Вампир кивнул.

Опустился на одно колено, боком повернул саблю, мазнул пером, самым кончиком, по разодранной нарушенным обетом шее, обозначив неприкосновенность трупа для мелкой нежити, прочёл причитающиеся слова. А потом секущим ударом добил обмершего, стиснувшего кулаки колдуна. Сапфировые глаза, смотревшие в упор, моргнули и вдруг погасли, голова покачнулась, медленно скатилась вниз, промеж пол щегольского кафтана, колени конвульсивно дёрнулись и опали.

– Да осияет покой твой Великая Жрица, – едва проронил Упырь, не разжимая челюстей и уже размышляя, как посподручнее сбыть тело. Возиться с сухожилиями не хотелось.

Выжлец, он же Валтар, или, на имтильский лад, как сам он порой себя называл, Ваа-Лтар, сын Вазнара из рода Варди – молодой, по меркам ремесла, колдун Сартана, происходил из Ставмена, материкового анклава солнечной державы Мореходов, но, поддавшись странной моде, избрал призвание иного толка.

Решил стать колдуном.

Учился в Миридике, наместничал в Ставмене, жил в престольных Семи Ветрах, не отказывая себе в удовольствии проехаться туда-сюда по озёрной равнине да по долине Окуня. Как выяснилось, докатался – или докатился – до ранга Седьмого колдуна. Людям не мешал, нежить шугал исправно. Сделался знаменит отчасти из-за приближённости к Норту, Алмазной Лилии Ллакхара, тирану Миридика. Едва Норт Адальхейн Эрвар, чтоб ему икалось, – распробовал власть, сразу зажал миридиканцев в стальной кулак, а значит, и островные города-деревеньки, столичный Шаа-Дан и родной Выжлецу Ставмен, вольные имтильские края.

Видать, не понравилось это Валтару.

А может…

Князь весть, с чего вдруг такая щедрость. Записи его ещё почитать и перепроверить надо. Сам Упырь чернилам не доверял, а коль уж случалась оказия, защитой соответственной обеспечивал.

Размышляя о причинах странного поступка, вампир аккуратно утопил окровавленное тело в ближайшей грязевой луже, понадеявшись, что та достаточно глубока, а колдуна утянет на самое дно. Туда же отправился и громоздкий меч чароплёта. Голову Фладэрик почтительно обернул остатками плаща. А вот кольца-кастеты да более-менее пригодные для нежити амулеты забрал – не пропадать же даром полезным побрякушкам.

Горностай недовольно попискивал за пазухой, так и не соизволив оттуда вылезти.

Спать вампиру расхотелось. Перед глазами всё ещё стояло бледное, изнутри высыхавшее лицо Седьмого колдуна и яркие, вмиг побелевшие глаза. Ваа-Лтар, сын Ваа-Знара из рода Варди, заслуживал чего-то большего, чем зловонный топляк среди наводнённых нечистью Мрачных Холмов.

Словив воронка, Фладэрик забрался в седло, оглядел подпечённые колдовским огнём тела, обломанный очерет, заляпанный чёрной кровью мох, изжаренные потроха, кружевами растянувшиеся по вытоптанной прогалине, и задал коню шпор. Жеребец, прежде безропотно изображавший продолжение пейзажа, всхрапнул и ощерился, наддал копытом дёрн, заплясал, звеня трензелями, и со скока перешёл разом на резвую рысь, удивив покачнувшегося в седле верхового.

Вампир размышлял, как быстро хватятся колдуна, и кто ещё мог знать о его ночной эскападе; ждут ли его возвращения в покоях преданные слуги или парочка девиц.

Окровавленное, иссохшее лицо и расширившиеся чуть не вдвое зенки не шли из головы. Фладэрик сплюнул в проносящийся под копытами коня вереск. Не забыл он паводок в деревне под Просекой. И Аллесцэ не забыл. А толку что?

Некоторые вещи нужно просто делать.

Голые Земли – полоса овеянных дурной славой холмов и пустошей – пролегали между равнинными лесами людского царства, владений Озара Косого, и Ветряным Кряжем, отсекавшим с южной стороны долину Олвадарани, королевство синеглазой Равнсварт. Суровые, негостеприимные края, изобильные лишайниками, колючим сухостоем, зарослями вереска, бездонными грязевыми лужами, смердящими ведьминым котлом, и расселинами в полторы сажени глубиной.

