.

– Кто ж знал, – вздохнул сапожник.

Миша захныкал, начал просить хоть какую-то игрушку. На самом деле ему хотелось есть и было очень скучно в этой забитой взрослыми комнате. Он требовал внимания и не понимал, почему ему так плохо.

Мужчины молча покосились на хнычущего малыша, отвернулись.

Миша захныкал громче, тогда Илья достал платок, свернул из него какое-то подобие куколки, протянул брату.

– Возьми.

– Это что? – удивился Мишка. – Я же не девочка. Зачем мне кукла?

– Это не кукла, – улыбнулся брат. – Это солдат в специальной форме.

– Какая же это специальная форма, – не поверил младший. – У солдат форма зелёная или серая. А этот белый.

– А это зимняя форма, – ответил Илья. – Наступит зима, солдат ляжет в снег и его видно не будет.

Миша взял свёрнутый платок, поверив объяснению. Или сделал вид, что поверил.

– Интересно, скоро они нас увезут отсюда? – спросил Абрам. – Чего они ждут? Зима скоро, а у нас никакой одежды нет. И болеем.

– Никуда они нас не повезут, – огрызнулся сапожник. – Ицхак Яшин утром говорил с одним деревенским из Разуваевки. Немцы пригнали к ним военнопленных, заставили выкопать две ямы возле аэродрома. Как думаешь, для чего?

– Для чего? – испуганно спросил Абрам.

– Да уж не капусту на зиму прятать будут. Бежать надо, я же говорю!

– Куда бежать?

– В лес. К красноармейцам этим.

– Но ты же говорил…

– Мало ли что я говорил. Бежать надо. И драться вместе с ними. Иначе сдохнем покорно, как овцы.

– Но меламед…

– Пусть меламед свои молитвы себе в…, – сапожник запнулся, посмотрел на детей. – Короче, не помогут нам молитвы.

– А про ямы ты точно узнал?

– Точнее некуда.

– Мне надо подышать, – провизор встал.

Его шатнуло, лицо побледнело так, что даже при тусклом свете единственной свечи это было заметно.

– Куда ты на ночь глядя? – всполошилась Анна.

– Пройдусь немного. Душно.

Скрипач вернулся поздно ночью. Молча лёг рядом с женой, толкнул её в бок и зашептал на ухо.

– Я ходил к Лейбу. Яков правду сказал. И про ямы, и про Разуваевку.

– Абрам, что с нами будет? – всхлипнула Анна.

– Это всё, – Абрам прижал к себе жену, зарылся лицом в длинные чёрные волосы.

От волос неприятно пахло, мыла не было, горячей воды тоже, но Абрам помнил, как зарывался в эти волосы лицом сразу после свадьбы: они пахли душистыми травами. И бешено колотилось сердце от любви к этой женщине.

– Я знаю, что Ривка Аксельрод бегает через ограду в город. Добывает там еду. Упроси её завтра взять тебя с собой. Проберись к нашей аптеке, думаю, у немцев пока не нашлось специалиста, чтоб торговать там. Вот ключ. За кассой есть шкафчик с бутылочками из тёмного стекла. Выбери ту, что побольше. Я бы написал тебе название, но поди достань сейчас листок бумаги. Запомни так.

– Я подожду тебя, но чтоб одна нога здесь, другая – там, – Ривка в цветастом платке, в каком-то нелепом зипуне, так непохожая на ту смеющуюся девушку, которая ещё в июне отплясывала на свадьбе Лёвы Мирончика, воровато выглянула из-за угла. – Давай.

Анна, задыхаясь от быстрого шага, поспешила к аптеке. На окна дома постаралась не смотреть. Больно было думать, что там, за занавесками, которые сама старательно вышивала, живёт какая-то другая женщина. С другими детьми. Спит на их кровати. И платья хранит в их шкафу.

Вот и аптечное крыльцо. Анна на секунду застыла от ужаса. Ей показалось, что дверь выломана и приоткрыта, но нет. Это просто тень так упала. Замок на месте. Она осторожно, стараясь не скрипнуть, повернула ключ.

Из аптеки знакомо пахнуло смесью лекарств. На спинке стула висел брошенный мужем халат. Анну шатнуло, она прислонилась плечом к стене. Всего полтора месяца, как они покинули дом. Каких-то полтора месяца, а как будто целая жизнь прошла. Вот сюда, в эту светлую комнату с запахом лекарств, приносила мужу обед. Здесь, на этом стуле, сидел маленький Илья и с серьёзным лицом выдавал покупателям лекарства. В этот халат путался Лёва, воображая, что он провизор, как и отец.

