Мистер Джонсон вернул сигареты в карман рубашки, не взяв ни одной для себя, и встал.

– Мистер Нгуен, позволите мне отлучиться на минутку?

Пока Хао пытался вникнуть в смысл вопроса, чернокожий вышел, не закрывая двери, и оставил его наедине с собственными мыслями – а мысли эти были отнюдь не весёлые. Он уронил недокуренную сигарету в бутылку, и она зашипела, сначала поплыла, а потом потемнела и наполовину ушла под воду.

Через открытый дверной проём Хао увидел свою жену Ким – она прошла по коридору в сопровождении другого американца. В душе у него что-то надорвалось и треснуло. Ким смотрела под ноги, будто брела по каменистой тропке. Его она, по-видимому, не заметила.

Но вот чернокожий вернулся.

– Мистер Нгуен! Давайте сменим место нашей дискуссии, не возражаете?

Садиться Джонсон не стал. Хао понял, что тот и не собирается, что это ему самому надо встать. Он дал проводить себя всего на несколько шагов по коридору в другую комнату без окон – там, перебросив лодыжку через колено, сидел худой, угловатый, моложавый мужчина в сдвинутых на самый кончик носа очках для чтения и смотрел вниз и влево на содержимое лежащей рядом с ним на столе манильской папки. Он улыбнулся Хао, сказал: «Прошу вас, мистер Нгуен, проходите, я хочу вам кое-что показать», и от его дружелюбного, почти компанейского тона у Хао забрезжила надежда. На столе были разложены какие-то приборы и провода, похожие все вместе на некую хитроумную радиостанцию.

– Меня зовут Терри Кродель. Все называют меня просто «Кродель», и вы, надеюсь, не будете исключением. Ничего, если я буду обращаться к вам «мистер Хао»?

– Ничего. Да.

– Садитесь, садитесь, пожалуйста.

Хао сел на жёсткий деревянный стул рядом со стулом Кроделя. Третий стул тоже ожидал седока, однако мистер Джонсон остался стоять навытяжку. Это были два очень разных американских типажа, пусть и одетые оба в одинаковые тёмные классические брюки, начищенные до блеска туфли и белые рубашки с коротким рукавом: Джонсон, темнокожий и черноголовый, стоял с отчуждённым и слегка неловким видом, тогда как бледный, веснушчатый Кродель с соломенными волосами сидел в расслабленной и начальственной позе.

Мистер Джонсон спросил:

– Сэмми позвать?

Кродель не дал ответа.

– Мистер Хао, – сказал он, – мы не собираемся задерживать вас надолго, не бойтесь.

– Это хорошо.

– В течение часа вы будете дома.

– Сегодня мы будем сажать дерево в честь Тет.

– Вы понимаете мой английский?

Хао честно ответил:

– Иногда я многое не понимаю.

Он до сих пор сжимал в руках полупустую бутылку «кока-колы» с покачивающимся на волнах окурком. Кродель любезно вынул напиток из его пальцев и поставил на стол.

– Хотите ещё?

– Нет, спасибо. Но она вполне хорошая.

Кродель сложил очки в карман рубашки, придвинулся вплотную и встретился с Хао взглядом – без малейшей враждебности или коварства, но весьма пристальным. У него были щетинистые ресницы всё того же соломенного цвета и бледно-голубые радужки.

– Не хочется видеть здесь переводчиков. Можем ли мы поговорить без переводчика?

– Да. Я не очень хорошо говорю английский, но понимаю намного лучше.

– Пойдёт, – сказал Кродель.

Джонсон тоже повторил: «Пойдёт» и покинул помещение, закрыв за собой дверь.

– Знаете, что это за штуковина?

– Может, радио.

– Это аппарат, который показывает, кто лжёт, а кто говорит правду. По крайней мере, так утверждается.

Неужели этот аппарат проверяет сейчас его самого?

– Как это работает?

– Это не в моей компетенции. Но сегодня мы им пользоваться и не станем.

Хао сказал:

– Я ищу подлинного мира и покоя. Не могу дождаться, когда вы заключите мир. Не могу дождаться, ребята.

Кродель улыбнулся:

– Война – это вам не мир.

Потом поднялся на ноги, пошёл к двери и открыл её.

– Кен! – позвал он, а затем сказал: – Извините, мистер Хао.

Появился Джонсон.

– Нам нужен переводчик.

Джонсон прикрыл дверь. Кродель пододвинул третий стул со словами:

– Просто нужно, чтобы кто-нибудь помог нам чётче излагать наши мысли.

