Да, точила и кружила вокруг сознания мысль бросить парня — никто за то не попрекнул бы. Лучше спастись одной, чем вообще никому. Да и кто узнает-то? Где бы ни находилась эта пещера, но уж никак не в родном мире. Хм, а какой же считать родным? Тот, где прекрасно без неё обходится милый и чумазый от копоти Донецк — или тот, где родился один прекрасный по самое не могу принц?

И всё же, она вновь и вновь тащила на себе бесчувственное тело, спотыкалась и плакала, кляла себя и судьбу последними словами. Падала и с глухими матюгами поднималась опять. Умирала с тем, чтобы через несколько шагов воскреснуть вновь — и вновь обнаружить на шатающемся теле эту безвольную тяжесть, а коридор потихоньку надвигающимся на себя.

— Давай, тащи, принцесса ты гоблинов долбаная! — зашедшееся от натуги сердце колотилось уже так, что сквозь шум в ушах Женька едва расслышала сама себя. — Не так просто титулы зарабатываются!

Но всё же, после очередного позорного падения пришлось-таки признать, что даже у железной и неутомимой по определению леди Джейн есть предел. Батарейки издохли окончательно, а уж с торчащим из живота кинжалом и подавно. Женька с трудом ощупала и даже попыталась помассажировать свои отказавшие напрочь ноги.

Бесполезно — она их даже едва чувствовала. Ну что ж, или сейчас, или уже никогда… на этот раз подниматься на ноги и взваливать на себя даже не застонавшего парня пришлось долго. Она не знала, сколько на то ушло времени — но вот сил ушло слишком уж много. Именно тех сил, которые подпитывали саму жизнь — её и обёрнутого сферой внимания парня. А ещё, того восхитительного огонька, который она собиралась вырастить и через некоторое время подарить Тимке.

Тимке — и себе…

В лицо еле слышно повеяло холодком. Только, не стылой недвижностью спёртого воздуха подземелий — а бодрящим и куснувшим за щёки морозцем. Ну же! Ну ещё! Ну!…

— Вот так-то! — наверное, это не произнеслось даже, а всего лишь подумалось, когда шатающаяся Женька вывалилась в мороз и черноту под ногами, всю исчёрканную белыми змейками извивающейся у подошв позёмки.

Ещё немного, ещё чуть-чуть — и вот уже мрачные, чёрные как сама ночь ворота выросли впереди по повелению своей хозяйки. Как ни упирались они, как ни противились попыткам затащить в них чужого — но всё же, втиснутый в щель клинок расшатал их, заставил словно устрицу приоткрыть створку.

А там уж Женька просочилась и сама. Тут ведь как, хоть мизинец пролез — дальше и всё остальное пройдёт. Лицо обожгло жаром так, словно его сунули в печь. В горло и постепенно оттаивающее с мороза восприятие толкнуло устоявшимся теплом, запахами цветущих растений — и даже чем-то очень слабым, но несомненно съестным с кухни.

— Хм, интересно, а сам слуга-то хоть питается чем?

По правде говоря, на самом деле ей то сейчас было безразлично — Женька уже тащила себя и ставшую почти привычно-неподъёмной ношу дальше. Через качающийся влево-вправо холл с мохнатым ковром, мимо колышущегося фитодендрона в золочёной кадушке — вон туда, в полутёмный боковой проход. А вот и спортзал, слава японскому богу! И штормит же тут…

Вместо уже примелькавшегося в широком проёме яблоневого, залитого солнцем цветущего сада оттуда сейчас заглядывала бездонная чернота. Но Женьке уже было на то глубоко и прочно начих… в общем, наплевать.

— И даже написать, — с больше похожим на скрежет смешком заявила грязная и окровавленная воительница с раненым солдатом на плече, и не столько вошла, сколь косо ввалилась в испуганно замерцавшее навстречу ей огромное, в полстены зеркало своих отражений…

Палец что-то потеребило, несильно но настойчиво. Женька дёрнула щекой, не открывая глаз, и с больше похожим на стон вздохом чуть повернула лицо. Так плохо ей ещё не было никогда. Больше всего это походило на последствия однажды сдуру употреблённой смеси пива с водкой, когда наутро всё тело лихорадило рябой холодной дрожью. Вот и сейчас, стоило лишь пошевелиться, как в каждой клеточке вновь ожила и заплескалась болезненно-сладковатая волна растёкшейся по организму то ли отравы, то ли и вовсе яда.

