Словно сильный удар по голове, а после звон в ушах. Моран стиснул зубы, охваченный яростной печалью. Он в оцепенении смотрел на лицо Тины, давно вычеркнутое им из памяти, стёртое добровольно, а она вдруг заимела наглости возродить тот образ, что напоминал Себастьяну о том, как болезненны непридуманные чувства и эмоции. Он смял фотокарточку в кулаке и ударил им по близстоящей тумбе, затем швырнул фото в мусорное ведро, оделся и вышел на улицу, остановившись под фонарём.
Его лицо обдало влажной ночной прохладой, в ноздри забился мерзкий запах выхлопов и дорожной пыли, прибитой к земле дождём, что шёл вечером. Моран прикрыл глаза и запрокинул голову, наощупь вынул из пачки сигарету и глубоко затянулся. У него тряслись руки от волнения, и истерические смешки накатывали приступами. «Обезьяна, чудовище…», − тихо рычал себе под нос Себастьян «нежности», какими нарёк когда-то Тину Маллиган, и мыслями уносился в горы Олимпик, где, наплевав на собственное безрассудство и ослеплённость, он впервые целовал женщину, из-за которой забыл себя.
Он открыл глаза и заметил наверху плакат с рекламой выставки, на которой был не так давно с Люсиль и вспомнил, что она ему тогда ответила, её холодное лицо и нарисованные эмоции. В его памяти этот эпизод вдруг лёг рядом с воспоминанием, когда он стоял за спиной Тины, припав лицом к её затылку, пока она, обводя его рукой линии на холсте, говорила с трепетом об игре света и тени, о буйстве красок, о глубине человеческих чувств, о возвышенной красоте природы. «Она уж точно знала, почему так любит живопись, а я, олень, её не слушал».
После он выдохнул, потушил бычок об асфальт и, желая забыться, отправился прочь, вернулся к себе в квартиру, продолжать странную, ни к чему не обязывающую игру. Холодная ночь поглотила его недолгое присутствие у фонарного столба и воспоминания, что обожгли изнутри.
***
Время стирает города, возводит новые, рушит судьбы, хоронит людей, свидетельствует их рождению, так чего ему стоит затянуть старые раны на сердце? Вопреки расхожим пессимистичным высказываниям, время всё-таки способно исцелять разум и душу, пусть не всегда полностью.
Через два с половиной года Леони вышла замуж за хорошего человека и вскоре родила ему дочь, которую назвала Эбигейл. Тина и Теренс в год замужества Леони тоже стали родителями: у них появился сын. Фирма, где работала мисс Маллиган (а ныне миссис Коулман), разрослась, миссис Саммерс ушла в совет директоров, оставив Леони своё место. Жизнь неслась бурлящим потоком, почти не оставляя времени на раздумья о прошлом.
Это был первый год в школе для Эбби, девочке нравилось учиться, особенно ещё и потому, что мать всегда её ободряла и поощряла тягу к знаниям.
В этот сентябрьский день Эбби задержалась в школе, общаясь с новыми подругами, но когда одноклассниц забрали родители, она осознала, что уже почти вечер и нужно спешить домой. Предупредив коротким звонком родителей, чтобы те не беспокоились, что она поздно придёт, Эбигейл решила прогуляться пешком до дома. Она долго ходила дворами, с открытым ртом оглядывая здания, деревья и людей. На игровой площадке, что была недалеко от родного дома, она увидела мальчишку, с которым вместе играла в детском саду: он увлечённо бросал мяч в корзину и ловким прыжком ловил его. Дети обрадовались друг другу и разделили игру в мяч. Они носились по площадке, задорно смеясь и крича, наслаждаясь потехой. В какой-то момент Эбби резко кинула мяч, и он улетел за ограждение.
«Я сейчас принесу, Митч!» – задыхаясь, весело крикнула девочка и шустро юркнула в распахнутые двери ограды.
Она прошарила кусты, что росли рядом, но ничего не нашла и уже думала паниковать и обвинять себя, что потеряла по глупости чужую вещь, но незнакомый голос вывел Эбби из раздумий.
- Это ищите, леди? – дружелюбно обратился к ней человек в солнцезащитных очках и строгом расстёгнутом пальто, протягивая мяч.
- Ой, да… Спасибо большое, сэр! – почти взвизгнула она и устремилась к незнакомцу за потерянным.
