В заключение мы побывали в гостях у известного журналиста, ветерана национально-освободительного движения Вивекананды Мукерджи, маленького старичка с копной седых волос, закутанного в плед. Я его немного знаю — он нередко бывает у нас в офисе, и мы снабжаем его литературой по истории второй мировой войны. Сейчас он работает над большой монографией о войне. Жаль, что позднее время не позволило нам побеседовать подольше с этим интересным человеком.

На прощание нам подарили по сувенирным «жениху и невесте». Вблизи они выглядят грубовато, но Маша была в восторге.

3 апреля. На днях в Калькутту прибыл Джайпракаш Нараян. Бенгалия встречает его враждебно. Стены домов пестрят надписями «Джи-Пи, убирайся к черту!», «Джи-Пи — фашист!» и т. д. Во многих местах вывешены черные флаги — символ протеста. Джайпракашу не дали даже говорить, машину его перевернули и попытались поджечь. Полиция предпочла не вмешиваться. Надо отдать должное самообладанию старого политика: он не впадал в раж, не угрожал, не бесновался, а спокойно покинул город, пообещав приехать в другой раз.

5 — 10 апреля. Я неожиданно побывал в командировке в Бокаро. На таком огромном заводе я был впервые в жизни. Кроме того, удалось посетить еще один удивительный уголок Индии. Итак, по следам событий.

Непосредственным поводом поездки была конференция бихарского ИСКО. Позвонили из Дели и просили осветить события, поскольку мы к Бихару ближе всех. Кстати, о Бокаро в журнале не писали очень давно, так что была возможность сделать несколько материалов.

Выехал я 5-го, в 6 утра, с вокзала Хоура. Впервые ехал в индийском поезде, причем один — фотограф Шотто Шен (Сатья Сен) опоздал и приехал лишь через день. Вагоны такие же, как в Европе, только никакого постельного белья не выдают даже в I классе, индийцы возят с собой сак с собственным бельем. Но ехать было всего пять часов, поэтому на первый раз я обошелся. Непривычен для европейца специальный отсек с душем, совсем нелишний, так как днем солнце накаляет вагон почти докрасна и он становится чем-то вроде шашлычницы на колесах.

В 12 часов дня я уже стоял на раскаленной платформе городишка Дханбад и, чувствуя, как от жары плавится голова, с отчаянием думал, что делать дальше. К счастью, приехала машина за зубным врачом, также прибывшим из Калькутты (и только накануне вырвавшим у Маши зуб), и мы покатили по безводной, выжженной, страшно неуютной бихарской равнине. Реки стояли без воды, являя небу растрескавшееся дно, на деревьях висели серые от пыли, жестяные листья. Проехали городок Час — главное место бокаровских экскурсий, почти Большая земля, куда выезжают за покупками. Через два часа показался поселочек в чистом поле: красные двухэтажные виллы (каждая на четыре семьи), клуб, бассейн, столовая на 100 человек. Это и есть так называемый тауншип (городок), где живут советские специалисты и их семьи. Меня поселили в пустой квартире № 1 на краю старого сектора — «шакаловки», как здесь говорят, у самой изгороди, за которой стелется все та же степь. Есть кондиционер, пахнет давно брошенным жильем, в кухне — гора пустых бутылок. С 12 до 3 городок и завод вымирают — сиеста. Я вздумал, не отдыхая, выйти прогуляться и очень об этом пожалел — ошеломляюще горячий ветер прожигает насквозь, нечем дышать, сердце отказывается работать.

Когда жара спала, я представился начальству и пошел на конференцию ИОКО. В огромном шатре-пандале собралось несколько сот человек — индийцев и русских. В честь митинга пандал был выдержан в цветах национальных флагов двух стран: оранжевом, белом, зеленом и красном. Конференция продолжалась до темноты. В президиуме сидели почетные гости — делегация из Киргизии.

6 апреля. В воскресенье работать не пришлось, все начнется завтра. Столовая — на пригорке, метрах в трехстах от моего пристанища. Ходят сюда в основном холостяки и командированные: 80 —100 человек из 1800, живущих в тауншипе. Еда обычная, общепитовская — щи, котлеты, каши. Зато хлеб чудесный — пышные, круглые караваи, пекут его сами. По утрам и вечерам на всех столах — пышки из странной серой муки. Повар-индиец, которого все зовут Саша, философски замечает, выглядывая из своей «амбразуры» (по-русски): «Ай, мука нехороший». — «А где хорошая, Саша?» — «Хороший в Калькутта на черный рынок покупай».

