***

Рождество для Коннора — не предпраздничная возня, не суетливые походы по магазинам, пропитанным звуками той самой песни Синатры, не надоедливые рекламные слоганы «успей порадовать своих близких!» и даже не просмотры старых рождественских комедий. Это лишь тихий скрип снега под ногами и бессмертное признание из трёх слов. Этот праздник стал синонимом уютного напоминания о самых важных вещах в его жизни.

Под кружащиеся белые хлопья за окном Коннор думал о том, что Мари не звонила и не писала с того момента, как расстроенная покинула его дом. Тоска и чувство вины усиливали боль от заживающих ран, полученных во время недавней погони. Своевременная операция в лаборатории Майкла спасла от разрушения органы, но повреждения оставили серьёзные последствия, и состояние Коннора сделалось хуже, чем обычно. Хэнк никогда ничего не запрещал ему, но в этот раз запретил: запретил даже выезжать на места преступлений, пока не появится видимых улучшений. Спорить с ним было бесполезно да и попросту глупо. Коннор снова и снова проклинал свою ложь, из-за которой не мог сказать Мари, что с ним происходит. Как же не вовремя она тогда пришла — сразу после того, как он вернулся домой из лаборатории. Целыми днями было плохо и не хотелось, чтобы его видели таким. Он несколько раз пытался позвонить ей, но Мари не брала трубку, а сообщения игнорировала. Но сегодня Коннор заметил, что отправленные сообщения были наконец прочитаны, и это немного обнадёжило его.

Сладкое дежавю — она снова была на пороге его дома, охваченная светом уличного фонаря. Вбежала не поздоровавшись и затряслась в прихожей, начав растирать закоченевшие ладони и ляжки.

— Просто не верится, что где-то необратимо тают ледники, когда здесь такой дубак! — заполошно процедила она, стуча зубами, и с облегчением прислонилась к стене.

— Ты что, больше не злишься на меня?

— Я вообще-то всё время на тебя злюсь! Но сил больше нет обижаться. Какой же ты козёл… — В ответ он посмотрел на неё с раскаянием и потянулся, чтобы обнять, но Мари нырнула под руку Коннора и продолжила: — Скажи, что придёшь к нам на Рождество. Прошу, хоть раз не будь мудаком, когда ты нужен мне. Не обязательно общаться со всеми в гостиной, можешь хоть спрятаться в моей комнате и носа своего кривого, — она произнесла это слово особенно ласково, — не показывать. Просто будь там. Рождество без тебя — не Рождество, — добавила со всей серьёзностью. — Приходите с Хэнком, папа тоже обрадуется.

— Обещаю, что приду.

С грустью смерил расстояние меж ними.

— Хорошо. Я уже ухожу, если что: сможешь остаться в дражайшем одиночестве. До послезавтра. — Мари открыла дверь и перешагнула порог, но остановилась и развернулась. — Ты мой самый близкий друг, и я хочу тебе рассказать. — Её взгляд был решительным и как будто печальным. — У меня… появился кое-кто. Он очень хороший. И действительно нравится мне. Не знаю, насколько всё серьёзно: просто наслаждаюсь тем, что у нас есть. Вот… Хотела, чтоб ты знал.

И морозная мгла выкрала её в свои голодные пустые объятия.

«Умоляю, позволь мне остаться сегодня с тобой», — проиграла его память отчаянный голос Мари.

«Умоляю, останься со мной», — потерянно шепнул в темноту, ощущая, как безжалостно заходится от горя усталое сердце.

Дом Эвансов был полон народу: бабушки и дедушки, Кристина с родителями, из кухни и обратно бегала Кларисса, ставя очередное блюдо с закусками или бокалы, Роджер стоял у камина, развлекая гостей историями со службы: в это Рождество он на удивление не злоупотреблял спиртным. Мари открыла только что прибывшим Хэнку и Коннору, с порога принявшись осыпать их поздравлениями. Через минуту следом за ней подошёл приятной наружности юноша и протянул гостям руку.

— Стэн, — представила своего парня Мари и улыбнулась с толикой неловкости. — А это лейтенант Хэнк Андерсон и мой Коннор… «мой» в смысле, лучший друг, — с коротким растерянным смешком поправила она себя.

«Волосёнки сальные, тощий, высокий, выражение лица весьма неглупое, — подумал Коннор, пожимая руку Стэна. — Он с ней одного возраста и состоит из плоти и костей: логично, что она предпочла его».

— Приветствую, — дежурным голосом робота произнёс Коннор.

— Я так понимаю, вы, лейтенант, работаете с отцом Мэри? — поинтересовался Стэн, когда жал руку Андерсона.

