– «Иль Поверо»? Газета бедняков? Чему вы удивляетесь? Там половина редакции – рабочие литейного цеха. Я ожидал, что они будут недовольны.

– Они преувеличивают. Рабочие, особенно механики и сварщики, жалуются, что работа в доке стала слишком тяжелой и опасной и что без надбавки она того не стоит. Два дня мы как-то сдерживали протесты с помощью сил правопорядка, но теперь…

Иньяцио слушает, не оборачиваясь. Поглаживает бороду и размышляет. Кое-кто был арестован, он точно знает: он сам попросил префекта – под строжайшим секретом, конечно, – обеспечить порядок. И он знает, что теперь его задача – восстановить мир и спокойствие.

Он чувствует напряжение, повисшее в воздухе, густое, как пар. Оно окутывает не только рабочих, но и служащих. Оседает на белых стена офиса, на черных от копоти стенах завода, проникает в легкие.

Надсмотрщики в форме торопят рабочих, подгоняют их к рабочим местам. Кто-то проявляет недовольство, парня толкают, он возмущается. Один из надсмотрщиков замахивается дубинкой, другие вмешиваются, чтобы прекратить потасовку.

Шипение воды, закачиваемой в трубы для охлаждения прессов, возвещает о том, что литейный цех вот-вот возобновит работу.

С легким дребезжанием открывается дверь кабинета со стеклянными фрамугами, следом слышен стук трости. Издалека долетают удары кузнечных молотов.

– Простите за опоздание, – говорит Винченцо Джакери, управляющий литейного завода. – Сегодня утром моя нога никак не хотела шевелиться.

Иньяцио идет ему навстречу, подвигает кресло:

– Это моя вина, дон Винченцо.

– Ни в коем случае! – Лицо Винченцо Джакери, отмеченное печатью лет, освещает улыбка. – Вы грешите тем же, что и ваш отец: бедные христиане должны немедленно исполнять ваши приказания, – вздыхает Джакери, устраиваясь в кресле.

Иньяцио улыбается в ответ. Проводит рукой по гладкой поверхности стола – долгие годы этот стол верой и правдой служил его отцу в лавке на виа Матерассаи. Иньяцио не мог с ним расстаться. Он садится, кладет руки на стол.

– Мой отец и ваш брат Карло, мир его праху, были сделаны из одного теста.

Джакери кивает, его руки крепко сжимают набалдашник трости. Он указывает подбородком на окно:

– Что будем делать?

Тайс с недовольным видом разводит руками:

– Деревенщина, бездельники. Невежи, которые двух слов связать не могут. Разве это рабочие? Их нужно хорошенько проучить! Вздумали нами вертеть? Пусть знают, что у них ничего не выйдет!

Иньяцио кладет подбородок на скрещенные руки.

– Это наши рабочие, инженер Тайс. Да, деревенщина, но они работают у нас в литейном цехе и в доке. Мы нуждаемся в них. Особенно в генуэзских механиках и…

– Им хорошо платят, дон Иньяцио, – перебивает его Тайс, ерзая на стуле. – А работа, которую они выполняют…

Джакери покашливает, привлекая к себе внимание. Начинает осторожно, уставив глаза в пол, чтобы не задеть ворчливого инженера:

– Послушайте, на этом заводе мы делаем все – от столовых приборов до котлов. Не мне вам об этом рассказывать, инженер Тайс. Я работаю с этими людьми, знаю их. Вы несправедливы, когда называете их деревенщиной: это простые люди, они гнут спину, а получают гораздо меньше, чем рабочий во Франции, не говоря уже о Германии. Да, они невежественны, не хотят учиться новому, но они стараются заработать себе на хлеб. – Джакери поднимает голову и смотрит на Иньяцио, к которому сейчас и обращается. – Они знают, работа в доке опасна, но они также знают, что, откажись они от этой работы, всегда найдутся те, кто готов занять их место. Это Палермо, господа, где, получая две лиры в литейном цеху «Оретеа», ты уже богач. Некоторые готовы на все, лишь бы здесь работать. Но нам невыгодно нанимать новых рабочих, потому что у них нет опыта. Кроме того, вы знаете, как трудно убедить ливорнийца, про немца я даже не говорю, приехать сюда, чтобы обучить ремеслу наших рабочих. Вспомните, сколько мы им платим.

Иньяцио крутит на пальце обручальное кольцо, гладит кольцо дяди Иньяцио.

