На обветшалом терминале, набитом солдатами – как американцами, так и азиатами, заставленном горами ящиков и прочего багажа, он нашёл нужного человека – негра с табличкой «МИКЕР ИМПОРТС» в руках.

– Мистер Райнхардт, – представился человек, – меня зовут Кеннет Джонсон. С вами ещё кто-нибудь есть?

– Не знаю.

– И я не знаю. Но мы примем всех прибывших.

Этот человек умел хранить бодрость духа. Никого больше с ним не было.

– Как долетели?

– Все полёты оканчиваются на земле.

– Именно так утверждают утки. Чёрт возьми, – воскликнул он, – и кто только выдумывает все эти пароли?!

– Не знаю, – повторил Фест и не добавил ничего, хотя понимал, что здесь, вероятно, неплохо было бы ввернуть какую-нибудь остроту.

Они вышли через парадный вход к ряду такси, у которых подскакивали и размахивали руками шофёры, и Джонсон сказал:

– Вас уже заселили под фамилией «Райнхардт» в заведение под названием «Куан Фо Са». Документы ведь у вас на Райнхардта, верно?

– Правильно.

– Вот и хорошо. Ступайте же, мистер Райнхардт.

– Не понимаю.

– Мне дальше ехать нет смысла. Моя задача – удостовериться, что вы прибыли на место.

– Ясно.

– Завтра вы меня ещё увидите. Но только краем глаза.

– На инструктаже?

– Да. Но только краем глаза.

– Мне надо будет использовать тот же пароль и отзыв?

– Нет. Я буду там и представлю вас как полагается.

Они пожали друг другу руки, Кеннет Джонсон усадил его в такси, коротко переговорил с водителем и ушёл.

– Вы говорите по-английски?

– Да, сэр. Чуть-чуть.

– Знаете ли вы, где моя гостиница?

– Да, сэр. Гостиница «Куан Фо Са».

– Что это значит?

Ответа не последовало. Такси въехало в сам город, прокатилось по проспекту, заставленному зданиями, выкрашенными то в розовый, то в голубой, то в жёлтый, замедлило ход, остановилось, сдвинулось на расстояние пары машин, остановилось. Водитель сказал ему, что сейчас Новый год. Все куда-то едут.

– Какой сейчас наступает год? – спросил Фест. – Год Собаки? Год Козы?

Водитель ответил, что не знает. Более крупный транспорт огибали гудящие потоки мотоциклов. Один пронёсся мимо них с пассажиркой на дамском седле – она сидела, скрестив лодыжки, и читала журнал. Двигатели кашляли выхлопными газами. По обочинам дороги тянулись шеренги довольно-таки чахлых на вид пальм. На тротуаре, развалившись, сидела четвёрка уличных мальчишек – они играли в карты на сигареты.

Зачем понадобилось задерживать его в Гонконге, если можно было вручить документы здесь же, в Сайгоне?

Поток снова тронулся. На надгробиях какого-то крохотного кладбища Фест заметил эмблемы в форме свастики, да и на дверях небольшого кладбищенского храма тоже были вырезаны свастики. Это зрелище повергло его в шок. Годами не видел он ни одного такого символа, кроме как на фотографиях. Включая два-три снимка отца. Фест искал глазами уличные вывески и вообще какие-нибудь ориентиры, пытаясь составить мысленную карту территории, понять, где находится. Проверил часы. Через девятнадцать часов его проинструктируют относительно графика и методов. Резковатая манера Кеннета Джонсона свидетельствовала о многом. Коллеги держали его на некотором расстоянии. Возможно, он был прислан сюда по душу какого-нибудь американца – даже, может, и самого Кеннета Джонсона.

Когда он вышел из такси и направился к гостинице, шёл небольшой дождь, но прохладнее от этого не стало. У входа прямо на своих снятых сандалиях сидела какая-то женщина. Он предположил, что американцы здесь не останавливаются – таким образом, она была единственной охранницей этого заведения.

Пока он проходил регистрацию, две девушки внизу, в холле – вахтёрша и её то ли ассистентка, то ли подруга – подпевали нечленораздельному тексту песни, льющейся из радиоприёмника.

– Как вас зовут? – спросил он у служащей.

– Тхюет.

– Скажите, Тхюет, можно ли отсюда совершить международный звонок?

– Нет, сэр. Только кабель. Только телеграмма.