После завтрака — бассейн, огромный, голубой, единственное спасение от испепеляющей жары. Для детей — особый «лягушатник», кишащий малышней. Собираются строить еще один бассейн — все-таки 1800 человек. Прямо над водой — репродуктор, очень чисто передающий последние новости Московского радио. Только что сообщили о смерти Чан Кайши.

Побывал я и в «базарном» уголке — сарайчике, где в двух углах индийские торговцы, безбожно завышая цены, продают фрукты и овощи. В третьем углу продаются сувениры и парча, рулонами по 50 —100 метров. И ведь берут, берут по нескольку рулонов и тащат на родину! А в четвертом углу, неподалеку от арбузов и баклажанов, знаменитый Кумар из Калькутты держит филиал своего ювелирного магазина, что на Чоуринги. Больше здесь покупать нечего.

На горячем и сухом ветру (сегодня +40 в тени) шелестят эвкалипты, если не приглядываться близко — совсем как березки, листва набок. Городок пуст — все сидят у кондиционеров. Я поехал с киргизской делегацией на искусственное озеро в нескольких километрах от городка. Оно красивое, зеленое, с рыбой, вода идет из водохранилища за 45 километров. Отсюда подается питьевая вода в городок и на завод. На горизонте сквозь струящееся марево возникает гигантским призраком завод — трубы, домны, корпуса. Завтра поеду туда.

Вечером все выползают на прогулку. Выполняя строжайшее указание дирекции, днем все носят черные очки и головные уборы. Вечером очки снимают, но головы все равно покрыты. У мужчин — белые полотняные кепочки, у женщин — замысловатые сооружения из модных материалов, в том числе из парчи, в ансамбль с костюмом, причем двух одинаковых, конечно, не сыскать.

По городку ходят… дружинники с повязками, чтоб все — как дома. Делать им, конечно, нечего — народ дисциплинированный. Есть библиотека и клуб, где-меня немедленно пригласили читать лекции со слайдами — и об Индии, и о собственной стране, по которой, чувствуется, здесь здорово скучают. В зал пришло человек под триста.

7 апреля, понедельник. С раннего утра всеобщая летучка на специальном «пятачке» перед отправкой на завод. Потом хождения по конторам за «перми-том» — пропуском на домны, в цеха, за разрешением на фотосъемки. Около 12 пришли ответственный за. домну № 1 Шанти Рам Дас и доменщик Степанов, и мы на газике двинулись на завод. Ехать до него 25 минут.

Вблизи это целый город, с улицами, переулками, проездами. Размеры его впечатляющи — от объекта до объекта на газике добираться минут 20, пешком это просто невозможно. Домна № 1 вблизи производит угнетающее впечатление — огнедышащий дракон, рядом с которым ты — букашка. В смотровые глазки видна бурлящая шихта. Доменщики говорят, что в первые месяцы и им было не по себе, потом это чувство прошло.

Мы поднялись на самый верх домны, это около 80 метров. Отсюда открывается гигантская панорама завода — параллелепипеды корпусов, домны, трубы, какие-то непонятные круглые и квадратные конструкции и трассы между ними — и так — до горизонта… Площадка, на которой мы стояли, заметно вибрировала — ощущение не из приятных, когда стоишь на такой высоте. Время от времени вибрация усиливалась». и раздавался громоподобный рев — опускалась шихта в недрах домны. «Домна дышит», — сказал Дас. Побывал я и на пуске чугуна — наверное, ничто на свете не сравнится с видом этой огненной реки. Рядом стоять просто невозможно — опаляет лицо, одежда тлеет. А на улице — тоже не лучше. И люди работают здесь — месяцами, годами!

Вечером еще хватило сил выступить в клубе. Показывал Москву и Ленинград, рязанские леса, Кижи и русский Север.

8 апреля, вторник. Работа на заводе — домна, слябинг. Беседы, интервью с советскими и индийскими рабочими, инженерами. Много интересного рассказали о заводе. Сейчас здесь работает около 60 тысяч индийцев и 1800 советских людей. Мощность пока 1 миллион 700 тысяч тонн, в проекте — 10 миллионов. Пока стали дают немного, в основном кокс и чугун. Наши специалисты жаловались — трудно с транспортом, чугунные чушки лежат прямо в степи годами невывезенные, сейчас их свалено там около 50 тысяч тонн…