- С чего это тебе вздумалось, что я вдруг устал? – искренне недоумевал Джим, насупив брови.
- Тут особо психологом быть не надо: ты какой-то вялый, весь в себе ходишь, ночами бредишь уже даже!.. Видно, что тебе необходимо выехать куда-нибудь, поваляться на пляже: вот ведь я съездил в свадебное путешествие – теперь как огурчик! Ощущаю себя превосходно, а ты здесь совсем закис, пока один на собственном хребту тащил наш салон, – Теренс облегчённо выдохнул и добродушно посмотрел на друга. – Вот не знал бы, что ты у меня такой своеобразный, решил бы, что втюрился в кого-то, – шутливо бросил он просто для веса в общей фразе.
- Ни в кого я не «втюрился»! – огрызнулся Джим, а глаза его бешено распахнулись, и нижняя губа задрожала и искривилась. Он выглядел совершенно как мальчишка, уличённый в мелком хулиганстве, который до последнего будет отстаивать свою неправоту.
Но Теренс не ожидал подобного всплеска, оттого был самую малость обескуражен и смущён.
- Ты чего взъелся-то как индюк? – он успокаивающе поднял обе ладони. – Я же говорю, совсем заработался…
***
Вечером Джим нагрянул в офис к Леони. Несколько раз отругав себя за дрожащие руки, в которых он держал латте, он направился к кабинету приятельницы. Было шесть вечера, сегодня они с Теренсом закрыли салон чуть раньше, а вот на работе у Леони творился настоящий караул: до официального конца рабочего дня оставался час, и суматоха и беготня достигли апогея. Со всех сторон раздавались телефонные звонки, начальница кричала, наполовину высунувшись из кабинета, мимо пробегали в сторону лифта те, кто сегодня «закончил пораньше».
Из-за угла вылетела Леони: всю её почти целиком не было видно, так как перед собой она несла огромную картину с какой-то художественно-рекламной графикой футуристического стиля.
- О да, у вас здесь чтят американские традиции, отрицающие всякую половую дискриминацию, – недоуменно оглядел её Джим, сдвинув саркастически брови.
- Все мужчины заняты просто!.. – оправдываясь, ответила Леони на выдохе.
- Дай-ка сюда этот несчастный «артефакт», – скомандовал Джим и взял из рук Леони картину.
Как только картина оказалась наполовину во власти Джима, Леони резко поставила её на пол и сложила руки поверх рамы. Её идеально приложенные с утра кудри растрепались, макияж потерял свежесть, а глаза лихорадочно вращались, сопровождаемые порывами тяжёлого дыхания. Женщины себя в таком виде обычно называют «ужасными» или «потрёпанными», хотя едва ли понимают, что в таком состоянии они куда естественнее, чем при фарфоровой идеальности краски, слоями покрывающей их лица.
- М, мой любимый латте! – она с дружеским нахальством выхватила из рук Джима стаканчик. – Это очень мило, что ты пришёл да ещё и не с пустыми руками, но прости, умоляю, – театрально-жалобным голосом причитала она, – у нас сейчас здесь настоящий дурдом, мне нужно столько всего успеть.
Ему показалось даже, что в её голосе звучала та торопливость, с которой обычно хотят живее спровадить. Ему стало невыносимо досадно.
- Я не хотел тебя отвлекать, честное слово! Всего лишь позвать на ужин… на дружеский ужин. Теренс, с тех пор как женился, стал отдаляться: я понимаю, это нормально, но я чувствую себя немного покинутым из-за этого. А у меня больше нет друзей, с которыми мне так… с которыми есть о чём поговорить и…
- Прости, не могу! – оборвала она его. – У меня столько работы. Извини меня, пожалуйста, я ни в коем случае не хотела бы…
- Эм, Леони, можно тебя? – осторожно спросил подошедший к ним Эван.
- Что случилось? Ты, ей богу, как дитя Эван: без меня давно бы вылетел из компании, – она наигранно закатила глаза.
Коллеги удалились, а Джим с любопытством начал наблюдать за ними. Горло ему царапала ревность, а на сердце была непонятная шальная радость, которая объяснялась лишь его самодовольством, с которым он смотрел в сторону мисс Маллиган и её сотрудника.
