В Финиксе он завернул в первый попавшийся бар и сблизился с первой же женщиной, которая проявила к нему хоть какую-то благосклонность. Она рассказала, что страдает эпилепсией, и это показалось ему вполне приемлемым вариантом. Каждые пару часов она принимала таблетку секонала – успокоительного. Этих таблеток у неё было несколько пузырьков, и она утверждала, что они прописаны врачом. Напилась женщина всего с двух бокалов пива. Ему пришлось долго с ней разговаривать.

Они бродили по улицам. Она непременно хотела, чтобы он шёл по наружному краю тротуара, потому что, по её настойчивым уверениям, если вести даму со стороны проезжей части, то все подумают, будто он её сутенёр. Похоже, женщина была сполна знакома с тонкостями профессии, но денег не требовала. Когда они поднялись к ней в номер в гостинице с видом на Двойку – район вокруг Второй улицы, – оказалось, что этот её секонал не действует. Посреди ночи кровать внезапно затряслась. Он сказал:

– Что это?

Женщина сказала:

– У меня был припадок.

Кажется, она не вполне понимала, что с ней за парень. Он спросил:

– Пиво ещё осталось?

Они купили только одну упаковку из шести штук; раздавленный картонный футляр из-под неё он обнаружил под собственной обнажённой задницей.

– Мне бы так-то сходить родных навестить. Я ведь из тюрьмы только что вышел, – признался он.

Ночь остудила воздух. Он прошёл через Двойку. Присесть бы да вздремнуть, но уже близился рассвет, мостовая охладилась, а босяки, которые спали на тротуаре, положив головы на руки, уже просыпались и начинали шататься туда-сюда по тихим улицам без особенной цели. Билл Хьюстон присоединился к этому шествию неприкаянных душ, ожидающих солнца.

Мало-помалу он выветрил хмель из головы и оставался трезв до первой встречи с инспектором по УДО в здании в центре города на Джефферсон-стрит, поскольку одним из условий его досрочного освобождения было воздержание от алкоголя. Однако никто ничего не проверял, и вскоре он вернулся к старым привычкам, беря себя в руки лишь по вторникам для еженедельной очной ставки с человеком, который мог отправить его обратно за решётку, всего один раз набрав нужный телефонный номер. Его инспектор, Сэм Уэбб, солидный молодой владелец ранчо с налётом городского шика, окрестил Хьюстона «асфальтовым ковбоем» и устроил его стажёром. Через два месяца после освобождения Хьюстон явился на встречу, дыша перегаром, но Уэбб только усмехнулся нарушенному обету.

– Можно было бы отправить тебя отдохнуть в камере на выходные, – сказал он, – но тебя же просто вышвырнут обратно. Им там во Флоренсе куда бо́льших подонков девать некуда.

Хьюстон закончил обучение и начал получать полную зарплату. Он устроился водителем вилочного погрузчика на склад пиломатериалов – якобы крупнейшее предприятие такого рода на всём Юго-Западе, не считая Калифорнии. Целыми днями перемещал он из массивных кузовов под массивные навесы тонны и тонны тошнотворно пахнущих свежепиленых досок, укладывал их прямоугольными штабелями, а потом постепенно разбирал. Другие вводили древесину в эксплуатацию. Он лишь безучастно смотрел, как это происходит. С трудом влившись в коллектив, хотя при этом обильно и регулярно заливая за воротник, избегая неприятностей, ведя жизнь почти отшельническую, странным образом не желая снова становиться самим собой, Билл проработал на лесном складе до самой весны, пока из-за всё более долгих отлучек не сделался практически бесполезен и не был выставлен за порог.

Задание имело смысл, но лишь до той поры, пока не было выполнено. Они ничего не нашли. Искали безопасное место, чтобы там переночевать. В лагере спецназа дали им от ворот поворот. По всей видимости, само наличие спецназовцев в зоне боевых действий очистило территорию от врага, но сообщить об их присутствии никто не удосужился. Руководствуясь устаревшими разведданными, шестеро «дальнюков» закинулись дозой стимуляторов и побрели в путь, тогда как им следовало бы мирно спать в Нячанге. В итоге задание не имело смысла.

