— Контекст в искусстве и его подверженность интерпретациям в силу различных причин всегда казались мне забавной штукой. И твой пример ярко это демонстрирует. Но, я так понимаю, визуальный ряд вызвал в тебе более сильный отклик?
— Да. Как я и сказала, мне показалось, что сейчас у него появилось что-то вроде новой актуальности, — подытожила она и нажала на проигрывание.
На чёрном экране всплыли белые титры: «Sans contrefaçon»³{?}[ссылка на клип для тех, кто не видел, но хочет понимать, о чём речь: https://youtu.be/d03wJOgoq1k] — значилось в них название музыкальной композиции. И первым, что предлагала зрителю картина, являлось белое лицо куклы в чёрной кепочке под аккомпанемент хрустального голоса и мелодии, похожей на удары капель дождя. Заложенный в программе языковой пакет без труда позволял Коннору понимать французский, но смысл текста его не особенно занимал, потому как в подсознании уже появились догадки о том, что имела в виду Мари. Причудливая атмосфера начала XX века захватила его пристальное внимание: студёное дуновение осени, холод ливня, который можно было ощутить чуть ли ни кожей, и вползающее внутрь отчаяние изгнанного из цирка артиста — главного героя ленты. Всё, что у него осталось — безжизненная спутница — кукла с человеческий рост, к которой он был нежно привязан и которую взял с собой в одинокое странствие по обдуваемым промозглыми ветрами холмам. «Я, как эта кукла, — со сжавшей механическое сердце тоской подумал Коннор, неотрывно глядя на экран, — улыбчивое личико, послушное тело и глупый вид. А моя Мари, подобно этому несчастному, потерянному актёру, так же нелепо таскается со мной, считая, что я живой», — он почувствовал, как Мари уютно потёрлась виском о его плечо и умиротворённо выдохнула.
Наконец для главного героя случилась роковая встреча с артистами бродячего цирка во главе с загадочной женщиной в чёрном платье, похожей на колдунью. Предчувствие неизбежного, сквозь блёклую картину настоящего вот-вот готова пролиться магия.
— У них всех так жутко подведены чёрным глаза! — изумлённо отреагировала Мари. — Я, наверно, так же выгляжу со своими попытками в макияж!
— Я без ума от твоей трезвой самоиронии. Это что-то…
— Нет, ну что за голос! — произнесла с восхищением. — Невозможный, роскошный, не из этого мира. Она поёт — а мне и свято, и порочно на душе, можешь себе представить?
Ведьма схватила безвольную тряпичную подругу главного героя и, безумно хохоча, унесла с собой к морю. Охваченный страхом, ринулся в погоню. Но что за диво: его любовь, совсем живая, настоящая, шаловливо играет в ладушки со своей воскресительницей на песчаном пляже. Ликование души, радость и сладкий поцелуй, обещающий счастье. Правда, совсем недолгое. К заходу солнца таинственная труппа двинулась в путь, и чары рассеялись: рыжеволосая красавица вновь обмякла куклой в объятиях безумно влюблённого артиста, чьё сердце осталось навсегда разбитым.
— Прекрасно и безнадёжно. Всё холодно расставлено по местам, ни малейшего шанса на счастье, на… человечность. На чудо… Никакого чуда не будет, — вынес себе приговор Коннор, без интереса провожая взглядом строчки титров. — Ты, должно быть, хочешь сказать, что он жертва самообмана? Что любить вещь изначально глупо?
— Едва ли. Я думала об обречённости.
«Как бы я хотел рассказать тебе, что обречённостью наполнен каждый новый день для меня. Но уже поздно выбирать правду. Вывод очевиден и незатейлив: какой правдоподобный спектакль я ни разыгрывал бы, как ни пытался найти свою колдунью из бродячего цирка, чары всё равно спадут, и останусь я. Такой как есть. Всего лишь машина. Пластиковая кукла, которая не в силах выдрать свои железные внутренности и заменить механическое сердце настоящим. Моя кровь никогда не будет красной».
