Но это предложение Черной Птицы, вызванное осторожностью и знанием людей, не нашло поддержки среди остальных вождей. Черная Птица вынужден был уступить мнению большинства, решившего выслать большую часть воинов против лагеря дона Эстебана, а трех белых, скрывавшихся на островке, осадить небольшим отрядом.

Не прошло и четверти часа после военного совета вождей, как уже сто воинов направилось к лагерю герцога д'Армады, а двадцать воинов, обуреваемых жаждой крови, неслись вскачь к островку, приютившему трех охотников.

Оставим на время Фабиана и его спутников на маленьком островке, где они нашли временное убежище, и поговорим об отряде гамбузино и его предводителях.

Экспедиция достигла места своего ночлега, где мы застигли ее, спустя десять дней после отправления из Тубака; переход этот представляет много трудностей и препятствий вследствие зноя пустынной равнины и стычек с индейцами, что уменьшило число участников экспедиции на сорок человек. Несмотря на такую значительную потерю, отряд дона Антонио мог еще смело вступить в бой с краснокожими, всегда готовыми яростно защищать свои владения от вторжения белых. Шансы на успех были почти равны, так как обе неприятельские стороны отличались равным лукавством и умением скрывать свои следы. Кроме того, жестокость индейцев вполне соответствовала алчности авантюристов, что служило также верным залогом успеха.

Однако энтузиазм спутников дона Эстебана нынче был значительно слабее, чем в день, когда они выступили из Тубака при грохоте пушек и криках толпы, на которые участники экспедиции отвечали громким «Viva!»[55]

Во время пути дон Эстебан не пренебрегал никакими предосторожностями: он, казалось, обладал способностью заранее предвидеть буквально все. Обыкновенно в такого рода экспедициях царила полнейшая анархия, и каждый участник составлял как бы отдельное целое, считая долгом защищать во время опасности только себя и свою лошадь. Дон Эстебан ввел у себя железную воинскую дисциплину, принудив всех авантюристов к безусловному подчинению своей воле. Купленные им повозки служили и средством перевозки тяжестей, и для защиты, что практиковалось в древности у северных народов, наводнявших юг Европы. Дон Эстебан заимствовал этот способ у переселенцев Соединенных Штатов, кочующих по американским прериям.

Таким образом, благодаря энергии и предусмотрительности предводителя, экспедиция удачно, хотя и не без потерь совершила десятидневный переход и забралась в глубь пустыни, куда еще практически не проникали другие европейцы.

Мы застали дона Эстебана погруженным в глубокую задумчивость; неизвестно, что послужило тому причиной: ответственность ли, лежавшая на нем, или, может быть, воспоминание о прошлом, которое более смущало его, чем настоящее и будущее.

Невольно дон Эстебан сравнивал безумную отвагу Фабиана с малодушием и трусостью Трогадуроса и жалел, что, увлекшись ходом событий, слишком поторопился устранить своего племянника с дороги. Когда пылкий юноша исчез в глубине потока, бросив в лицо дяде оскорбительную угрозу, тот ощутил вдруг образовавшуюся в сердце какую-то страшную пустоту, и плохо зажившие душевные раны снова закровоточили с прежней силой. Смерть племянника внушила дону Антонио живейшую симпатию к пылкому, неустрашимому юноше; окрыленный любовью доньи Розарии, он мог бы с успехом заменить Трогадуроса в осуществлении задуманного доном Антонио смелого плана. Он сожалел о смерти Фабиана, так как видел в нем достойного представителя своего угасающего рода. Накануне достижения Золотой долины, честолюбивый испанец сознавал, что успех уже не даст ему желанного удовлетворения, так как сожаление о погибшем племяннике давало себя чувствовать все сильнее и сильнее.

Однако это была не единственная причина беспокойства дона Антонио; отсутствие Кучильо внушало ему весьма серьезные опасения. Испанец начинал понимать, что отлучка авантюриста из лагеря прикрывает какую-то коварную цель, которую тот сумел ловко замаскировать от проницательности дона Эстебана.

