Кэролайн не любила Кевина и даже почти не испытывала к нему чувств как к мужчине, но у него было много денег, стабильное положение в обществе и уверенность в завтрашнем дне. Он любил появляться со своей элегантной женой на встречах с деловыми партнёрами, на светских вечеринках и в компании друзей, где он мог без слов похвастаться красивой супругой. Он видел в ней не женщину, а приложение к своей значимой персоне, но и его и её это вполне устраивало.

Зато это не устраивало Алексис. Всё детство она чувствовала, хоть ещё пока и не осознавала, холод и отчуждённость между родителями. И хотя Кэролайн никогда не скрывала от дочери, что Кевин ей не родной, девочка всё равно воспринимала его как родителя – иначе не могло и быть, она не знала своего настоящего отца, даже того, как он выглядит. У Алексис всегда были самые красивые платья, самые дорогие куклы, самые пышные дни рождения, но она завидовала своим небогатым подружкам, видя теплоту в их семьях и не ощущая её в своей.

В гостиной всё ещё горел свет. Мать до сих пор сидела там. Алексис тихо вошла в комнату и остановилась на пороге, наблюдая странную картину: Кэролайн отрешённо смотрела в какую-то точку, на разрумянившихся щеках блестели слёзы, а пальцы, борясь с дрожью, перебирали в руках те антикварные серьги, из-за которых был скандал два года назад. Её лицо было преисполнено горечью, но оно было живым! Настоящим. Алексис давно не видела на лице матери живых эмоций, столь естественного выражения.

Алексис подошла к Кэролайн, та подняла на дочь заплаканное лицо и испуганно тряхнула головой, чувствуя неловкость от того, что её застали в таком состоянии. Алексис протянула матери фотокарточку, и её юное лицо скривилось в страдании.

- Как ты могла? – хрипло прошептала Алексис. – Ты самый подлый человек из всех, кого я знала…

- Прости, – только и смогла ответить Кэролайн.

Уходить от ответов сейчас было бессмысленно, врать тоже, да и самой Кэролайн было в тягость что-то выдумывать из-за апатичности настроения.

- Неужели мне должно было минуть сорок лет, чтобы я поняла, как заблуждалась в жизни? – внезапно отвечала она. – Чтоб осознала, насколько я бездушный человек, неспособный уметь любить? Именно уметь любить, а не принимать чужую любовь, не работая над отношениями… Деньги, деньги, одни деньги ценила! – Кэролайн начала задыхаться и схватилась за платок, чтобы высморкаться. Дочь молчала, не перебивала её. – Я трусливая, жалкая… только и научилась, что себя жалеть…

- Мам… мама, перестань, – испугалась вдруг Алексис и обняла её. Когда она назвала её подлой, это было не так страшно, как слышать то, что Кэролайн ненавидит себя: это было так странно и в понимании Алексис не в духе её матери, которую она всегда видела уравновешенной и непроницаемой.

- Что? Что перестать, милая? Посмотри на меня! – зашептала в ужасе Кэролайн, распахнув глаза и уставившись на дочь, – ну, посмотри! На кого я похожа, м?.. Что ты молчишь?.. Я похожа на куклу! Мерзкую неживую старинную фарфоровую куклу, что стоит у меня в комнате, в доме моей матери!

- Мамочка, хватит, пожалуйста, – беспокойно причитала Алексис, обняв мать и поглаживая её светлые локоны.

- Ах, если бы всё можно было вернуть… и юность, и любовь, и остатки чистоты души…

***

На остановке и у кафе-бара, стоящего неподалёку, было людно. Близился шестой час вечера, работяги бежали выпить, прочие ждали транспорт. Клаус сегодня рано утром пришёл в бар, чтобы опохмелиться, но перестарался и, захмелев с прежней силой, уснул прямо за стойкой; разумеется, через несколько минут его выволокли на улицу, усадили под растущее рядом дерево, чтоб не смущал посетителей. Клаус ничего не понимал, бормотал что-то себе под нос, скрючивал пальцы на руке, в отупении разглядывая свои бессмысленные, пьяные действия. Чья-то рука стала осторожно, но настойчиво хлестать его по щекам, непонятный человек что-то приговаривал. Клаус не понимал ничего, потому стал отмахиваться, но эти попытки выглядели жалко.

- Ну, давай же, братишка, очухивайся же ты наконец, – вдруг заговорил субъект на понятном языке.

