Все пройдет прекрасно, говорит себе Джованна и уже представляет расставленные под деревьями столы, слышит детский смех и болтовню взрослых.

Донна Чичча достает из корзины вышивание. Джованна хотела бы к ней присоединиться, но ее ждут другие, менее приятные дела. Она достает из кожаной папки бумаги и хмурится. Потому что там, в этих бумагах, нет праздных аристократов, а есть бедный, очень бедный город, который полагается на милость сильных мира сего, чтобы выжить. И она должна вслушаться, понять, кто сильнее нуждается в помощи, и сделать все, что в ее силах.

Джованна просматривает ходатайства. Вот письмо от конгрегации дам Джардинелло с просьбой помочь с приданым одной особе, которая «весьма нуждается», а также собрать имущество для новорожденных из бедных семей; еще одно ходатайство – от жен матросов с пароходов Флорио: они хотели бы учителя для своих сыновей, чтобы научить их «хотя бы читать и расписываться».

Только о сыновьях пекутся, с горечью думает Джованна. Никого в Палермо не заботит, что девочки не умеют писать и считать. Девочки, когда вырастут, должны сидеть дома, заниматься детьми и кухней. Хорошо, что хотят чему-то научить хотя бы сыновей.

Джованна смотрит на Джулию, та сидит на лужайке, играет с куклой. Ей семь лет, она очень умная девочка. Совсем недавно стала учиться вместе с братьями, как и подобает дочери аристократов. Иньяцио велел без промедления обучать ее французскому и немецкому языкам. Братья уже изучают географию, математику, стали брать уроки игры на скрипке – нужно прививать чувство прекрасного, как заведено у благородных европейских семейств. Семейств, с которыми они познакомились во время летних поездок по Италии. Кстати, вскоре они должны отправиться на Север, в Венето, в Рекоаро. Флорио стали ездить на этот курорт, узнав, что он популярен среди палермской знати, а также у промышленников и политиков с Севера. Иньяцио заключал там нужные сделки, скрепляя их не бокалом шампанского, а стаканом кристально чистой воды из минерального источника Лелия.

Джованна снова склоняет голову к бумагам, просматривает листки с расчетами. Как ни странно, именно ее тесть положил начало доброй традиции – жертвовать в пользу бедняков Палермо. Он говорил, что делает это потому, что сам родился в простой семье и знает, как тяжело достается работяге кусок хлеба. Злые языки, однако, утверждали, что он попросту откупался, хотел отвлечь внимание благородной публики от того факта, что женился на любовнице. В общем, пытался таким образом добиться признания и уважения в обществе.

Джованна изучает длинный список ходатайств, и ей на ум снова приходит мысль, которую она давно вынашивает. Она хочет открыть кухню для бедняков, ведь этим людям часто нечего есть, их жены вечно беременные, а дети умирают от голода, потому что у матерей нет молока. Нужно подумать, каких это потребует затрат…

В этот момент Винченцо вдруг делается нехорошо.

Братья играли в мяч, мяч отлетел к пруду. Винченцо побежал, схватил мяч как раз в тот момент, когда тот чуть не укатился в воду. Внезапно боль, как тисками, сжала ребенку грудь, подступила к горлу.

Тяжело дыша, Винченцино падает на колени. Он кашляет, кашель сменяется судорогой. Мяч выкатывается у него из рук.

Подбежавшая няня хлопает его по спине, но безрезультатно. Лицо ребенка сначала краснеет, затем начинает синеть. Подбегает Иньяцидду, подбирает мяч, останавливается рядом с братом. Отступает назад.

– Что с тобой, Виче?

Он видит, как рука брата цепляется за фартук няни – пальцы скручивают ткань; из горла вырывается только хрип, кажется, что Винченцо задыхается, ему не хватает воздуха, еще мгновение – и он умрет от удушья.

– Maman! – кричит тогда Иньяцидду. – Мама-а-а-а!

Джованна поднимает голову, услышав тревожный голос сына. Видит, что Винченцо лежит на земле, а няня трясет его тело.

– Донна Чичча! – кричит Джованна. – Помогите! Кто-нибудь! Доктора! Скорее!

Она вскакивает на ноги и бежит к сыну. Бумаги, лежавшие у нее на коленях, разлетаются в разные стороны.

– Воротник! Нужно расстегнуть воротник! – кричит она и сама же его расстегивает. Сгоряча царапает кожу на шее Винченцо, рот которого судорожно ищет воздуха.