***
Мари не особенно ждала Рождества: в воздухе витал тлетворный запах испорченного праздника; не трудно было догадаться, что Роджер и Кларисса используют этот день, чтобы лишний раз поспорить о том, кто из них бо́льшая сволочь и всё испортил, когда второй так старался, чтобы было идеально. Не представлялось возможным и убедить мачеху, что совершенно необязательно приглашать к ним дядю Роберта, поскольку Мари не собиралась вновь выносить пытку его остроумными занудными шутками и рассказами о Европе или очередном купленном антиквариате. Кларисса накричала на падчерицу, сославшись на её детский эгоизм, дескать, и так ничего хорошего, а она ещё и командовать будет, как им праздновать. Повысил голос и отец, надравшись с самого утра и решив припомнить лишний раз о том, какая Мари недальновидная в выборе будущей профессии. Последовавшие немного позже неуклюжие попытки Роджера извиниться испортили настроение его дочери ещё сильнее, но Мари сделала вид, что не злится, дабы не усугублять и без того отвратительный день.
К восьми вечера приехал Роберт. За пять минут до его появления Роджер на посошок повздорил с женой для закрепления результата, когда та забыла достать из духовки цыплёнка из-за того, что напивалась за просмотром рождественской серии любимого сериала, пытаясь хоть как-то снять напряжение. Не вышло. Зато вышло впасть в пелену пьяного безразличия, которая помогла эффектно разыграть перед гостем радушие и атмосферу веселья. Оба супруга демонстративно пытались вступать в активную беседу с прибывшим родственником, и со стороны это выглядело жалко. Мари чувствовала горечь и стыд, но нацепила фальшивую улыбку и старалась спасти угрюмое Рождество. Ради Клариссы даже завела увлечённую беседу с дядей. Роберт незамедлительно вручил племяннице рачительно выбранный подарок — шикарное дизайнерское платье тёмно-синего цвета с тонкой золотой оторочкой. Его лицо светилось преувеличенной гордостью, руки дрожали от предвкушения.
— Ну, как тебе? — пригладив изящные усы, поинтересовался он и вставил в зубы сигару.
— Очень красиво, дядя Роб. — Мари попыталась сделать вид, что в восторге. Она была по-настоящему благодарна ему, но не понимала этой нетерпеливой дрожи в его голосе. — У меня никогда не было таких платьев, это просто вау! — удовлетворила его желание получить максимальную отдачу. Пусть, в конце концов, порадуется, сегодня всё-таки Рождество.
— Я отлично знаю твой размер, моя любимая девочка! — задорным голосом отчеканил Роберт, зажав меж пальцев дымящуюся сигару. — Должно быть как раз. Так долго выбирал, очень хотел, чтобы оно подошло тебе.
Нервно зачесал рукой смолисто-чёрную густую прядь волос.
— Агась, круто. Мне нравится. — Прошла в обеденную и с безразличием повесила на спинку стула чехол с платьем.
Когда на часах стукнуло десять, ей пришло сообщение от Коннора: поздравление и трогательное дурацкое селфи в шапочке Санты, на котором он обнимал высунувшего язык довольного Сумо. Мари неподвижно разглядывала счастливое лицо своего лучшего друга, затем трепетно прикоснулась на дисплее к его прикрытым в блаженстве глазам. Слёзы с мерзким пощипыванием скатились по щекам, и она резко смахнула их с подбородка. Вернувшись в гостиную, Мария ни о чём не могла думать, кроме этого радостного спокойствия в чертах Коннора. Ей нужно было прямо сейчас, сию же секунду к нему, чтобы эта радость принадлежала им двоим. Опостылевшие стены родного дома, надоевшая своими склоками родня, тошнотворный запах гари и духов — пусть всё провалится к чертям!
— Пап, а пап? — Она подёргала за рукав Роджера, дымящего сигарой, которой его угостил кузен. — Вы тут вроде и без меня хорошо время проводите, можно я схожу к Коннору? Он меня потом домой приведёт.
— Да у тебя на уме один лишь хренов Коннор! — Роджер икнул, пошатнувшись. — Как-то уж очень подозрительно ты к нему привязана. Он что, пристаёт к тебе?
Мистер Эванс отдавал себе отчёт, что говорит полную чушь по известной ему причине. Но он был пьян и зол, ему хотелось кого-нибудь унизить, чтобы не ощущать себя ничтожеством.
— Кстати, Фред — ну, мой друг-психолог, которого я для Марии рекомендовал — рассказывал, что некоторые насильники детей способны эмоционально привязывать к себе жертв, и те даже начинали верить, что насилие происходило по обоюдному согласию. Страшная штука, очень страшная. — Роберт сердобольно покачал головой и отпил из своего стакана бренди.
