– Тхонг Нят!

– Да?

– Прекратите.

Наступила тишина – впервые с тех пор, как вошёл священник.

– Шкип, – молвил Тхонг Нят, как бы касаясь невероятно щекотливого вопроса, – что-то здесь не так.

– Господь всемогущий! – сказал Кродель и рассмеялся.

– Прошу прощения за доставленное волнение, Нят. Не могли бы вы сделать мне одолжение?

Священник, похоже, не захотел отвечать.

– Там на журнальном столике лежит портфель. Будьте добры, принесите его мне.

– Конечно. Но сегодня я беспокоюсь о вас.

– Где я? – воскликнул Кродель. – Господи, где я нахожусь?

– Нят, вы принесёте мне этот портфель или нет?

Шкип проследил, как священник осторожно вошёл в гостиную, встал там перед журнальным столиком и соединил руки на уровне груди, и подумал, не молится ли он.

Кродель, не переставая смеяться, снова сплюнул на пол.

– С вами всё в порядке?

– Ну как, потрепало меня, конечно. Но так, самую малость.

– Поведайте мне кое о чём. Если есть желание. Как вы спустились по ступенькам, не свернув себе шею?

– Я кое-как вприпрыжку добрался до лестницы, а там упал на бок и скатился вниз. Типа того.

– И ни синяка. Ни одного «Пурпурного сердца»!

– По-моему, я ненадолго вывихнул правое плечо.

– Ну хорошо же.

– Мне нужно удостовериться, что вы поняли, в чём соль с этим убийством сотрудника БНД. Вы же улавливаете суть?

– Конечно. Я козёл отпущения.

– Да, ты – Ли Харви Освальд, детка.

Père Патрис всё же собрался с силами. Он стоял рядом со Шкипом, обеими руками протягивая портфель. Шкип положил его на буфет, нажал кнопку, и медная застёжка, дрогнув, раскрылась.

– Чей это портфель?

– Это всё вам. Безвозмездно.

В портфеле была только пустая папка из манильской бумаги и пачка американских банкнот, стянутая красной резинкой.

Его внезапно охватило сомнение и страх.

– Так вы, что же… сунули руку в карман, а оттуда вывалилась пачка денег для бегства, вот так вот запросто?

– Именно так. Ать-два – и готово. Мы работаем очень эффективно.

– Не так уж часто, Кродель. В основном вы проявляете невероятную криворукость. И тупоголовость. Чего бы вам было просто не приехать, не сказать: «Вот такая вот ситуация» и не передать мне наличные?

– Что ж, похоже, у вас в голове накрепко засела мысль, будто весь мир вертится вокруг вашей дурацкой картотеки. Я вроде как надеялся, что на этом мы остановимся.

Сэндс протянул руку:

– Давайте сюда ключи от машины.

– Хрен тебе, сынок. Не видать тебе автомобиля. Я повезу тебя.

Шкип наклонился к Кроделю так близко, что обдал его своим дыханием, прижал дуло пистолета к его колену:

– Три… два… один…

Кродель хлопнул себя по штанам:

– Вот здесь.

– Давайте сюда.

Кродель протянул один-единственный ключ зажигания, привязанный к бумажной бирке из автомобильного парка посольства.

Свободной рукой Сэндс залез в портфель, выдернул из пачки полдюжины двадцаток и положил на буфет.

– Это для Тхо и госпожи Зю, – пояснил он священнику. Кроделю же сказал: – Я выхожу за дверь. Если мне хотя бы придёт в голову мысль, что вы шевельнётесь прежде, чем я выеду на дорогу, я вернусь и пристрелю вас. С превеликим удовольствием. Я серьёзно, Кродель. Этот выстрел доставит мне неимоверное наслаждение.

Когда он выходил через чёрный ход, Кродель крикнул ему вслед:

– Твоё сраное удовольствие меня не колышет!

Шкип включил зажигание, и тут с парадного крыльца сошёл père Патрис. Сэндс протянул в окно левую руку, священник пожал её и произнёс:

– Сейчас слишком поздний час для поездок. Окрестности трассы двадцать два – опасная зона. Вы же знаете.

– Тхонг Нят, с вами было приятно иметь дело.

– Вы вернётесь?

– Нет.

– А может, и да. Возможно. Кто знает?

– Так и быть, этого не знает никто.

– Мистер Шкип, пока я не увижу вас снова, я буду молиться за вас каждый день.

