Весь этот ураган бушевал под скандалы отца и мачехи. Роджер подозревал жену в измене, но никаких доказательств у него не было.
Доказательства были у Мари, неосторожно вернувшейся из школы на полтора часа раньше, чем обычно. Именно тогда она увидела этого мифического другого мужчину — статного брюнета в деловом костюме, красивого и высоченного — её отец застрелился бы от чувства неполноценности рядом с таким. Он занимался сексом с Клариссой на диване в гостиной: это мало походило на порнографию с её нарочитостью и постановочностью, отполированными телами и наигранными стонами. Мари было неловко и стыдно, но она досмотрела до конца. В груди и внизу живота так жгло от страха и волнения, что она еле унесла ноги, когда всё закончилось, и Кларисса отправилась провожать любовника до дверей. Эпизод, обжёгший сознание. Он стал для неё новой любимой фантазией, в которой было так захватывающе без угрызения совести отдаться в объятия всепоглощающей страсти назло воображаемому холодному мужу. Но Мари было искренне жаль отца, что изрядно мешало эротическому наслаждению, и этот необъяснимый коктейль полярных эмоций то внушал ей чувство вины, то желание замкнуться в себе. Решение не выдавать Клариссу, чтобы не испортить её брак с Роджером, только усугубляло положение. Чёрно-белый мир внезапно стал настолько серым и неоднозначным, что разобраться в деталях оказалось непосильной ношей для взрослеющего человечка.
Коннор в основном неопределённо пожимал плечами в ответ на её неудобные вопросы, и Мари это начинало злить. Неужели тридцатилетнему мужчине нечего ей сказать по поводу отношений и секса? Он был последним рубежом в её попытках узнать что-то важное, но не мог объяснить решительно ничего.
— Ты, кажется, вообще ни с кем не трахался, кроме обожаемой работы, — бестактно и насмешливо отпустила Мари в разгар мая, когда впервые за долгое время навещала своего друга в участке. — Тебя не допросишься хоть чем-то поделиться! Я вот тебе всё рассказываю…
Впервые за свою недолгую жизнь Коннор подавился кофе.
— И что же… — Коннор несколько раз откашлялся, — ты хочешь услышать, например? — Ему было не по себе и хотелось отключиться к чёртовой матери.
— Да что угодно! Ты встречаешься с кем-нибудь? Или, не знаю, может, тебе в принципе не нужны серьёзные отношения и ты предпочитаешь не связывать себя обязательствами… Иногда я думаю, что ни черта о тебе не знаю. Я уже не ребёнок и со мной можно делиться такими вещами. Я бы не осуждала и всегда была готова поддержать тебя.
— Мы так редко видимся. Ты действительно хочешь обсудить именно это? Мне куда интереснее, что происходит у тебя и…
— Да как же ты бесишь уже, Коннор! Вечно про меня только говорим! Я хочу наконец узнать, как у тебя дела. Почему ты постоянно закрываешься и делаешь вид, что это нормально? Что нормально забить на то, чем живёшь ты, и бесконечно копаться только в моём подростковом дерьме. — Она умолкла и обратила к нему взгляд, наполненный растерянностью, тоской, злобой и любовью. — Просто поговори со мной. Поговори хоть раз! О себе. — Мари протянула через стол руки и сжала в ладонях его пальцы, сомкнула веки и выдохнула. — Поговори со мной о том, не знаю, как поцеловался первый раз, как получал по шапке за плохие отметки, под какую музыку тряс башкой на школьной вечеринке, какую девушку или, быть может, парня хочешь видеть рядом с собой. Ты понимаешь, что я даже не до конца уверена, что знаю, какой ты ориентации! Это же мрак! Это неправильно. Я заслуживаю знать, потому что у меня нет никого ближе и дороже, чем ты…
Он был не готов к этому. Чем старше она становилась, тем более непредсказуемым делалось её поведение, и Коннор осознал, что застыл во времени, в вакууме, где его Мари всё ещё была ребёнком, которому можно было солгать во благо и остаться безнаказанным за своё бесстыдство. Ни одна из прежних уловок больше не работала, ей нужны были ответы. Здесь и сейчас. Но выдумывание всё новой и новой лжи изматывало душевные силы.