Подбегает донна Чичча, за ней Нанни, он берет ребенка на руки и несет в гостиную.

– Скорее в дом! Я послал за дохтуром! – кричит он. Помогает Джованне подняться, поддерживая ее под локоть, а няня уводит рыдающую малышку Джулию.

Один Иньяцидду остается стоять с мячом в руке.

Робко, неуверенно идет он за матерью и слугами, но не входит в дом, а смотрит на происходящее через стекло дверей. Так случалось уже не раз: кажется, что воздух не может выйти из легких Винченцо, застревает внутри.

Он наблюдает за домашними со страхом, к которому примешивается раскаяние. Это ведь он заставил брата бежать за мячом… Но, с другой стороны, Винченцо вечно болен. «Я не виноват», – повторяет Иньяцио, прижимаясь носом к стеклу. А вокруг – яркий солнечный свет и стрекот цикад.

Лицо брата вновь порозовело. Мать кладет ему на лоб мокрый платок, ласково гладит по голове.

Винченцо плачет. Джованна обнимает его и плачет вместе с ним. Донна Чичча утешает обоих, затем встает, исчезает в дверях гостиной и вскоре возвращается вместе с доктором.

Через стекло Иньяцидду слышит их голоса. Он хотел бы пойти к ним, попросить прощения у брата, потому что внутренний голос неотступно бубнит: ты виноват в том, что брат едва не задохнулся. Он хотел бы обнять Винченцо, пообещать, что больше так не будет, что они не будут больше играть в игры, где нужно бегать…

Все что угодно, лишь бы не чувствовать то, что чувствует он сейчас.

Он не знает, не может знать, что однажды этот страх к нему вернется.

Зима 1878–79 года одна из самых холодных. Джованна велела прислуге в Оливуцце поддерживать огонь в каминах, чтобы Винченцино не мерз. Здоровье первенца Флорио по-прежнему всех беспокоило. Иньяцидду был бодр и весел. Как и Джулия, которая ни минуты не сидела на месте. Винченцо, напротив, как обычно, тих и молчалив.

Джованна всегда находилась рядом с сыном, била тревогу при малейшем кашле, следила за тем, как ребенок ест, чтобы ненароком не задохнулся. И молилась, много молилась. Ежедневно, по нескольку раз в день обращалась к Богу с просьбой о том, чтобы защитил ее ребенка, дал ему сил, дал здоровья, которое, казалось, из него уходило.

Наступила весна, но медовое солнце еще не прогрело воздух; и даже ветер, обычно горячий, это легкий ветерок, не пропитавшийся еще запахом цветов и свежей травы. Подождем, пока хорошенько прогреется воздух, думает Джованна. Тогда появится возможность проводить с детьми больше времени на свежем воздухе. Винченцо будет выходить в парк, играть на траве… И не исключено, что они поедут в горы, на Пеллегрино, как она обещала сыну не раз. А главное, смогут путешествовать, например, съездят в Неаполь, как хотел Иньяцио. Летом в Неаполе прохладнее, чем в Палермо, а за городом дышится легче. Было бы хорошо опять поехать в Рекоаро.

Но пока не время думать о лете. Еще только май.

Джованна идет через комнаты, поднимается наверх. Подол ее платья шуршит по восточным коврам, покрывающим пол. Она велит слугам закрывать дорожные чемоданы, собирать детские игрушки. Скоро отъезд, и Джованна чувствует в душе странное волнение, нетерпение – искристое, как шампанское.

Наконец-то она увидит дом, о котором так много слышала, и этот остров, в который безумно влюблен ее муж.

Королевский дворец, предназначенный для семьи, у которой нет аристократических корней, но богатство которой больше, чем у любого дворянского рода. И не только в Палермо. Во всей Италии.

Когда они прибывают на Фавиньяну, день клонится к закату. Омывая море расплавленной медью, солнце освещает приземистые домики из туфа. Воздух там кажется теплее, чем в Палермо.

Перед тем как сойти на берег, Джованна заставляет Винченцо надеть теплый жакет; за ними идут Джулия и няня. Иньяцидду первым бежит к сходням, стараясь привлечь внимание отца. Ему почти одиннадцать лет, но он ведет себя по-детски. Суровый взгляд Иньяцио останавливает его: отец велит встать рядом и не баловаться.