По воскресеньям мы строем шли в церковь и я ерзала на твердой скамье, не слушая, что говорил толстогубый священник, а представляя, что я сейчас далеко от всех, на дереве, или ушла на много миль по берегу, за болото. У священника своя фантастическая история, и он не задержится в моей, но об этом дальше. Через день я убегала по мостикам через болота, пополнять свою коллекцию, а за мной с лаем бежала Утя. Я собирала свой мир. Пустую скорлупку птичьего яйца; росток сведы или морской лаванды; похожий на сердце камешек. Я выкладывала их рядком на подоконнике у себя в комнате, давала им имена и каждый день трогала на счастье. Джейни говорила, что я начала собирать, когда уехала мать, и у меня нет причин ей не верить. Первой в коллекции была ракушка, которую, как я думала, дала мне мать. Теперь я знаю, что это могла быть просто ракушка, но в моем детском уме ракушка была от нее, а раз ее дала мне мать, это делало ее особенной. С тех пор все, что попадалось мне на глаза, бывало изучено и либо отброшено, либо избрано. К моим пятнадцати коллекция занимала весь подоконник и крышку комода тоже. Время от времени Фейрбразер грозилась все выкинуть, чтобы не разводить грязь и наверняка заразу. Но не выкидывала – думаю, боялась моего гнева.

Если я не пополняла коллекцию, найти меня можно было в темном домике Джейни. Она рассказывала мне истории о нежити, призрачных собаках и путниках, пропавших на болотах; о луне, которую поймали дикие твари, и о девочке, перехитрившей призрака. Она рассказала мне, как называются все птицы в саду – и те, которые прилетали на болота в разное время года, и еще те, которых они с Роджерсом называли по-своему, не как в моем определителе птиц Британии: знобуши и бугайки, юрки и шестерки, мельнички и шаглы, ремезы и пугачи. Мы пили чай, который она заваривала из трав, росших у нее в саду, и ели пироги на меду, собранном ее пчелами.

Если бы все не изменилось, я бы, возможно, по-прежнему была там, где мне самое место, – под огромным открытым небом, а не под замком, как животное в клетке.

Днем, когда все по-настоящему началось, стала пятница после моего дня рождения, когда я все еще верила, что величайшая драма моей жизни – исчезновение матери. В тот день отец отвел меня в Старую Усадьбу.

Фейрбразер уже не первый месяц не унималась по поводу прибытия. Должна была приехать новая семья, и я обдумывала, какие приключения ждут меня с тамошними детьми. С детьми, которые станут моими друзьями.

– У них мальчик есть, – как-то подслушала я разговор Фейрбразер с Роджерсом, пока он раскладывал крысиный яд на пороге кухни. – Высокий, бойкий такой светленький мальчик. Постарше мисс будет. Так мне принца Уэльского напомнил. Красавчик хоть куда.

Даже я знала, кто такой принц Уэльский, все знали. Но он был взрослым, а не мальчиком. Когда я пыталась расспросить отца о новой семье, о том, есть ли там дети, сколько их, сколько им лет, он меня прогонял, говорил, что мы не должны их беспокоить, что нас скоро позовут в гости. Но сначала я увидела мальчика.

Отец ушел из дома вскоре после завтрака. Сказал, что у него встреча в деревне с важными людьми, но не сказал с кем. Это было подозрительно, потому что никаких важных людей в нашей деревне не водилось. Священника он презирал, а врача в Стиффки не было.

Я дожидалась, пока он уйдет, стоя на подъездной дорожке, пока он не скрылся среди мелких завихрений утреннего тумана. Сначала мне пришлось быстро впихнуть Утю в дом, потому что иначе она бросилась бы за мной и могла попасть под машину.

Когда отец ушел, я побежала по Грин-Уэй и увидела, как он перешел Черч-стрит к реке. Он направился прямо к реке, быстрым шагом, а я последовала за ним; вокруг были только поля по одну сторону и деревья, заслонявшие нас от дороги. Я подумала, что он идет в церковь, но вместо этого он свернул на узкую дорожку, ведущую к большому дому. Только Старая Усадьба – это не дом. Она не похожа на Дом на Болотах, с его лестницами, по которым гуляет сквозняк, крошечными окошками, покосившимися стенами, напоминающими борта лодки, и темной спальней, где она меня родила и куда никто не заходит. Это скорее замок. Средневековый сказочный замок.

