Мне было нечего ему предложить, кроме молчания. Оно тянулось, пока Томас не отпустил мою руку и не похлопал меня по плечу.

– Я устал. Думаю, тебе пора.

Меня придавило невыносимой тяжестью – незримой, неподъемной. Со мной нередко случалось такое, но, как правило, в моменты одиночества. Ощущение зародилось в груди и распространилось по всему телу: не резкий разрыв или порез, а неспешное отслоение легких от ребер, которое становилось все более болезненным с каждым новым вдохом. Тело невероятно потяжелело, даже язык. Мне нужно уйти отсюда.

– Доброй ночи, Томас. – Я устремилась к лестнице.

– Я сделаю для Роунат все, что смогу.

– Спасибо.

Я свесила ноги в люк и начала спускаться, больше не глядя на Томаса. Я не хотела, чтобы он заметил слезы, струящиеся по моим щекам.

Когда я вернулась в крепость, из окон доносились громкие голоса. Собрание было в самом разгаре, но с меня было довольно разговоров на сегодня. Я скользнула внутрь через боковую дверь и сумела добраться до своих покоев, не попавшись никому на глаза.

Раздевшись и надев ночную рубашку, я легла в постель рядом с Роунат. Сестра развернулась и обвила меня руками, прижимаясь ко мне тяжелым животом.

– Не грусти, Фоула, – прошептала она.

– Если бы я могла, – прошептала я в ответ. – Скорбь пожирает меня изнутри. Я не знаю, как ее побороть.

– Это нормально. Ты тоскуешь по Ифе, как и мы все.

– И ты тоже? – всхлипнула я. – Тогда зачем ты так с собой поступила? Как могла взять в любовники смертного и зачать от него ребенка, который однажды разобьет твое сердце? Тебе придется смотреть, как он умирает: так же, как я смотрела на Ифу. Под конец она даже не узнавала меня.

Роунат стиснула меня сильнее, и я прижалась щекой к ее плечу. Мы обе молчали. Не существовало ни слов, способных передать глубину моего отчаяния, ни слов, способных принести утешение. Я лишь надеялась, что меня скоро сморит сон.

Вскоре дыхание Роунат выровнялось, став спокойным и медленным. Я почувствовала, как живот сестры упирается в мою ногу, и осторожно погладила пупок. Новая жизнь шевелилась у нее под кожей: сначала локоток, потом коленочка. Я закрыла глаза и применила дар. Ребенок самозабвенно и счастливо перекатывался в утробе. Точь-в-точь как Ифа, когда я ее вынашивала. Я так часто прикасалась к дочери с помощью дара, что Томасу приходилось напоминать мне о еде.

Вздохнув, я убрала руку с живота сестры.

Я поняла, что не засну с таким беспорядком в голове. На цыпочках прокравшись к сумке, я вынула снотворное, которое Томас сварил для меня в прошлом году, и одним глотком осушила сосуд с синей жидкостью. Комната поплыла перед глазами, а рой мыслей в голове утих. Я воспринимала уже не чувства, а лишь звуки.

Дыхание двух женщин, биение трех сердец и ветер.

Гормлат

Ситрик стоял за главным столом королевских чертогов.

Это я сказала сыну, что люди должны чаще видеть его на почетном месте, понадеявшись, что у него хватит ума не улыбаться приятелям. Время открытых притязаний на королевский трон Дублина еще не настало. Сначала Ситрику нужно завоевать поддержку народа.

Ситрик приковал немало взглядов, но внимание принадлежало не ему одному. За королевским столом также стояли Харальд и Дугалл, два старших сына Амлафа, а еще Ивар из Уотерфорда, приехавший на похороны Глуниарна. Прибывшие с ним воины – целая сотня – терпеливо замерли в дальнем конце зала и ожидали начала собрания вместе со всеми. Ивар не имел прав на дублинский трон, но правители не приводили в чужой город такую дружину, только чтобы пролить слезу над погребальным костром. Впрочем, пока он тоже выжидал. Трон пустовал. Никто не осмеливался его занять – по крайней мере, до похоронной церемонии, посвященной усопшему королю.

Оставаясь в задних рядах толпы, я улавливала все слухи и перешептывания, доносившиеся с передних. Впрочем, с тех пор как после пира обнаружили тела Глуниарна и Эгиля, ничего не изменилось. Великий правитель, умерщвленный завистливым племянником-ублюдком. Да прольются слезы богов.