В кончик пальца снова ткнулось что-то с мокрым тянущим чувством. Пришлось даже совершить маленький подвиг и осторожно приоткрыть левый глаз.

Несносная рысь опять притащила под бочок своей любимицы обоих несмышлёнышей. Один сейчас умиротворённо мурчал и сладко подрагивал лапками, уткнувшись мордочкой в живот своей матери и усердно работая живым насосиком. Зато второй лохмотун, песчано-рыже-пятнистого цвета, откровенно дал маху — беззубой ещё пастишкой наделся на кончик обнаруженного Женькиного пальца и усердно смоктал его.

— Кысь… — умоляюще простонала она.

Результатом явилось лишь то, что рысь покладисто повела в сторону голоса одним ухом с изящно украшавшей его чёрной кисточкой. Но затем, после пристального обнюхивания сочтя свою лапу недостаточно чистой, снова принялась её с остервенением вылизывать.

Как ни странно, пальцами шевельнуть удалось. А там и кистью руки, какой-то чужой и едва ощутимой. После чего, согласитесь, ухватить барахтающегося котёнка за шкирку и ткнуть в нужное место, тем самым спася маленького обжоркина от голодной смерти — то уже не ахти какой подвиг.

Рысь оторвалась на миг, одобрительно посмотрев на подключившийся к делу (и к телу) второй пухнастый комочек. А затем она этак царственно и недоумённо повернула ушастой головой, словно заметившая пьяную фрейлину королева. Вибриссы на мордочке обеспокоенно и брезгливо дёрнулись, задняя лапа поднялась в воздух, проплыла над самозабвенно работающими малышами — и с наслаждением почесала свою хозяйку где-то на затылке.

Ну да, это ей с наслаждением — а в комнате раздался такой хруст и скрежет, что Женька даже сквозь одолевавшую её противную слабость ощутила, как вся и напрочь пошуршавела.

— Опять блох нахваталась? — как ни слаб был этот голос, но рысь сноровистой лапой подгребла под себя своё маленькое семейство, после чего всем телом подсунулась под ладонь хозяйки.

Обеспечив себе таким образом тактическое преимущество, эта полоумная кошка вдумчиво обнюхала доставшееся ей весьма сомнительное приобретение, после чего на пробу тронула его язычком.

И хотела бы Женька взвыть со всей дури да отдёрнуть лапку из-под этой ритмично заработавшей розовой наждачки — однако, сил на то решительно не находилось. Да и Кысь для пущей уверенности прижала добычу своей вовсе не слабой лапой — и вылизывала, вылизывала, вылизывала…

Впрочем, во всём есть не только свои недостатки — но и свои преимущества. Женька сдержала свои расплывшиеся мутным киселём рефлексы и нехотя прислушалась к ощущениям. Хм, наверное, это можно приравнять не только к умыванию "с песочком", но и к массажу? Потому что невыносимо-дерущие прикосновения шершавого язычка словно выгоняли из ладони напитавший её дурман. И когда увлёкшаяся Кысь уже облагодетельствовала своим вниманием и заботой руку до самого локтя, Женька почувствовала, что дальше может уже и сама.

— Спасибо, Кысь… что б я без тебя делала?

Если в твоём распоряжении есть всего одна рука, пусть даже левая — это не так уж и мало для той, кто знает. И умеет — Женька, словно почуявшая щелочку в облаве волчица, принялась усердно протискиваться туда всем телом. И хотя Кысь смотрела на свою старшую подругу вопросительно и даже чуть обалдело сощурившимися жёлтыми глазами, во взгляде её отчётливо сквозило одобрение.

— Уфф! Не знаю, какой дрянью меня опоили или околдовали, но мне это не нравится, — Женька некоторое время устало отдыхивалась, чувствуя, как по всему телу выступил холодный пот.

Но зато это тело теперь принадлежало ей всё — вместе с немало прояснившимся сознанием. И первое, что эта комбинация сделала — провела рукой по тому месту, за которое беспокоилась больше всего. Плотно охватывавшая живот и напитанная магией повязка оказалась с негодованием растерзана и отброшена, ладонь некоторое время поглаживала гладкую кожу в том месте, пока во всё радостно смутившееся естество не вплыла радостно и нетерпеливо пульсировавшая где-то там виноградинка.