Старая Усадьба. Название довольно скучное, правда? Но она не скучная, все знают. Там есть башни, и внутренние дворики, и множество окон, и она на самом деле роскошная. Я всегда играла в тамошнем саду. Когда я была маленькая, там жила старая дама, слишком медлительная и дряхлая, чтобы меня прогнать. Она смотрела из верхнего окна, стучала по нему тростью, и я убегала. Потом Усадьба опустела и вместе с болотом стала моей игровой площадкой.

Меня так и тянуло постучать в парадную дверь и спросить, можно ли представиться новой семье. Но я оробела.

Вместо этого я увидела мальчика с кладбища Святого Иоанна Крестителя. На кладбище рядом с одной из разрушенных башен рос старый дуб, на него было легко забраться, и оттуда я могла увидеть восточную сторону двора. Я ждала долго, но не скучала, я привыкла себя занимать. Я захватила с собой кусок пирога со свининой и яблоко из кладовки и перекусывала ими, пока ждала. Рано или поздно он должен был появиться. Надо мной громко запел дрозд, но в остальном было очень тихо. С высоты я видела лиловое марево морской лаванды на болотах за нашим домом. Солнце выжгло весь утренний морской туман, становилось жарко. Я сняла чулки и сунула их в карманы платья. Отец рассердится, если застанет меня в таком виде. Он вечно велел мне прикрыться, не то почернею, как цыганка. Кажется, он не понимал, что, раз у меня не было ни школы, ни гувернантки, ни матери, некому было мне указывать. «Она дикарка», – говорила Фейрбразер, но считала, что в ее обязанности моя дрессировка не входит, а Долли, девушка, которая приходила стирать, была робкой и указывать мне могла не больше, чем огру.

От пирога меня сморило, я привалилась к толстой ветке, к подушке из листьев, и подумала, что могу закрыть глаза и немножко подремать, но, разумеется, едва я это сделала, со двора внизу донесся шаркающий звук. Мальчик. Высокий и светловолосый, как говорила Фейрбразер. Казалось, он о чем-то напряженно думает, потому что глаз он не поднимал. В каком-то приступе умоисступления я швырнула огрызок яблока ему в затылок, и тогда он поднял глаза, потому что огрызок пролетел у самого его уха. Я была меткой, я бы на самом деле могла в него и попасть.

– Эй! – сказал он. – Ты кто?

– Он и правда был очень красивый, хотя и лопоухий. И я заткнулась. Все находчивые ответы умерли у меня на языке. Спускайся сейчас же, мартышка ты негодная.

И он – о ужас – пошел ко мне, сидевшей на дереве, и я слишком поздно увидела, что в руке у него ружье. Он встал под деревом, поднял ружье и наставил его на меня, и на одно ужасное мгновение я подумала, что он сейчас подстрелит меня, как птицу.

– Надо бы мне выстрелить да добыть тебя с этого насеста. Шпионишь за мной, да?

Но я увидела, что он весело улыбается, а его глаза – такие голубые! – поблескивают, словно все это – отличная шутка.

– Так давай, – ответила я с бьющимся сердцем.

– Ха, – сказал он, а потом и правда выстрелил, и у меня зазвенело в ушах.

Я почувствовала, как свистнул воздух, как пробежала рябь по листьям. Дрозд с криком взлетел в небо. Я завизжала, как ни жаль это признавать, и упала навзничь, рухнув на твердую землю. Со мной все было в порядке – просто руку ободрала и ногу оцарапала, – так что я вскочила на ноги и бросилась наутек.

Я со всех ног пробежала через кладбище, мимо церковных ворот, услышала, как он кричит мне вслед, но знала, что надо торопиться, чтобы успеть домой прежде, чем узнает отец.

Я знаю, кто ты! – донесся голос мальчика из-за церковной ограды. Но я не остановилась, я неслась дальше, склонив голову, и влетела прямо в священника, едва не опрокинув его, потому что роста он был небольшого.

Священник схватил меня за плечи.

– Помедленнее, мисс Розмари, что это вы затеяли, бегаете, как мальчишка, в святом месте?