Что касается Кучильо, то тот успел значительно опередить индейцев и продолжал лететь, как стрела, пока вдали не показался между рядами кактусов и железных кустарников укрепленный лагерь белых. Тогда Кучильо чуть попридержал коня, чтобы не лишить своих преследователей надежды поймать его; однако расстояние до лагеря было пока достаточно велико, и ни один из караульных еще не заметил бандита, который совершенно остановился, увидев, что индейцы тоже замедляют аллюр своих лошадей при виде столба дыма — верного признака, что лагерь белых недалеко. По расчетам Кучильо, ему следовало вернуться в лагерь как можно позже, чтобы только в последнюю минуту поднять тревогу. Он прекрасно знал обычаи индейцев, а потому вел эту опасную игру совершенно хладнокровно, в полной уверенности, что его преследователи оставят его в покое и повернут назад, чтобы принести своим соплеменникам радостную весть о близости белых врагов. Кроме того, креол отлично знал, что индейцы сражаются только в большом количестве и что пройдет несколько часов, пока они решатся осадить лагерь дона Эстебана.

Бандит не ошибся: краснокожие повернули лошадей и поскакали обратно к рощице, где их ожидали остальные воины. В полном восторге от успеха своей хитрости Кучильо соскочил на землю и прилег за небольшим холмиком, чутко прислушиваясь, чтобы тотчас обратиться в бегство при появлении новой опасности. Рассчитывая вернуться в лагерь буквально за несколько минут до нападения индейцев, он надеялся избежать этим способом расспросов дона Эстебана, проницательности которого не без оснований опасался.

«Не придумай я такой ловкой штуки, — раздумывал бандит, — завтра пришлось бы делить мои сокровища между шестьюдесятью молодцами, а таким образом их на четверть, а даст Бог, и на половину поубавится. В то же время, пока это белое и красное дурачье будет убивать друг друга, я… »

Но тут «благородные» размышления Кучильо прервал внезапный выстрел, произведенный, по-видимому, из карабина. Выстрел донесся с севера, со стороны реки.

«Странно, что выстрел раздался с той стороны, — раздумывал Кучильо, оборачиваясь к северу, — ведь наш лагерь находится на западе, а краснокожие — на востоке!»

В это время послышался второй выстрел, сопровождаемый вскоре третьим, а затем началась ожесточенная перестрелка.

На одну минуту сердце бандита замерло: он вообразил, что какая-то новая экспедиция готовится завладеть сокровищами, составлявшими в последнее время постоянный предмет его корыстолюбивых мечтаний. Затем бандиту показалось, что дон Эстебан выслал вперед немногочисленный отряд, чтобы скорее достичь Вальдорадо и укрепиться там.

Однако рассудок вскоре доказал ему неосновательность подобных предположений.

Отряд гамбузино ни в коем случае не мог бы незаметно достичь Вальдорадо, не привлекая его внимания в продолжение двух суток, проведенных им в одиночестве, да, кроме того, дон Эстебан вряд ли решился ослабить свои силы, разделив своих людей на два отряда.

Под влиянием этих рассуждений Кучильо снова обрел спокойствие и, продолжая лежать за холмом, совершенно скрывавшим его вместе с лошадью, решил, что выстрелы произведены какими-нибудь американскими охотниками, нечаянно натолкнувшимися на индейцев.

Мы предоставим пока Кучильо свободно предаваться своим размышлениям, а сами вернемся в лагерь дона Эстебана, куда также явственно доносились звуки перестрелки, не прекращавшейся до самого вечера, что подало повод ко всевозможным предположениям.

Наступил вечер, отблески красной вечерней зари указывали на недавно скрывшееся могучее светило, и, по мере того как погасли последние лучи его, все ярче и ярче становился свет луны, появившейся на темно-синем небе. Земля остывала, и от нее подымались душистые испарения.

При серебристом сиянии луны лагерь гамбузино представлял удивительно живописное зрелище.