- Уйди! Не т-р-рожь… – рявкнул Клаус в ответ.

- Ник, давай вставай уже, поедем домой, м? – прорезался родной голос, и два озорных карих глаза Кола уставились на него.

- М-м, солидный какой! – пытаясь пошутить, мерзким голосом выпалил Никлаус и глупо улыбнулся, прикрывая глаза.

- Хм, благодарю сердечно, братец, – Кол весело оправил дорогой пиджак, – поднимайся давай, вот та-а-ак! Сто лет не виделись, Ник! Тебя не узнать, – бодро продолжал Кол, но чуткий к подоттенкам настроения Клаус слышал нотки горечи в голосе брата, который, вероятно, был в шоке от того, что увидел.

Клаус не помнил, как очутился в своей квартире, вымытый, лежащий в постели. Прошедшая неделя чудилась дурным сном, но подобные недельные запои время от времени давно были для Никлауса нормой.

В соседней комнате Кол смотрел по телевизору повторение сегодняшней игры своей баскетбольной команды, он почти задремал уже.

Кол сделал успешную спортивную карьеру, года три назад он стал тренером. С Бонни он развёлся после окончания колледжа, но поддерживал с бывшей женой хорошие отношения, они совместно воспитывали сына. У него также было двое сыновей от второго брака; можно сказать, что жизнь его удалась – Кол считал себя счастливым человеком.

Клаус втихую достал бутылку пива, но как только щёлкнул крышкой, Кол резко вскочил и выхватил у него из рук «эту отраву».

- Супер вообще, – процедил младший Майклсон, с отвращением выбрасывая бутылку в мусорное ведро.

- Извини меня, пожалуйста, – жалко ответил Клаус и закрыл лицо рукой, голова его поникла.

От осознания собственной убогости и ничтожности Нику хотелось провалиться сквозь землю. Он не виделся лично с Колом восемнадцать лет, а сейчас предстал перед любимым братом ничем – алкоголиком, доживающим свой век.

Кол где-то час читал ему лекцию в семейном стиле, кричал, энергично жестикулировал, а Клаус в ответ ему кивал, со всем соглашался. Это зрелище добило Кола. Он внезапно замолчал. «Что здесь за представление я устроил перед этим несчастным, пропащим человеком? Он ведь и так всё понимает. Он поделать уже с собою ничего не может, я же знаю Ника: у него есть эта слабость натуры, ведомость. Его трудно назвать борцом за жизнь. Зачем я «выступаю» сейчас? Мы взрослые люди, чёрт бы меня побрал, я должен просто его вытащить, должен сделать всё, что в моих силах».

- Мамуля, привет, я вас с папой не разбудил?

- Ох, здравствуй, мой родной! – послышался суетливый голос Эстер. – Да не очень, мы с отцом ещё сериал смотрим, не ложимся, – Кол через трубку почувствовал, что мать улыбалась.

- Мам, я… я тут Ника нашёл, он даже разговаривает со мной, – тихо сказал Кол, приглушая голос всё более. О Клаусе они всегда с матерью говорили тихо, будто о какой-то тайне. – Я завтра приеду домой, я хочу отвезти его к вам с папой. Останусь вместе с ним, может, хотя бы попробую его в чувства привести, он очень плох.

- Боже, я не верю! Как он? Дай мне его, пожалуйста!

- Нет, нет, мамуль, не сейчас. Завтра приедем, тогда и поговорите, а сейчас не надо.

- Ох, у меня аж сердце замерло, – как-то совсем по-старушечьи сказала Эстер и громко задышала из-за переживаний.

- Я просто хотел подготовить тебя к завтрашнему дню, хотя и понимаю, что ты теперь нервничать будешь. Деваться мне некуда было. Ладно, мы спать будем ложиться, поцелуй за меня мелких, спокойной ночи, мам.

- Добрых снов, Кол.

Это были долгие четыре месяца, но Кол не сдавался. Клаус несколько раз срывался и уходил в запой, и брату приходилось силком вытаскивать его из местных грязных баров, коими «зарос» их родной городишко за последние десять лет. К слову, многие здесь спились, включая и соседей – старых друзей Майкла. Мистеру Майклсону было от этого больно, и он огородился от всех знакомых, проводя свободное время с семьёй, особенно со внуками. Он винил себя в пьянстве Клауса, не понимал и не видел всей картины, оттого считал, что недостаточно времени уделял воспитанию старшего сына.