– Болит? Еще бы… Как это Вас угораздило. Поберегли бы голову-то. Давайте смажем… Где тут у нас бальзамчик?
Пожилой доктор вошел неслышно. И тут же принялся суетиться у холодильника. Переставлял флаконы и коробки, что-то бормотал себе под нос, скрипел дверцей, то и дело поправлял съезжающие очки.
– Доктор, насчет беременности Вы не пошутили?
– С Вами шутить небезопасно, – улыбнулся тот, – так что поостерегусь пока. А Вы порадуйтесь.
– Чему?
– Ну как же…
– А, Вы об этом… Вряд ли смогу… не к месту все это… не к месту…
– Я думаю иначе. Если, конечно, Вас интересует чужое мнение. Если хотите, это Божий подарок. Своеобразная замена…
– Нет!!!
– Еще раз простите, сглупил… Какая здесь может быть замена?
Доктор смутился, уронил коробочку с бальзамом. Неуклюже присел.
Она отвернулась к окну. Хотелось плакать. Но слез не было. Похоже, закончились в тот проклятый вечер. Ушли прочь. Вместе с верой и надеждой. Смыли любовь. А заодно и смысл жизни. Оставили боль, горечь. И пустоту…
– Еще один укольчик можно… – шепнул доктор из-за спины. – Так надо. Потерпите денек. Потерпите…
«Еще денек. И еще… и снова… Она только и делает, что терпит. А что остается? Ведь живых в могилу не кладут. А умереть…»
– О самоубийстве даже не думай, – шептала мать, укачивая ее, как маленькую девочку, проснувшуюся от затяжного кошмарного сна. – Грех это, а грешники с невинно убиенными на том свете никогда не встречаются. Никогда…
Мудрая мама знала, как уберечь дочь от последнего шага.
И смогла донести до воспаленного сознания это «никогда». О самоубийстве пришлось забыть. Продолжить земное существование. Лишенное ценностей и смысла. Наполненное болью, гневом и чувством вины. Несмываемой, неискупаемой, обостряющейся каждый день, каждую минуту…
– Бог дает нам лишь те страдания, которые мы сможем вынести, – шептала мама, поглаживая поседевшие прядки. – Держись, моя девочка. Держись…
Ах, если бы она могла! Ах, если бы…
И было забвение. Потом взрыв, психиатрическая лечебница. Бокс для буйно помешанных, как говорили санитары. Недели тяжелого медикаментозного забытья. Между ними – приступы боли, гнева, отчаяния, содранные в кровь пальцы, обломанные ногти, сорванный голос. Что-то еще… такое же острое и беспросветное… Теперь вот, этот крохотный кабинет, палата № 6. И пустота…
Нет, не пустота… Никому не нужная беременность… Начало чьей-то жизни… К чему? У нее не хватит сил и чувств, чтобы выносить, родить, вырастить ребенка… Ее ребенка… ЕГО ребенка…
Она поднялась и подошла к зеркалу. Никакого намека. А должен бы… Совершенно ничего не изменилось с момента последнего свидания с отражением. Изможденная старуха. Пустые, глубоко запавшие глаза. Глубокие носогубные складки. Искусанные в кровь, отливающие синевой губы. Обвисшие груди. Впалый живот. Безвольно опущенные руки…
– Это пройдет, – грустно улыбнулся доктор. – Покой. Хорошее питание. Прогулки на свежем воздухе. Вы выдержите. Время – хороший доктор. Это не банальность, десятилетиями проверенная истина…
«Похоже, теперь все улыбки на ее пути будут грустными. А какими они могут быть после жизни, которая осталась там, на узкой больничной койке. Восемьдесят семь дней назад. Плюс восемь часов. Или уже не восемь? Обратный отсчет? Увы… А ей бы хотелось, чтобы он был обратным…»
– Так что? Будем жить? Вы нужны ребенку. У него никого, кроме Вас…
«Меня тоже нет. Я закончилась… Но если так было угодно Богу, продолжусь в чужой жизни. Начну заново. Было бы за что зацепиться… Впрочем, кажется, есть… Как я могла забыть! Господи…»
Доктор смотрел с ожиданием. Милый доктор…
– Будем. Придется… У них никого, кроме меня…
– Ах, да! Я забыл о Вашей маме…
«Я тоже… Не объяснять же, что не о маме она вела речь…»
Итак, отпущенное ей время не кончилось в тот ужасный день. Просто замедлило свое движение. Потянулось густым киселем сквозь частое сито, свисая бесчисленными сосульками, едва заметно расползаясь липкими кисельными лужами по поверхности души.