Мужчина присел на корточки перед Эбби, чтобы отдать игрушку, и с живым интересом стал рассматривать её лицо: и игривый светлый завиток, упавший на лоб, и родинку на подбородке, и блеск в голубых глазах, и грязь, засохшую на разрумянившейся щеке…
Она могла быть немного другой. У неё могли бы быть карие глаза и задумчивый взгляд, тёмные брови и невысокие скулы. Она могла бы быть другой, если бы он остался Джимом Патриком.
- Как тебя зовут? – он и так знал её имя. – Я Джим, рад встрече, − он протянул ей руку.
- Здравствуйте, Джим… − она смутилась и наморщила лоб. – Я Эбигейл. Мама, конечно, говорит мне не общаться с незнакомыми людьми, но вам я сделаю исключение, потому что вы спасли наш с Митчем мяч, − на её губах заиграла лучистая улыбка Леони.
- Какая у тебя хорошая мама, – Джим подавленно сглотнул и опустил глаза.
- Ну… в общем, мне надо идти. Спасибо ещё раз, сэр… Джим… до свидания! – Эбби упорхнула за ограду, радостно визжа, и триумфально подняла мяч над головой.
Девять лет. Неужели они не виделись так долго? Разумеется, Мориарти присматривал за Леони по криминальной привычке, но никогда не вступал в контакт. Он оставил её в покое, как и обещал себе, но не переставал быть рядом, невидимкой проживая жизнь Леони вместе с ней. Ему полюбилось, как в прежние времена и с Шерлоком, изредка наведываться в квартиру Леони, когда там никого не было, трогать мебель, вещи, разглядывать фотографии, ощущая себя частью этого маленького мира. Он понимал, что это чувство было мнимым. Непостижимо было вновь прирасти к этой женщине, она двигалась дальше без него.
Нельзя было сказать, что он страдал. Едва ли хоть кто-то из его окружения, даже близкого, мог допустить мысль, что со злодеем-консультантом что-то не так. Джеймс Мориарти действительно не выбирал между прошлым и настоящим; очевидно было, что он привык принимать себя таким, каким он был прежде. Всё так же он играл в опасные и запутанные игры с Шерлоком, устраивал грандиозные преступные «спектакли», истекая своим уже привычным безумием. Никто не замечал, что на самом деле он всё больше замыкался в себе; невидимая отрава разъедала в нём длинные коридоры пустоты и уныния. Себастьян как-то застал Джима одетого в наполненной до краёв ванне. Он лежал в холодной воде, вытянув наружу ноги и свесив по бокам ванны руки, в одной из которых держал бутылку рома. Морана испугало лицо Джима: оно не выражало ничего. «Выйди и закрой дверь, пожалуйста», – объявил он бесцветным голосом.
В какой-то момент чувство скуки в нём достигло предела, и Мориарти пригласил Шерлока на «милую беседу» у обрыва, близ беспокойной реки. Ему нужна была хоть какая-то определённость, хоть что-то, что вызвало бы в нём прежние скачки адреналина, острые ощущения. Всё это могла дать ему нынче лишь старая борьба ума с консультирующим детективом, затянувшаяся на много лет. Джеймс хотел порезвиться на славу, подразнить Холмса «ключом» к разгадке, что был так необходим второму в ходе расследования. Разумеется, Шерлок принял приглашение: он тоже забавлялся, растрачивая свой новый десяток на бессмысленный риск. «Вы с ним два старых неугомонных идиота!» – шутливо сказал другу в тот день Джон Ватсон.
Выдалось холодное и туманное утро, было восемь часов, на траве выпал тонкой коркой хрустящий иней, температура воздуха едва достигла четырёх градусов тепла. Старые враги встретили друг друга ухмылками на покрасневших от сырой прохлады лицах. Мориарти догадывался, что доктор Ватсон пришёл вместе Шерлоком, несмотря на то, что детектив явился один, имея в голове детально продуманный план.
Джим выдвигал абсурдные условия и давал туманные намёки, Шерлок смеялся и разгадывал его загадки, оттягивая время. В пылу словесного поединка между ними началась борьба. Улучив момент, Мориарти перехитрил Шерлока и достал пистолет, из которого сделал пару выстрелов мимо (случайно ли?), после чего обронил оружие. И когда Джеймс начал одерживать верх и жизнь Холмса висела на волоске, Джон сделал пару решающих выстрелов из подобранного пистолета.