– Итак, если я правильно понимаю, вы, дон Винченцо, за осторожность?

– Конечно, нужна осторожность, – машет тот рукой. – А еще лучше – кнут и пряник! – Он подается вперед и заговорщически смотрит на Иньяцио. – Я знаю вас с тех пор, когда вы под стол пешком ходили. К вам рабочие прислушаются, как прислушались рыбаки Фавиньяны. Поговорите с ними.

Вздох. Иньяцио барабанит пальцами по столу, кажется, он колеблется, хоть и знает, что Джакери прав. Слишком долго Иньяцио считал, что рабочим недостает смирения и чувства благодарности, что они упорно не хотят учиться новому. Это не рыбаки Фавиньяны, но гордость и потребность в уважительном отношении у них те же. И вот теперь ему предстоит найти баланс между потребностями рабочих и необходимостью выжить в конкурентной борьбе. Пусть этого и не достичь в ближайшее время.

– Очень важно снизить расходы, – говорит он, как бы размышляя вслух. – Да, дела у литейного завода идут хорошо, но у нас крупные заказы, придется нанимать больше рабочих. Сейчас у нас более семисот человек. – Голос у Иньяцио тихий, но уверенный. – Мы не можем позволить себе выплачивать им надбавку. Кроме того, если мы изменим свое решение, создастся опасный прецедент.

Его последние слова тонут в гулких ударах молотов, сгибающих огромные листы для купола нового Театра Политеама.

Литейный завод – один из столпов дома Флорио, но ему трудно конкурировать с заводами Северной Италии, и с заводами Германии. Если «Оретеа» выполняет только один государственный заказ, для порта Мессины, то у северных сталелитейных заводов большие контракты на строительство железных дорог или доков. Издержки производства слишком высоки, а доставка товаров и сырья неудобна. Единственный выход – удерживать низкие зарплаты, считать каждую лиру.

Возможно, в будущем удастся усовершенствовать производство и повысить оклады. Но не теперь. Сейчас они не могут позволить себе дорогостоящие инвестиции и переобучение рабочих. Сейчас важно не отстать от заводов Севера, ведь там заводы по обработке металла существуют не один десяток лет.

До кабинета доносится гулкий скрежет металла о металл.

И вдруг – три удара в колокол. Сигнал тревоги.

Тайс вздрагивает, поднимается и идет к окну. Джакери с трудом поспевает за ним.

Рабочие собираются небольшими группами. Побросали инструменты, выключили прессы; кто-то остался у паровых машин, чтобы сбросить давление и выпустить из них пар. Все взбудоражены, никто не может их успокоить, даже надсмотрщик с дубинкой. Рабочие помоложе подходят к надсмотрщику, окружают его, выхватывают из рук дубинку, толкают в спину.

Один удар, другой. Надсмотрщика явно избивают.

Со стороны склада бегут надсмотрщики. Резкий звук свистка рвется сквозь гул, перекрывая крики.

Раненый лежит на земле. Он стонет, изо рта вытекает струйка крови. Рабочие поворачиваются к надсмотрщикам, которые стоят перед ними, замахнувшись дубинками. Но надзирателей мало, очень мало в сравнении с толпой рабочих, которая, кажется, пожирает их, вбирает в себя, душит.

– Что происходит? – кричит Тайс. – Мы вызываем полицию!

– Они поубивают друг друга! – Иньяцио выбегает из кабинета, спускается по лестнице, открывает двери, отделяющие помещения конторы от цехов. Сердце стучит где-то в горле, он уверен: нужно что-то предпринять, иначе катастрофа неминуема.

– Стойте! Остановитесь немедленно! – кричит он, едва ступив на территорию цеха. Бросается со спины на рабочего, который пинает лежащего на земле надсмотрщика. Хватает его за одежду, пытается оттащить, тот ругается, оборачивается, готовый нанести удар.

Рабочий узнает его. Удивленный взгляд: дон Иньяцио! Руки безжизненно повисают вдоль тела, он отступает назад, покачиваясь.

Имя переходит из уст в уста; бормотание, похожее на молитву. Разжимаются кулаки, опускаются руки. Палки и дубинки падают на землю. Надсмотрщики отступают назад, подхватив под руки избитого.

– Что здесь происходит? – спрашивает Иньяцио, пристально смотрит в глаза стоящим перед ним рабочим, каждому. Ждет.