На девушке была синяя юбка и накрахмаленная белая блузка. Она его заинтересовала. У неё были необычные, утончённые черты лица. Никаких украшений, никакого макияжа, но, вероятно, все они работали проститутками.

Фест принял душ, переменил платье и вышел на улицу, думая о том, где бы найти телефон, с которого можно позвонить за границу – матери. На дворе стояла ночь. В отдалении, где-то над городом, разрывали воздух винтовые лопасти вертолётов, куда-то вверх, во тьму, уносились трассирующие пули. Из-за горизонта долетал грохот бомбёжки. А здесь, внизу, гудели бесчисленные автомобильные рожки и малогабаритные двигатели. Радиоприёмники наигрывали глупую местную музыку.

По обочинам тянулись ряды мешков с песком. Фест шёл по растрескавшемуся тротуару, петляя между выбоинами, протянутыми поперёк дороги ногами и припаркованными мотоциклами, а вдогонку бежали нищие, сутенёры и наглые, навязчивые ребятишки, наперебой предлагающие товар:

– Сигареты, травка, бум-бум, ю-глоб, опиум…

– Хлеба, – попросил он.

– Хлеба нет, потому что Новый год, – разъяснил ему какой-то бродячий торговец.

Он оставил надежду найти телефон и поужинал в каком-то заведении, где официантки носили бахромчатые красные мини-юбки, красные же ковбойские шляпки и модные пластиковые оружейные ремни с пустыми кобурами. Кельнерша сказала ему, что хлеба сегодня нет – из-за Нового года.

К этому времени Фесту уже попалось на глаза несколько вывесок и плакатов, гласящих: «CHÚC MÙNG NĂM MÒY», и он сообразил, что они желают ему счастливого нового года – впрочем, ровно с тем же успехом эти надписи могли означать и «Берегись эпидемии чумы!»

Как и сутки назад, Фест проснулся посреди ночи. С улицы слышались выстрелы. Выпутавшись кое-как из антимоскитного полога, он встал, пригнувшись, пересёк комнату и отважился выглянуть из-за подоконника. По улице в свете бумажного фонаря шла женщина. Рука её, в которой, держась на проволочном черенке, покачивался огонёк светильника, походила чем-то на коготь. За женщиной вприпрыжку бежали дети и забрасывали её петардами. Откуда-то доносилась музыка, звуки пения. Он вернулся в постель. Его режим дня ещё не перестроился до конца – значит, этой ночью снова не удастся заснуть. У него было две книги – обе он уже прочёл. Потолочный вентилятор вращался на максимальной скорости, но не приносил прохлады. За окном между тем продолжалось безумие. Казалось абсурдным то, как люди, вокруг которых кипят военные действия, могут ещё и развлекаться, взрывая хлопушки.

Не вставая с кровати, он стал перечитывать Жоржа Сименона, на рассвете уснул и проснулся вновь где-то в районе десяти утра.

Незадолго до назначенного обеда Фест взял такси до магазина карт и планов «Шунг Фоо» – как заверил водитель, всего в нескольких кварталах от гостиницы, но найти его оказалось непросто. В магазине бойкий юноша-продавец поприветствовал его по-английски. Когда бээндэшник объяснил, что ему нужна самая новая из имеющихся карта местности, юноша проводил его вверх по узкой лестнице в комнату, где было полно женщин – они сидели за чертёжными столами под круглыми белыми неоновыми лампами, и очень скоро он вышел наружу навстречу сайгонскому утру с тремя рулонами, упакованными в один лист обёрточной бумаги и перевязанными бечёвкой, – это были раскрашенные вручную карты Северного Вьетнама, Южного Вьетнама и Сайгона на французском языке.

День стоял солнечный, ясный, жаркий, яркий; деревья отбрасывали на мостовую чёрные тени. Фест прошёл пешком один квартал и поймал такси. Водитель предупредил, что из-за Нового года не может включить счётчик, поэтому заплатить придётся от всей души. Фест с отвращением вылез из машины, взял велорикшу до места встречи и за четыре минуты до намеченного времени, если верить наручным часам, прибыл к ресторану «Зелёный попугай» – чрезвычайно тесному заведению, больше напоминающему вагон-ресторан в поезде, со столиками для двоих – и не более – вдоль каждой стены и проходом посередине. Никакой главный официант поприветствовать его не вышел, и только молодой человек за кассовым аппаратом при виде гостя приподнял брови.