Он сел и опять перебросил лодыжку через колено. Хао задумался, позволят ли ему закурить прямо здесь.

– Когда вы в последний раз видели полковника?

Хао похлопал по пачке «Мальборо» в кармане рубашки. Кродель извлёк зажигалку и высек пламя, а Хао ткнул в него кончиком сигареты, закурил и выпустил клуб дыма, размышляя о том, что жизнь в этом коварном городе, полном обманных манёвров и неожиданных поворотов, требует проворства и дальновидности, у него же эта комбинация качеств отсутствует напрочь. Например, он оказался неспособен сладить со своим шурином, который задолжал ему денег, хотя жил в доме отца Хао со смерти старика, когда дом перешёл в собственность самого Хао, но не желал признавать за собою долг. Родственники и интересы дела: ему не удалось проскользнуть между этих двух огней. Со смерти отца он отправил семейное предприятие псу под хвост. Не справился с банальной коммерческой рутиной – и уж подавно не в силах был сообразить, что́ сейчас на уме у этих людей, какие у них на него планы. Он затянулся приятным табачным дымом и сказал:

– Довольно давно.

– Месяц назад? Два месяца?

– Думаю, может быть, два месяца.

Джонсон к этому времени уже вернулся.

– А вот и Сэмми, – произнёс он, и на третий деревянный стул сел очень молодой вьетнамец, одетый в точно такие же, как у американцев, брюки и рубашку, тогда как Джонсон снова ушёл, а Кродель быстро заговорил, глядя на Хао.

– Мистер Хао, – перевёл парень, – мы пригласили вас сюда вместо того, чтобы подстроить якобы случайную встречу в каком-нибудь общественном месте. Причину этого я вам объясню.

– Объясните, – сказал Хао по-вьетнамски.

– Всё потому, что мы хотим, чтобы вы понимали: этот допрос – дело государственной важности, за ним стоит всё правительство Соединённых Штатов Америки.

Хао выговорил по-английски:

– Я друг Соединённых Штатов Америки.

– А у вас много друзей?

Хао спросил у переводчика:

– Что он имеет в виду, задавая такой вопрос?

– Понятия не имею. Хотите, чтобы я попросил его разъяснить?

– Зачем меня сюда привезли? Почему они спрашивают, много ли у меня друзей?

– Это не моё дело.

– Сэмми, – сказал Кродель, – просто задавай ему вопросы. Я говорю с тобой, ты говоришь с ним. Он говорит с тобой, ты говоришь со мной. Не отвлекайтесь на болтовню.

– Лучше всего вам обращаться не ко мне, а прямо к нему, – посоветовал парень Хао.

Хао взял сигарету почти вертикально, чтобы не уронить на пол пять сантиметров пепла, и подсунул под неё губы, чтобы затянуться. Кродель сказал:

– Вот про пепельницы-то я и позабыл. Сам-то я некурящий.

– Может, я принесу? – предложил Сэмми.

– Пепельницу? Принеси, пожалуйста, если не возражаешь.

Теперь он вновь остался наедине с бледным Кроделем. Много ли у него друзей? Да нет, немного. Да и то, наверно, это какие-то ненастоящие друзья. Он вцепился в полковника, как в могучее древо, ожидая, что оно унесёт его от разразившейся бури. Но ведь деревья-то не способны сдвинуться с места!

Сэмми постучался и вошёл обратно с пепельницей и своей зажжённой сигаретой, поставил пепельницу на стол перед Хао и стряхнул туда собственный пепел.

– Всё нормально?

– Курите-курите, – сказал Кродель. – Дымите, как Дрезден.

Хао бережно поднёс свою «мальборо» к пепельнице и позволил обвислому пеплу упасть вниз.

– Американские сигареты, – сказал он. – Мне они нравятся больше, чем вьетнамские.

– Что это за друг, который вас навещает? Тот вьетконговец.

Вопрос был довольно прост. Однако дорога к ответу началась на некотором расстоянии от него и пролегла сквозь дебри не относящихся к делу историй. Он рассказал о своём послушничестве при храме Новой Звезды. О том, как предписания казались поначалу – в известном смысле – малодушными старческими отговорками, за которыми так удобно прятаться, но потом, в пору зрелости – то есть сейчас – начали проявлять свою подлинную важность. Рассказал о Пяти препятствиях (а они ведь и впрямь ему препятствовали!) и о Четырёх благородных истинах (а ведь их истинность не подлежала сомнению!). Когда рассказывать стало нечего, переводчик Сэмми затянулся сигаретой и бросил: