— Мне, знаете, очень нужно, — сказал он. — Я егерь.

— Сходите на книжный рынок, — посоветовала ему молоденькая продавщица. — Там найдете!

В воскресенье он пошел на книжный базар. Книги здесь были очень дорогие, но все же были. И он купил себе несколько хороших книжек о животных. «Буду осваивать новое дело», — думал Василий Петрович.

Когда он впервые увидел егеря Клима, то, хоть и не подал вида и еще ничего не понял, но уже где-то в глубине души оскорбился и разочаровался. И уклад жизни егеря оказался значительно проще, чем он предполагал.

— Самое главное — устроиться с жильем! — говорил ему Клим, и его плутовская физиономия принимала выражение поучительной серьезности.

В этом была своя правда. Без хорошего жилья и подсобного хозяйства трудно жить в безлюдье, продуктов достать негде.

— От голода не пропадешь, — учил Клим, когда познакомились поближе. — Подстрелил пару кекликов — вот тебе суп или жаркое.

— Зимой-то подстрелю, а летом?

— Да кто ж тебе здесь контроль?

— Как? — удивился Василий Петрович, все еще думая, что Клим просто смеется над ним. — Да как же я подстрелю, когда у птицы может быть гнездо с яичками или маленькие птенчики?

— Сколько тебе пенсию платят, Петрович?

— Сто двадцать.

— Ну тогда, понятно… А как бы я прожил на свои восемьдесят, если бы не хозяйство?

— Да, пожалуй, трудновато… — говорил Василий Петрович, чувствуя себя просто Петровичем, и туго размышлял, наморщив лоб. Непривычный выходил разговор. — Если б хватало, я, может, тоже всю жизнь егерем был. Я природу очень люблю…

Клим молча курил, морщась от дыма и разгоняя его рукой.

— А дальше-то как будешь, дети подрастут? — спрашивал Василий Петрович.

— В город уеду! — отозвался Клим. — Поднакоплю деньжат, да уеду! Тоже пожить надо! Разве здесь жизнь? Только и мучаешься из-за скотины. Осенью продашь, кое-что выручишь… А сколько хлопот! Быки — те ладно, в горы угнал, там трава — сами нагуливаются. А птица, а свиньи, тут хоть как вертись — дня не хватит.

— Где же ты корм достаешь на такое хозяйство?

— Привозят, Петрович, — весело отозвался Клим, переходя на привычные темы. — Это можно! Хочешь, поговорю — тебе привезут… Да тебе ни к чему. На одну корову сам накосишь.

— Накошу… Я-то думал, у егеря одна забота — следить за своим участком, да охранять…

— Если бы так, — вздыхал и Клим, но как-то уж очень притворно.

Разговор затухал, становился все неприятней и скучнее.

Скрипнула дверь, на пороге появилась Томка, жена Клима, молодая, пухлая, сонная; пошла за дом, звеня пустым ведром.

— Томка! — крикнул ей вдогонку Клим. — Накорми индюков! Я тут с Петровичем.

Раньше, в первое лето, заходил Петрович чаще, все хотел услышать от Клима что-нибудь интересное про птиц и зверей, сам расспрашивал не раз.

— А что про них рассказывать? — отвечал Клим. — Вот выберемся на охоту и посмотрим, где тут что живет. Самая дичь в твоем обходе: архары, теки, кеклики, а джейраны больше по равнине ходят. Здесь у меня фазаны да зайцы, джейраны держатся…

Больше ничего и не рассказал, а надеялся Василий Петрович на иной разговор: серьезный, обстоятельный, неторопливый. Но потом уж и не рассчитывал, понял, что другим обеспокоен сосед.

Где-то достал Клим раму автомашины да старый двигатель, а через два года собрал восьмиместный «газик» кофейного цвета. С «волговским двигателем», как говорил сам Клим. А однажды, когда Василий Петрович сказал, что слышал выстрелы у реки, Клим его успокоил:

— Ремзаводские приезжали, я разрешил.

— Разрешил?

Клим взглянул исподлобья, усмехнулся.

— Обязан, Петрович. Машину собирали вместе. А я на ней государственную службу несу. Личного транспорта не жалею для общего дела!

Тогда не сдержался, Василий Петрович и сказал, что думал:

— Неправильно ты живешь, Клим! Со всех сторон неправильно. Когда службу несешь, если у тебя на уме скотина, да корм, да прибыль? В твои годы по-другому бы жить…

— Сначала надо материальную базу устроить, а уж потом… — Клим улыбался, откровенно потешаясь над Василием Петровичем.

— Потом? Что потом?

— А потом буду жить. Машина есть. Деньги есть. Я за рулем, но я не шофер, Петрович, нет. Я — частник. — Клим хохотал.

Насмеявшись, махнул рукой.

— Не надо, Петрович! Правильно, неправильно… Каждый своим умом живет. Акты я сдаю. Премию вот выдали — тридцать рублей. Как ее еще нести, службу?

— Пожалеешь ты, ох и пожалеешь, — повторял Василий Петрович, возвращаясь на коне к своему кордону.

Стояло такое пекло, какое, наверное, только и бывает в Средней Азии и на юге Казахстана, но дышалось на просторе легче, чем в прохладном, огороженном цветным штакетником, дворе Клима. Не скучно было у Клима, скучать там было некогда, и гостей у него бывало больше, чем у Василия Петровича, и смеялись там много. И все же там было душно. «Да ну его!» — отмахивался он от мыслей о Климе и смотрел на поникшие от жары тугайные заросли. Где-то там, невидимые среди травы и кустарников, обитали зайцы, дикие коты, змеи — все то, удивительное и значительное, что он обязан был хранить. И снова голубой штакетник вставал перед ним. Ведь сказал он «пожалеешь» не потому, что желал отомстить Климу, отыграться в свое время. Когда-нибудь Клим поймет, что жил пусто, только для себя, только для денег и горько ему станет, обидно…

Сам Василий Петрович никогда не имел больших денег, таких, чтобы можно было, например, купить машину. А ведь старался побольше заработать, ходил с заводскими «халтурить», крышу крыл, помнится, на кондитерской фабрике после работы в вечернее время. Многие так подрабатывали; удлиняя, в сущности, свой рабочий день. Эти «левые» деньги были нелегкими. Клим нашел иной способ жить хорошо. Только страшное и позорное это дело — спекулировать доверенной тебе жизнью природы. Рано или поздно Клим раскается, будет казнить себя. Но, может, и не раскается. Просто не поймет за хозяйственными заботами, за смехом, пьянками и быстрой ездой на собственной машине всего того, что творил. И не раскается.

Хорошая книжка есть у Василия Петровича — «Малиновые горы» Мамина-Сибиряка. Часто открывает он эту книжку, уж очень написано трогательно. Есть и ней такое — перед смертью старого браконьера преследовали кошмары: однажды собрались к нему все убитые звери и птицы, и старик дрожал от ужаса… Прочитал он Климу конец рассказа, думал, подействует. Но Клим смеялся:

— Не то время, Петрович, чтобы всякой ерунде верить.

— Верить-то можешь не верить, это как хочешь, а совесть говорить должна…

3

В стороне от тропы, по которой стучал копытами Парниша, росла одинокая, изогнутая и очень изящная туранга. От нее отделился желтый ком и покатился к кордону, распуская позади себя длинный шлейф белой пыли.

— Хромоножка! — крикнул вдогонку Василий Петрович. Но куда там! Пыль завилась еще круче под быстрыми копытцами.

Нашел он ее в Каменной щели, когда возвращался домой из обхода. Молодая косуля лежала на горячем камне и вместо того, чтобы пулей лететь в тростники, смотрела, как приближался он на своем Парнише и в глазах ее не было ни страха, ни радости, глаза потухали. Василий Петрович сошел с коня, поставил косулю на ноги, легонько подтолкнул:

— Иди, что же ты?

Косуля сделала шаг и остановилась, ноги ее были словно деревянные, на бедре гноилась припухлая рана. Когда Василий Петрович подтолкнул ее, из раны стали выпадать, крупные белые черви, они корчились на горячих камнях.

— Кто же это тебя так?

В сумке были йод, бинт и вата. Василий Петрович залил рану йодом и крепко перевязал. Косуля все так же тускло смотрела на него…

— Что будем делать-то, а? Возьмем ее, что ли, Парниша?

Так и попала она на кордон.

Хромоножка остановилась только во дворе кордона и тут уж спокойно дожидалась хозяина. Когда Василий Петрович спешился, косуля подбежала и ткнула его лбом в колено, играя.