Он мало что слышал и понимал из диалога, но это и не сыграло бы хоть сколько-нибудь большой роли: он явственно видел, как возбуждены были нервы Леони, когда она, краснея и размахивая руками, пыталась объясниться с Эваном. При этом она всё ближе наклонялась в сторону своего коллеги, всё её тело открыто жаждало близости, а с языка меж тем срывалось совсем противоположное. Она напоминала мечущегося зверя: она не могла найти выход из клетки, оттого грызла её, свирепо ломилась, кричала и, вероятно, с одинаковой лёгкостью могла бы как приласкаться о руку своего «дрессировщика», так и вгрызться в неё с неистовой силой.
В этот момент случилось и ещё кое-что, что с треском выбило почву из-под ног окончательно обезумевшей Леони. Подле них очутилась секретарь миссис Саммерс, главы фирмы.
- Эван, ты уже освободился? Сейчас займут все самые приличные места в городе! – дрогнул писклявый, но весьма милый голосок.
Это была Джули – образец очаровательной бестактности, с всегда идеальным макияжем и причёской, с безупречным стилем в одежде, но преимущественно в розово-голубых цветах. Она отчаянно отстаивала собственный имидж дамочки среднего ума, но прелестной покладистости – та, на чьём лице не выражалось характера и индивидуальности или глубокой работы ума. Такие женщины как Джули всегда пользуются у мужчин успехом, считаются «мудрыми и терпеливыми», потому как умеют обстоятельно поддакивать и кивать, а также не к месту орудовать вырванными из контекста глубокомысленными и не очень цитатами.
- О, вижу, ты уже сам себя освободил от работы? – с деловым упрёком спокойно изрекла Леони и сложила руки на груди, осуждающе посмотрев на Эвана. – Рабочий день официально закончится через сорок пять минут, Джули, – злобно улыбнулась она секретарше.
На глаза ей вновь попалась скучающая фигура Джима, покачивающего одной ногой и то засовывающего, то вытаскивающего руки из карманов брюк. И в лисьих глазах её, прямо по зелёной радужке, пробежала искорка облегчения и злорадного упоения.
- Хотя знаете, идите сегодня пораньше… – отрешённо бросила Леони Эвану и Джули, направившись в сторону Джима.
Плавными, кошачьими шагами она подошла к своему приятелю и сладко-сладко, но до омерзения очевидно наигранным тоном сказала: «Я тут вспомнила, что могу всю свою работу перенести на завтра, ничего страшного в этом не будет. Так что да, я пойду с тобой поужинать», – она ласково провела рукой по его волосам на макушке.
Театральное представление удалось на славу: Эван и Джули удивлённо обернулись в их сторону.
Это странное действо было почти унизительным, но Джим не намерен был сдаваться или упасть духом, поэтому, подавив в себе гордость и себялюбие, он легонько кивнул Леони в знак согласия, хотя во взгляде его уверенно читалось: «Я всё понимаю, милая, не делай из меня дурака».
Дома Джиму не было покоя, он бегал из комнаты в комнату, приводя себя в надлежащий вид. Недолго думая, он надел деловой костюм: «Что за клоунада? Такое чувство, будто я иду туда важничать, а в этом прикиде я буду выглядеть попросту глупо – миллионер без миллионов – вздор, а не внешний вид! Я бы, во всяком случае, мог упиваться ломаемым ею представлением, поддержать эти глупые, жалкие попытки моей Леони самоутвердиться и якобы отомстить равнодушному возлюбленному… Где же тогда моё остроумие и ловкость ума? Я могу разрушить её убогий сценарий, это будет так легко, так грандиозно! Пусть она и не узнает о том, как я буду ликовать в душе. До чего же я люблю хитрить! О, как обожаю, когда люди думают, что провели меня! Они и понятия не имеют, что настоящая власть та, которую не видишь и не ощущаешь».
Джим так увлёкся своими думами, что упустил мгновение, когда его лицо в отражении вновь поддалось невиданным метаморфозам: с зеркальной поверхности ему вновь скалился и ухмылялся незнакомый человек с безжалостными глазами чёрно-карего цвета.
Они сидели в ресторане, и добротную часть вечера Леони говорила всякую чепуху, а её обычно сангвинические движения и жесты, были сродни истерическим метаниям. К тому же она пригубила пару бокалов красного вина, нервы её были расшатаны. Джим явился на ужин в костюме, хотя и чувствовал себя в нём неуютно. Поначалу он поддерживал их вздорную беседу, но постепенно его первоначальный пыл угас, Джиму уже не хотелось молчаливо смеяться над Леони – ему стало её жаль.