То, что случилось дальше, походило скорее не на засаду, а на вероломное заказное убийство. Последние полкилометра колонну возглавлял Джеймс. Ночь была беззвёздной, но тьма была мудра и сама подсказывала ему дорогу. Он следовал её указаниям. Ещё через несколько сотен шагов тьма должна была расступиться, и они достигли бы места, о котором знали, что там можно передохнуть, дождаться рассвета и даже, возможно, попросить, чтобы их оттуда вытащили.

Из-за спины вдруг донеслись три коротких автоматных очереди. Джеймс упал и пополз обратно тем же путём, которым шёл, но через несколько ярдов остановился, потому что именно здесь линия его жизни резко вильнула влево. На него посыпались листья – остальные открыли ответный огонь. По тропе затопали ноги. В гущу деревьев влетела граната, и он вжался лицом в землю. Прогремел взрыв. Он скатился налево, в кусты, следуя за линией жизни, и поискал глазами вспышки на другой стороне тропы. Ничего. Стрельба прекратилась. Стихло чириканье насекомых. Повсюду воцарился мир и покой. Воздух обрёл звенящую глубину. Вся херня была до последней крупицы предана огню.

Так он и крался по-пластунски сквозь бодряще-колючий кустарник, пока не услышал, что по тропе ползёт кто-то из своих, и щёлкнул языком. Услышал стон. Почуял запах дерьма. Стоны переросли в песню, но не навлекли на себя вражеского огня.

– У нас раненый! У нас раненый!

– На тропе! На тропе!

Это был голос Чухана. Джеймс услышал топот ботинок, произвёл три прикрывающих очереди и остановился. Над раненым на корточках сидел мужчина.

– Хватай его за лодыжку! И ходу!

– Ну его нах! Нас же не прикрывает никто!

По тропинке, словно по аллее городского парка, прогулочным шагом приблизился Хохмач.

– Ну всё, отбегался. – Он встал на обочине тропы с автоматом наготове. – Одним засранцем на этом свете меньше, всего-то и делов.

– Херня.

– Я видел каждую вспышку. Ни разу взгляда не опустил.

Чухан сказал раненому:

– Посмотри сюда, посмотри на меня!

– Ничего не вижу, только херню какую-то собачью…

– Бейкерс!

– Кто это?

– Да Чухан это! Я это! Не закрывай глаза!

– Бля, чувак, я уже где-то там… Где-то на том свете…

– Да здесь ты! Ты в порядке!

– Я этого не чувствую… Херня это всё собачья…

– Ты здесь!

– Я не чувствую связи с миром, чувак…

– Кто бросил гранату?

– Я, – сказал Хохмач. – Этот мудак трижды на спуск нажал, а потом укаркал.

– У него глаза пустые. – Чухан склонился к Бейкерсу вплотную, чтобы ощутить дыхание. – Хана ему, – констатировал он. – Полная.

Теперь все пятеро были в сборе. Джеймс снова возглавил колонну, и каждый из оставшихся взялся за руку или за ногу и потащил труп Бейкерса на поляну, расположенную, насколько им было известно, в трехстах метрах по тропе.

– Пометьте биркой его жопу.

– Он поднялся на ноги. Где встал, прямо там и помер.

– А всё-таки нравится мне его поступок, приятель. Он остался самим собой.

– Да ладно?

– Он не зассал, остался на ногах, а не побежал в укрытие, как мелкий пиздюк, – сказал Чухан. Сам он уже рыдал.

С Бейкерсом этим Джеймс был знаком не особенно близко. С благодарностью и любовью принял то, что досталось сегодня именно Бейкерсу, а не кому-нибудь из остальных. Особенно – не ему самому.

– Изловим кого-нибудь из местных поселян и передадим с ним извещение о смерти.

– На хуй этих узкоплёночных! Это всё «зелёные береты». Можешь вообразить себе такую дичь?

– Нет.

– Если бы они впустили нас за свой периметр, этот парень остался бы в живых. Шёл бы сейчас с нами и смеялся.

– Давай вызовем подмогу и вытащим его отсюда.

– Не сейчас.

– Чухан, чувак, все кончено, чувак!

– Да оставь ты эту рацию несчастную в покое!

Чухан громко щёлкнул переключателем.

– Си, сеньор! Больше этого засранца и пальцем не коснусь.