– Господи! Ну, сделай же что-нибудь! Я просто не выдержу так долго! Я хочу к ним, понимаешь?
Нет ответа. Стало быть, ей придется сотни, нет, тысячи лет волочь неподъемную ношу. Или…
Рай на земле дается лишь избранным
Июнь 2005, Россия,
заимка в трехстах километрах от поселка Валюшино, Н*-ской области
– Чем сегодня займемся? Может, начнем с баньки?
– Достал ты всех своей озабоченностью, Санек! Ну сколько можно?!
– А я чего? Я ж просто баньку хотел натопить… – развел руками Санек, Сан Саныч Жук, сорокалетний управляющий делами губернии.
– Ага! Так мы и поверили! Просто баньку! А что к баньке твоей десяток девок прилагается, так это вроде как само собой. Типа веников березовых…
– Да ладно вам, Ерофей Игоревич! Во всем аморалку видите! Чисто рентген!
– Работа у меня такая, Санек! – Ерофей откупорил запотевшую бутылку пива, с наслаждением отхлебнул немного и с чувством запел: – «Работа у нас такая, забота наша простая – была бы страна родная…»
– «…и нету других забот…», а чё, в самую точку! Тебе бы только страна была, а все остальное сам добудешь! – на террасе появилось новое действующее лицо.
Вернее, бездействующее. Какие могут быть действия субботним утром в заповедном уголке Валюшинской пущи? Разве что банька. Или рыбалка. Или купание в речке. Или…
– Привет тебе, привет, Олежек! – обернулся на голос Ерофей. – Чтоб ты знал, революционные песни ко всем нам самое непосредственное отношение имеют.
– Вот именно, что самое непосредственное! Если бы не они, со средствами нам бы ох, как туго пришлось! А так… – Олег Олегович Сапун обвел руками накрытый к завтраку стол, водолазную амуницию, развешенную после вчерашнего дайвинга на перилах террасы, стоящий в тени пихт новенький джип, прочие жизненные удовольствия. – Чем сегодня займемся?
– Санек вон в баньку зовет…
– Как? Опять? Да такими темпами мы за уик-энд в импотентов превратимся, мачо ты наше ненаглядное. Мне и вчерашнего за глаза… Давай на посошок твою баньку оставим, а? На завтрашний вечер-вечерочек. Тем более дождик обещают. А на сегодня солнце и плюс двадцать семь – какая уж тут банька? Грех взаперти сидеть!
– Во-во, разнообразие приветствуется! Не сутками же в баньке полки протирать… Я – за речную прогулку. Иван рыбалку обещал. Знатную. С форелью и сазанчиками.
– А акулу он тебе не обещал? Говорят, из акул обалденная уха получается, – подмигнул приятелю Ерофей Игоревич, усаживаясь за стол.
– Акулу? Так ведь они только в море водятся… – не понял юмора Сапун.
– Да какая разница? С Гулькиными способностями? Стоит ему захотеть, в Валюшке не то что акулы, киты водиться будут! Правда, Ванятка?
Зашедший на террасу со стороны сада Иван Иванович Гулькин широко улыбнулся, сладко потянулся и принялся энергично размахивать руками.
– Производственная гимнастика, – хихикнул Жук, – не рано ли?
– Утренняя, дурень! В самый раз! Я – за здоровый образ жизни…
– Разве что по утрам. С вечера ты о здоровье напрочь забываешь. А о ночи я лучше умолчу.
– Ты мне на двух телок намекаешь, что ли? Подумаешь! Да мне с моей утренней гимнастикой и три нипочем! Гулять так гулять! В кои-то веки свободный вечер нарисовался…
– А жена не заругает?
– Если ты не проболтаешься… а хотя – на здоровье! Видал я ее в гробу в подходящих ситуации тапочках! Самой под сорок, а жиром заплыла от пяток до макушки. Где зад, где перед – не разберешь. Только и знает, что жрет. Хоть ты киллера нанимай! Достала! И вроде с бабой живу, а в сплошном воздержании! А ты говоришь: две телки… Да мне хоть пять дай, я с голодухи…
Гулькин частил и пытался уловить реакцию по лицам. Поверят или нет? Боялся, что правда выплывет на поверхность, и все эти пересмешники, не имеющие за душой ничего святого, поймут, что имеется у несгибаемого Ивана слабинка. Да, он обожал свою красавицу жену и готов носить ее на руках до скончания только что начавшегося века. И сдувать пылинки. И молить Бога… если бы она позволила. Если бы!