– Благодарю вас. Вы стали мне замечательным другом.

Шкип включил сцепление и поехал по изрезанной колеями дороге. В зеркало заднего вида увидел, как Кродель присоединился к священнику и встал перед воротами виллы, скрестив руки на груди и непринуждённо расставив ноги, всем своим видом демонстрируя неповиновение и безразличие.

На сиденье рядом с собой Шкип нашёл жёлтый вязаный жакет Кроделя. Выбросил его из машины, плотно закрыл окна и включил кондиционер.

У Всемирной попечительской службы было множество правил, регламентов и нормативных требований, включая посещение Сайгона раз в два месяца для предоставления отчёта и получения рекомендаций. Там Кэти остановилась в хостеле на улице Донгзу, и если её не будил шум ночного веселья, то уж точно поднимали на ноги стенания из близлежащей мечети, созывающие прихожан на заутренний намаз. Сегодня ночью её выгнали из постели звуки автомобильных гудков и дискотечная музыка.

В эти влажные ночи при температуре человеческого дыхания она чувствовала тлетворное и сонное горе, порождённое, по глубокому убеждению Кэти, её безрассудной страстью и жалостью к себе самой – обволакивающей, жгучей, тропической. Нужно было разворачиваться лицом к миру, к людям, нужно было вернуться к обязанностям в деревне. Иначе она утонет. Сгниёт снизу вверх. Погрузится в эту землю. Прорастёт и расцветёт новой жестокостью, новым отчаянием.

Здесь, в городе, бесплодие всех её усилий уплотнилось до состояния твёрдого тела, и Кэти не терпелось отдаться чудовищным страданиям, терзаться каждой мукой из возможных.

Она двинулась через улицу, уступив дорогу маленькой «хонде», тянущей восьмифутовый фургон, заваленный свежими, празднично-яркими овощами и фруктами. Слишком многие из жителей этого города не удосуживались включить фары. Из дверей дома за спиной грохотала танцевальная музыка. Нужно было глотнуть чего-нибудь холодного, но там, внутри, было на десять градусов жарче и полным-полно двадцатилетних парней, души которых снедал плотский огонь… Тем не менее, она вошла внутрь. В таверне пахло пивом, потом и бамбуком. Она крепко стиснула сумочку и направилась к бару, лавируя сквозь толпу мужчин.

На сцене размером чуть крупнее двух ящиков из-под мыла танцевала пара женщин.

– Тебе чего? – спросил её у бара какой-то солдат. Он стоял в красном свете сцены, льющемся из-за спины, и лица его было не разглядеть. – Ну да, тебе, красотка, тебе! – Голос у него был ещё юношеский, но макушка уже облысела.

– Прошу прощения?

– Тебе чего, говорю! А то ведь я покупаю!

– Я не против выпить кружечку пива. Как насчёт «Тигра»?

– Ща всё будет. Ты только не уходи.

Он стал боком пробиваться к барной стойке, чтобы добыть там «Тигра». Кэти посмотрела налево и увидела маленькую проститутку: та опиралась локтем о бамбуковую стойку, её бедро было приподнято, из губ струился серебристый дым. Постой-ка… неужели это Лан?.. Но ведь этого не может быть… Однако это было именно так.

– Лан! – окликнула Кэти, но та не услышала.

Кэти подошла поближе.

– Привет, Лан!

Поднеся сигарету к лицу, Лан двинулась к только что освободившемуся табурету. Она помогала Кэти в первый год во Вьетнаме, в Шадеке, потом из-за определённого рода неприятностей – переселения её деревни на новое место – ей пришлось вернуться домой, а теперь она сидит тут с алыми губами и ногами, оголёнными почти до самой промежности, и бесстыжим взглядом смотрит Кэти в глаза.

– Как дела, Лан? Помнишь меня?

Девушка отвернулась и о чём-то тихонько заговорила с барменом.

– Что вам угодно? – спросил бармен. Кэти не знала, что ответить. Девушка – видимо, какая-то другая девушка, не Лан? – крутанулась вокруг оси, опёрлась локтями о стойку и стала разглядывать солдат, которые пританцовывали в малиновом сиянии сцены, крепко прижимая к груди хрупких партнёрш и почти застыв на месте.

Вот наконец вернулся и её солдат.

– Солнышко, я пиво принёс, – сказал он. – Или ты в меня не веришь?