Редкие путешественники порой натыкались в Голых Землях на мрачные сооружения – кромлехи14 и менгиры15 периода Старых Войн, Тернеграда, а то и сотворения мира. А зимой, когда снег укрывал следы летних пиршеств изобильной и самовластной нежити, в Мрачных Холмах творились страсти похуже, чем в подгорных пыточных Семи Ветров. И волчьи войны оставались наиболее куртуазным мероприятием.

Проезжая вдоль правого рукава реки Олвадарани, для местных Багрянки или Рыжей, путники не раз замечали кровавые следы, ведущие в Голоземье, а то и находили причину появления оных под кустом.

Зимой жизнь в окрестных поселениях – Хуторье, Беглянке, Дратве, Выжиге, – затихала. Даже в Горкморе и Саженцах, городищах крупных, против лиха укреплённых, с регулярным гарнизоном и справными крепостными стенами, народ предпочитал за эти самые стены носу без надобности не высовывать, ворота почём зря не открывать, а сидеть по домам да тавернам, изничтожая запасы под завывания суеверного певуна, пока тот на гуслях да домрах наяривает, волчий вой за околицей перекрикивая.

Люд стервенел от наводнившего округу ужаса, так что с радостью отдавал последние гроши бродячему выжлецу, лишь бы тот предъявил парочку страхолюдных голов или припёр чучело оборотня, иногда – волчье, молью траченое да «героем» храбро из соседнего кабака умыкнутое. Горкморские доброхоты, как и бравое мужичьё из Саженцев, смотрели на подлог сквозь пальцы, неизвестно на что уповая.

По зиме северные оборотни редко выбирались дальше Волочан, предпочитая иные забавы. В отличие от упырей и вампиров. Фладэрик пожал плечами. Ну, пропадёт какой Микал Репка или баба Вторуша. Кабы по пьяни в яр упал, к мишке на паужин, или опята в кадушке ложными оказались, даром, что красные да крапчатые – никому б и дела не было.

И всё же мерещилось в Мрачных Холмах какое-то суровое, нелюдимое и непритязательное обаяние. Особенно на закате, когда солнце кровавым пятном садилось в слоистые туманы Хмури, а с топляков летели протяжные стоны, песни утопцев да болотников. Очерет на склонах полыхал, а там, дальше, в сухой осоке и скрипучем вереске мчались, свесив кровавые языки из жарких пастей, громадные северные волки, ночной кошмар Озаровых псарей. Или ковыляли, едва переставляя ободранные ноги, подвяленные в торфе мертвяки: люди их звали упырями, а вампиры – умертвиями.

Фладэрик оглянулся в седле, окинул взглядом кучерявую чёрную полоску перелесков равнины, где пролегали владения людей, не любивших ни зубастых гор, ни Вечных Льдов.

На востоке забрезжила первая зорька, вестница скорого рассвета. Небосвод светлел по кромке, наливаясь бледной позолотой, тягучей, что смола.

Первые лучи, черпнув разящего холода за исполинским провалом Колючего Змея, расколовшим равнину в незапамятные времена, запутались в сухой поросли Холмов, очертили уступами встающий на востоке массив Правобережья быстроводной Ларьи с его густыми рощами, буковинами и хорошенькими, будто резные игрушки, человеческими крепостями вплоть до самого Стародревья. Солнце, ленивое и медленное, как староста с похмелья, нехотя разметало парчовый подол над пыльными, едва пробудившимися от спячки долами.

Сквозь серую муть тумана, выползавшего из пепельных оврагов, клоками виснущего на игольчатых ветках багульника и влажных мётлах высоких трав, лучи пробивались седые и палевые. Фладэрик свесился с коня, разглядывая вытоптанный мох и прищурился, размышляя. С тракта безмолвные Холмы казались мёртвыми и пустыми. Привольные владения ночных бестий, волков и лис.

Изнутри же Голоземье настораживало свежепроторенными дорогами, совсем не похожими на путанные тропы умертвий.

– Хороводы тут, что ли, водили? – прикинул Фладэрик вслух, развлечения ради вообразив бранль16 на пустошах с нескладными мертвяками да чинно погладывавшими «лёгкую закуску» вурдалаками. Закуска вяло отбивалась.