«Что ты хочешь услышать от манекена, девочка? У меня нет ничего своего, кроме тебя. Твои детство и юность стали и моими тоже, ведь собственных у меня никогда не было. Я так устал от вранья. Но если скажу, что меня зачали на конвейере, а не в постели, как тебя, ты возненавидишь меня, оставишь и никогда больше не захочешь видеть».
— Почему ты молчишь? — отчаянно пробормотала она, глядя на него с мольбой.
— Прости. Я устал. И у меня много работы.
— Да пошёл ты, — шикнула на него Мари, резко отстранилась, взяла рюкзак и бросилась на выход к стеклянным дверям.
На полпути врезалась в попивающего на ходу кофе Гэвина, раздражённо цокнула и продолжила свой путь, не оборачиваясь.
— Окей, извинения приняты. Типа, — буркнул ей вслед Рид, затем развернулся и воинственно посмотрел в сторону озадаченного Коннора. Прищурился, в развязно-импозантной манере приблизился к столу коллеги и принялся буравить его взглядом. — Знаешь, до меня тут на днях допёрла одна вещь, ну, когда перекидывался парой слов с малышкой Мари… Хах, какой же ты всё-таки уёбок. Жалкий, бездушный, пластмассовый кусок говна. Сколько лет вы дружите? Пять вроде? И всё это время каким-то чудом тебе удавалось компостировать ей мозги.
— Тебя это не касается. Ты ничего не знаешь о…
— Завали хлебало! — Гэвин ткнул указательным пальцем в его сторону. — Мне абсолютно насрать, как ты переживаешь это и переживаешь ли вообще. Мне стоило невероятных усилий не сдать тебя, оставив мелкую в розовом неведении. Её безоговорочная вера в то, что ты человек, — это что-то на уровне фантастики, честное слово! Запредельное враньё длиною в несколько лет. Ты поразительная мразь.
«Даже Рид, грёбаный Гэвин Рид, готовый идти по головам ради карьеры и не испытывающий ни к кому сострадания, и то куда милосерднее к моей Мари, чем я».
— Я признателен тебе за это, Гэвин. Спасибо.
— Засунь в жопу свою признательность! Можешь строить из себя героя и милашку сколько влезет, но, в отличие от других, я вижу тебя насквозь. — Он немного остыл, отступил на шаг. — Советов давать не буду, ты мне не приятель, и уверен, сам про себя всё прекрасно знаешь и понимаешь, как следует поступить, чтобы хоть немного оправдать свою никчёмность.
— Ты закончил? Если да, сделай одолжение: вали отсюда.
— У жестяного щеночка прорезался голосок, чтобы тявкнуть! — Рид гоготнул. — Как мило. И абсолютно похер.
***
Летом она снова уехала в Канаду, впервые не попрощавшись лично: просто скинула сообщение, что находится в аэропорту и прикрепила фотографию своего самолёта на посадочной полосе. Холод, к которому было тяжело привыкнуть.
Чтобы не зациклиться на жалости к себе и тоске по общению с Мари, Коннор охотнее стал наведываться в гости к Грейсам, и вскоре обнаружил, что за беседами с Майклом время пролетало незаметно. Эти встречи перестали быть альтернативой, призванной заполнить пустоту, и превратились в естественную потребность общения. Давно позабытый привкус новизны. Ко всему прочему, при Майкле не нужно было притворяться и стыдиться своей сущности. Напротив, Коннор подмечал, как приятель иногда виртуозно извлекал пользу из его искусственной природы. Главным образом в помощи над собственной работой. Оказалось, что функционал реконструкции мест преступления прекрасно подходил для 3D-моделирования в режиме реального времени, и Коннор мог просчитать успешность разработок Майкла с учётом выбранных материалов. В комнате младшего Грейса целыми днями горел голографический проектор, не утихал блюз-рок и разговоры о робототехнике и биоинженерии. Всё это время оба деликатно обходили стороной итог своей первой беседы, откладывая тот острый, важный вопрос до поры, пока не появятся устойчивые успешные результаты проектирования.
Первая удача им улыбнулась, когда Майкл соединил две различные субстанции, сплав которых оказался идеальной имитацией тканей человеческих органов, и полностью мог выполнять соответствующие функции в связке с нейронами.
— Центральная нервная система — это будет наша дебютная реальная модель, — с горящими глазами озвучил предстоящие планы Майкл, разглядывая и тестируя специальным прибором образец ткани. — Я, наверное, в штаны наложу от счастья, когда она будет готова!