– Анна, ты где? – сдавленный шёпот.

Сестра Ривки, Лида Аксельрод, толкает жену провизора в бок, приводит в чувство.

– Там немцы уже по улице шастают, а ты застыла. Бери скорее лекарства!

Анна вздрагивает. Действительно, тут так опасно, а она слёзы льёт. Услышат нынешние обитатели дома или кто-то из полицаев заметит, что замок открыт, поинтересуется. И пропало всё. Надо быстрее.

Анна опустилась на колени за кассой, распахнула заветный шкафчик. Так, самая большая бутылка из тёмного стекла. Вот она. Всё на месте. Дрожащие пальцы сомкнулись на горлышке.

– Быстрее.

– Уже бегу! – Анна сунула бутылку за пазуху, вытерла рукавом слёзы и заторопилась к двери.

Вечер. В заполненной людьми комнате негромкие голоса. Семья сапожника забилась в угол, с ужасом смотрят на Залманзонов. Яков с Абрамом сидят за столом.

– Ты точно решил?

– Да, Яков. Лучше так, чем в яму.

– А в лес?

– В какой лес? Кто нас там ждёт?

Помолчали.

– Прости, если что не так было, – сказал Абрам. – Вот, возьми. Сегодня дали, а нам уже не надо.

Он протянул Якову самое дорогое. Несколько ломтей хлеба.

– Спасибо, – сапожник сжал зубы так, что заходили желваки.

– Если есть что-нибудь там, то встретимся, – попытался улыбнуться Абрам. – Гаси свет. И помолись за нас.

Абрам прикоснулся огрубевшими кончиками пальцев к лежащей на столе скрипке. Хотел на прощание взять её в руки, провести смычком по струнам. Но побоялся, что потом не хватит духа. И решительно оттолкнул в сторону жалко тренькнувший инструмент.

Абрам достал бутылку тёмного стекла, разлил по кружкам, добавил воды. Вздохнул и первым опрокинул в себя получившуюся жидкость. Протянул кружку жене.

Старшие дети выпили молча. Миша захныкал, отворачиваясь, не хотел пить. Мать, сдерживая слёзы, уговаривала его. Наконец Миша сдался, сделал большой глоток, снова захныкал.

– Горько.

– Пей, маленький, пей. Это лекарство. Так надо. Так будет лучше.

Миша, кривя губы, выпил ещё.

Анна уложила детей в углу, укутала одеялом и легла рядом. Абрам, не раздеваясь, устроился с другой стороны. Протянул свою длинную руку и обнял всю семью.

– Мама, мне плохо, – снова захныкал Миша.

– Потерпи, – шепотом ответила ему мать. – Сейчас станет хорошо. Надо только немного потерпеть. Всё будет хорошо.

Лида и Рива Аксельроды, Нохим и Гинда Аксельроды

(Борисов, 1941 г.)

– Здравствуйте, тётя Ирина.

Женщина вздрагивает, торопливо переходит на другую сторону улицы.

– Передавайте привет Мишеньке, – хохочет ей вслед Ривка.

Ирина Николаевна, бывшая соседка Аксельродов, вжимает голову в плечи, торопливо переступает ногами, переходя почти на бег. Ривка хмыкает, поправляя на кофточке жёлтую звезду, победно обводит взглядом мигом опустевшую улицу.

– Перестань их дразнить, – вздыхает Лида. – Они просто боятся.

– Я тоже боюсь, – фыркает в ответ Ривка. – Но это же не повод трястись как осиновый лист. Вон та же тётка Ира, сколько она к нам ходила? То сахара попросит, то соли, то яйцо. Половину погреба перетаскала, и всё без возврата. И Мишка этот её толстый. Вечно придёт в лавку, стоит и клянчит карамельки. А теперь что? Вместо благодарности – голову в плечи и бежать?

– Рива, время такое, – Лида с упрёком смотрит на сестру. – Ты же знаешь, что немцы указ выпустили, помнишь? «При встрече с жидом переходить на другую сторону улицы, поклоны запрещаются, обмен вещей также», а за нарушение – расстрел».