– Сесть.

Кродель сел.

– Скрестить руки за стулом. Открыть рот. Шире.

Он запихнул носок Кроделю в рот. Зубами вытащив застёжку из бинта и изо всех сил стараясь удержать его одной рукой, обернул Кроделю лицо и шею марлей, а затем опоясал его вокруг груди, обойдя несколько раз, пока не добрался до конца рулона и не примотал руки пленника к спинке стула. Одной рукой удалось завязать лишь самый элементарный узел. Из-за расхода материалов Шкипа снедало чувство вины. Здесь пришёлся бы очень кстати шнур от настольной лампы – но где его найдёшь в доме, отрезанном от линий электропередач?

Судя по ритму возбуждённого дыхания, Кродель, кажется, пытался как-то прокомментировать процесс, а Сэндс проделал его с ещё двумя рулонами, чтобы привязать каждую из ног рыжего к ножке стула, и по ходу дела комментировал всё сам:

– Что вы делаете? Что будет дальше? Как привязать «зелёного берета» к стулу при помощи марли и без клейкой ленты? Придётся затянуть узел. Разве можно затянуть узел одной рукой?.. Вот, пока я привязываю вас покрепче, я кладу пистолет на комод, – сказал он. – Можете рыпнуться и посмотреть, что из этого выйдет, – или посидеть спокойно.

Кродель не шевелился, а Сэндс тем временем ещё двумя рулонами связал ему запястья и прикрепил руки к спинке стула – на сей раз полноценной «альпийской бабочкой». Затем Шкип встал перед ним на колени с четырьмя оставшимися рулонами и прикрутил каждую ногу максимально крепко, ничуть не заботясь о кровообращении пленника.

Не говоря ни слова, вышел из комнаты и нашёл в противоположном конце коридора немного упаковочной клейкой ленты. Когда вернулся, Кродель, судя по всему, не предпринял ни малейшей попытки к бегству. Сэндс обмотал несколько ярдов ленты вокруг его рта, груди и ног, чтобы прикрыть завязанные им узлы.

– Я несу картотеку вниз. Буду несколько раз подниматься и спускаться по лестнице и проверять, как вам тут сидится. Если мне покажется, что вы тут маетесь дурью и пытаетесь высвободиться, – то, клянусь богом, вам конец. Я вас убью.

Во время последнего подъёма по лестнице он наклонился к уху Кроделя, тяжело дыша от усилий, и пропыхтел:

– Я собираюсь сжечь картотеку полковника. Знаете, почему? – Он смолк, словно рыжий мог что-то проговорить в ответ сквозь удушающий слой марли толщиной в дюйм. Кродель же только зажмурился и усиленно задышал носом. – Нет? Что ж, тогда подумайте.

Собственная речь его разочаровала. Он в смущении покинул комнату и вышел на задний двор к мусорной куче, приготовленной Тхо для сожжения, где собрал ворох карточек и бумаг, вероятно, пяти футов в окружности и пару футов высотой в самой его вершине – ничтожный памятник его собственной двухлетней работе и бог знает скольким годам трудов полковника Фрэнсиса Ксавьера Сэндса. Ветер подул сильнее, и несколько карточек выпорхнули из вороха и канули в ручей.

Ещё до того, как куча занялась, у него кончились спички. Он пошёл на кухню за чем-нибудь более горючим и услышал, как Кродель глухо топает по полу наверху, видимо, продвигаясь по нему, подобно обезьяне, подскакивающей на заднице. Это не имело значения.

Он вынес на улицу целый коробок спичек, прошёл мимо кучи и позвал Тхо – тот вышел из своей пристройки босиком, в длинных штанах и футболке.

– Мистер Тхо, а где у нас керосин?

– Керосин? Да. У меня.

– Вот принесите, пожалуйста, керосин и сожгите эти бумаги.

– Сейчас?

– Да, прошу вас, прямо сейчас.

Тхо подошёл к стене дома, вернулся со своей обшарпанной двухгаллонной канистрой и облил кучу керосином, в то время как Шкип опустился на колени и чиркнул спичкой у её основания. Вспыхнул огонь, и Сэндс отступил. С минуту он стоял рядом с Тхо и наблюдал за сожжением. По другую сторону ручья чуть ниже по течению над кокосовыми пальмами и папайями тоже подымался серо-бурый столб дыма – очевидно, кто-то из соседей жёг мусор.

Господи, подумал он, каким же дураком был старик!

Тхо удалился за граблями. Шкип вернулся в дом.

С изумлением обнаружил Кроделя на кухне – тот всё ещё сидел на стуле, согнувшись вперёд, но руки были свободны, и ими он среза́л хлебным ножом обмотки, которые по-прежнему стягивали его левую ногу.

Когда Кродель встал, Сэндс нырнул в карман за «береттой» и направил пистолет на рыжего. Тот немедленно сел.

– Не обязательно в меня стрелять! Не обязательно в меня стрелять!

– Знаете, что я сейчас делаю? Чуете запах дыма? Я сжигаю картотеку!

– Да не в картотеке дело! Чёрт возьми, чувак. Не надо ни в кого стрелять!

– А то что?

– Могу вас заверить, что это конец. Мне хочется пошевелить руками. Хочется растереть ноги. А то ведь затекли, вы же кровоток перерезали. Боже мой. Что же вы за обмудок-то? Ну, чего ждёте, пристрелите меня! У меня для вас шесть тысяч долларов. Забирайте их и съёбывайте отсюда на хер!

– Что-что там у вас есть?