«Мэри?» — безмолвно насупился Коннор.

— Мы оба с ним работаем, — ответил Хэнк.

— Ого, так много копов сегодня в доме! Главное теперь не делать ничего противозаконного, — неуклюже смеясь, произнёс Стэн, но его шутку поддержали лишь снисходительными улыбками. Мари утешающе переплела свои пальцы с его, и Коннор скрежетнул зубами, увидев это.

— Пойду выпью. — Хэнк откашлялся и бодро прошёл в гостиную.

— Тебе налить чего-нибудь? — заботливо обратилась Мари к своему другу, деликатно положив руку ему на плечо.

— Спасибо, я попозже: чувствую себя что-то не очень.

Внутри всё болело, а из-за нервов начало сжиматься, и боль становилась сильнее. Его родная Мари, одетая в белое вязаное платье со снежинками, и с небрежно собранными несколькими прядями на макушке казалась чужой и недосягаемой. Коннор поймал себя на мысли, что словно даже не имеет права прикоснуться к ней. Мари хохотала в компании Крис и своего парня, прижимающего её к себе за талию: они обсуждали темы, которые он не смог бы поддержать. Зато бабушки Эванс и Флетчер очаровались учтивостью «этого молодого симпатичного детектива» и забрасывали Коннора странными вопросами о работе и его отношениях с их внучкой. Спустя час тяготящей болтовни он улучил момент и незаметно скрылся в комнате Мари. Праздник не приносил никакой радости, люди надоели, ревность извела, но, к счастью, самочувствие стало немного лучше.

Ему нравилось наблюдать за плавно падающим снегом в тишине и приглушённом свете огоньков, считая снежинки. Счёт всегда успокаивал. Внизу стало очень шумно, включили музыку, бокалы зазвенели. Быть на празднике лишним оказалось тоскливо и мучительно. С машинной рациональностью Коннор попробовал найти положительные стороны в сложившейся ситуации, убедить себя, что этот паренёк всё равно не будет с ней вечно, но в итоге психанул от бессмысленности этого занятия и перестал.

Скрипнула дверь, и в комнату медленно вошла Мари, балансируя и стараясь не пролить содержимое тумблера¹{?}[широкий низкий стакан, используемый для крепких спиртных напитков.], который несла. Захлопнула ногой дверь, плавно подошла и вложила в руку Коннора стакан с эгг-ногом²{?}[сладкий напиток на основе сырых куриных яиц и молока. Популярен в США и Канаде, странах Южной и Центральной Америки, Европе. Является традиционным рождественским напитком.].

— Сходи поешь чего-нибудь, хоть немножко, — упрашивала она его хитрым ласковым голоском. Он любил этот плутоватый умасливающий тон и забавные гримаски, которые он обычно сопровождал, но сейчас лицо Мари было полно волнения. — Посмотришь за дверью минуточку? Если что, дёрни за рукав. — Она открыла окно и воровато высунулась наружу, впервые без стеснения закурив в присутствии Коннора. Сделала пару коротких затяжек и с недоумением посмотрела в его сторону. — Ты не удивлён?

— Да я и так знаю, что ты покуриваешь. У тебя вся верхняя одежда табаком провоняла, — улыбнулся он, сделав маленький глоток.

— Я брошу.

— Агась, — спародировал он её манеру.

— Честно-честно!

— Если захочешь, бросишь. — Коннор пожал плечами. Ром обжёг его пустой желудок, в конечностях начало покалывать.

Мари поёжилась от холода, потушила окурок о подоконник и закрыла окно. В комнате запахло морозом и табаком с ароматизатором корицы. Привычным небрежным движением затянула потуже собранные под резинку пряди и пригладила распущенные снизу. Коннор залюбовался ею и очарованно сглотнул, затем отставил тумблер и поднялся с кресла. Она удивлённо задрала голову и уставилась на его решительные черты, изрисованные переливчатой тенью и мерцанием огоньков. Коннор бережно заключил в ладони любимое лицо напротив и не мог оторвать взгляда от застывших клякс света внутри зрачков Мари. Его губы чуть открылись и с нежностью припали к её щеке. К другой. Ко лбу, к подбородку. Он не переставая легонько целовал её глаза и скулы. Рыдания жгучей верёвкой сдавили горло: «Драгоценная, родная, любимая, настоящая», — лихорадило его неугомонные мысли. Тело била дрожь — не жалкая имитация. Жаждущие губы наконец-то чувствовали её кожу, ощущали тепло: «Даже если всё провалится к чертям и я умру, мне не о чем жалеть… До чего хорошо! Вечность бы целовал твоё лицо, моя милая. Моя Мари».