Наконец двери зала закрылись, и разговоры стихли.

Жена Глуниарна, Мор, поднялась на ноги. Ее руки дрожали, а бледные щеки за три дня рыданий опухли и покрылись ярко-розовыми пятнами. Она возложила одну руку на тело покойного мужа, а вторую опустила на плечо Гиллы, своего двенадцатилетнего сына. Медленно подняв голову, она устремила взгляд на собравшихся.

– Глуниарна должно похоронить по-христиански.

Все ирландцы согласно закивали, а скандинавы заулюлюкали и зашипели. Полукровки молча выжидали, какая из сторон приведет наиболее убедительные доводы.

– Муж сам попросил священников крестить его в реке Лиффи, – упрямо продолжала Мор, не обращая внимания на поднявшийся гам. – Он принял Иисуса всей душой. Я верю, что он предпочел бы христианское погребение, дабы его душа нашла упокоение на небесах.

– Нет! – воскликнул Фальк, стоящий у стены рядом с самыми верными воинами Глуниарна. – Может, на словах Глуниарн и сменил веру, но его близкие друзья точно знают, что король никогда бы не предал древних богов. – Фальк указал на железное кольцо, висящее на деревянном столбе позади трона. – Он целовал кольцо Тора перед каждой битвой и перед каждым набегом. Он обращал молитвы к Тору и Одину, а вовсе не к Иисусу.

Дружина Глуниарна и все викинги встретили это одобрительными возгласами, к которым присоединились и многие полукровки. Народ затопал ногами по полу: Тор еще не посылал к дублинским берегам раскаты грома, способные заглушить этот гомон.

– Может, на словах он и хранил им верность, – воскликнула Мор, пытаясь перекричать шум. В ее зеленых глазах коренной ирландки стояли слезы. – Но я говорю вам: он молился Иисусу каждое утро.

Толпа заревела еще громче. Язычники оскорбляли ирландских христиан. В ответ те набожно охали и цокали языками, а некоторые из них и вовсе указывали на золотые кресты на шеях скандинавских воинов и насмехались над язычниками, украсившими себя символами столь презренной веры. В тронный зал не дозволялось входить с оружием, но в этот момент казалось, что кровопролития не избежать.

Ситрик решительно шагнул вперед и встал возле Мор, а затем поднял руку, усмиряя толпу.

– Быть может, прежде чем похоронить Глуниарна, стоит поразмыслить, какая загробная жизнь подойдет ему больше?

Насмешки стихли. Собравшиеся нахмурили лбы. Я пристально смотрела на сына, не больше остальных понимая, к чему он задал этот вопрос. Мы ни о чем подобном не договаривались, к тому же все, кроме Мор, прекрасно знали, что христианин из Глуниарна примерно такой же, как из Одина. Только храбрецы и глупцы идут наперекор жаждущей крови толпе. Безнадежные глупцы. Я осторожно подошла ближе.

Ситрик взял Мор за руку.

– Мор, ты точно знаешь, что Глуниарн веровал в единого Бога и его сына Иисуса?

– Да.

– И уверена, что Бог позволит его душе попасть в этот ваш… рай?

Мор взглянула на стоящего рядом священника, и тот торжественно перекрестился.

– Я верю, что это так, – сказал он. – Король Глуниарн лишь на прошлой неделе получил прощение всех грехов. Он пожертвовал церкви немало золота и дозволил мне проповедовать горожанам истинную веру. Душу короля Глуниарна непременно ждет отрада вечной жизни.

Ситрик устремил взгляд в зал и нашел в толпе королевского провидца.

– А что же Вальхалла, Вальдемар? Валькирии уже отнесли моего брата на славный пир Одина?

Послышались приглушенные перешептывания. Я могла догадаться, что они обсуждали, даже не вслушиваясь. Глуниарн умер не так, как пристало воину. Что, если валькирии унесли его в царство мертвых?

– Глуниарн был отважным воином, – встрял Фальк, прежде чем Вальдемар успел ответить. – Может ли Всеотец пожелать лучшего воина на Рагнарек? Да, король пал без меча в руке, но лишь потому, что из последних сил всадил его в брюхо Эгиля! – Фальк оглушительно ударил себя кулаком по кожаному нагруднику. – Глуниарн встретил смерть достойно!