Кродель наклонился вперёд и сплюнул на пол сгусток крови:

– На днях, Шкип, произошёл натуральный пиздец. На днях в Сайгоне кокнули сотрудника БНД. Человека по фамилии Фест.

– Господи, – изумился Сэндс. – Я ведь знаю этого парня!

– Дитриха Феста?

– Не по имени, но я пересекался с ним на Филиппинах. И я почти уверен, что видел его в «Зелёном попугае» – в тот же день, когда познакомился с вами.

– Что ж, – сказал Кродель, – это прокол. Всё взлетело на воздух. Надо было его остановить, но дела имеют свойство набирать инерцию. К тому же у него имелся законный объект для нанесения удара – один вьетконговец.

– О чёрт. Чунг Тхан?

Нет ответа.

– Немца убил Чунг?

– Ваш несанкционированный двойной агент.

– Так и где он сейчас?

– Кто?

– Чунг Тхан, чёрт возьми!

– Бродит по свету.

– Живой?

– Судя по всему.

– Господи Иисусе! Человек, оставшийся без родины. Что, интересно, у него на душе?

– Вам виднее. Примерно то же, что и у вас.

– Значит, погоня за Чунгом была вашей задачей? Под вашей ответственностью? Кто курировал операцию?

– Этого никто никогда не узнает. Всё, что когда-либо станет известно, это то, что вы её спровоцировали.

– Откуда была спущена санкция?

– Санкция – это всего лишь понятие. Отнюдь не всегда конкретное.

– Так что, в конце концов, речь идет об отступнических операциях. Ваших, моих, чьих угодно.

– Все мы тут напортачили, да. Но тюрьма светит только вам. Тюрьма и позор. Даже не сомневайтесь, Сэндс. Кто ни начнёт расследование, все в едином порыве указывают на вас. Так что уходите – как вам такая идея?

Из-за дома донеслось тявканье какого-то животного. Сэндс попытался не обращать на него внимания и овладеть положением, направив пистолет в сторону Кроделя, но почувствовал себя беспомощным.

– Вы что же, сволочи, собираетесь меня отсюда вытащить?

– Нет. У вас есть паспорт. Я дам вам наличных. Залезайте в самолёт и летите.

– Господи Иисусе! Куда же мне лететь-то?

– Деньги у меня в портфеле.

Тявканье из-за дома переросло в визг и теперь раздавалось куда ближе. Через решётчатую дверь в поле зрения появился père Патрис, который тащил за ухо пса по кличке Доктор Буке и кричал, перекрывая недовольный скулёж:

– Шкип! Ваша собака! Прошу, заберите вашу собаку!

Он открыл дверь и затащил животное внутрь.

– Отдайте её Тхо.

– Тхо говорит, что надо отвести её в дом. – Зайдя на кухню, украшенную лентами белой марли, и увидев двух американцев, один из которых сжимал в руках пистолет, священник глубоко вздохнул: – Тхо говорит, надо отвести её в дом и не выпускать. – Он отпустил пса, и тот убежал и вскарабкался вверх по лестнице. Маленький священник до сих пор не перевёл дух. Потянулся назад, как будто хотел открыть ширму у себя за спиной, но его рука так, собственно, и не достигла цели, и он так и остался стоять с протянутой рукой, как бы стараясь удержать равновесие. – Она мне не мешает, но может напасть там на моих цыплят. Лучше оставить её здесь. – Возможно, потому, что его голос, похоже, остановил развитие трагедии, он продолжал: – Вы мне снились, Шкип. Вас во сне не было, но это был сон о президенте Соединенных Штатов. Обычно французы, американцы, коммунисты – они не приходят в мир грёз. Вернее, они там бывают, но не верят в такое, поэтому присутствуют там всего лишь в виде духов. – Говоря, он, казалось, начинал заходиться в истерике. – Я расскажу вам, что случилось с человеком из моей родной деревни по имени Тинь. Он уехал из нашего села, когда умер его отец, а кредиторы отобрали у него землю. В то время Тинь стал бедным, обездоленным. Пришлось ему уйти, бродить по берегу моря и по возможности научиться рыбачить. Отчаянным было это путешествие, потому что у него не было денег. Спать ложился он в зарослях, на голой земле. Однажды ночью Тиню приснился сон, в котором велено ему было улечься спать на католическом кладбище одного города. В городе стояли французы. Командир заставы нашёл его и прогнал. А Тинь и говорит: «Я сплю здесь, потому что было мне велено прийти сюда во сне». – «Дурак ты, раз веришь снам, – говорит ему французский командир, – разве ты не знаешь, что всем нам каждую ночь снятся сны? Вот, например, сегодня ночью снилось мне, будто под самым большим баньяном на берегу реки зарыты семь золотых монет, – так что же, думаешь, я пошёл их откапывать? Не смеши меня!» Сказал он так и выгнал Тиня из города. По пути вниз по реке отыскал Тинь самый большой баньян, весь день копал у его корней и нашёл ровно семь золотых монет. Вернулся в родную деревню и жил припеваючи до самой смерти. Всё это чистая правда. Я рассказал эту историю французскому священнику. Он сказал, что это ложь. Сказал, что Тинь просто украл где-нибудь эти деньги и объяснил всё сном. Тем не менее, подчеркну: Тинь прожил долгую и благополучную жизнь. Вору, который лжёт и ворует, никогда не достичь процветания на ворованном богатстве. История вполне правдивая. Между прочим, несколько лет назад Тинь умер. Теперь к нему на могилу приходят исцелиться больные, особенно люди, страдающие от малярии.