— А как мне к ней относиться? Не жили богато и нечего начинать. А Путин нормальный мужик, он-то за пенсионеров еще постоит. Он вон в Чечне войну прекратил, на нас никто напасть теперь не посмеет, и бандюков всех разогнал.

В этот момент в разговор вклинивается проходящая мимо женщина лет 50.

— Путин мужчина настоящий, сильный, а не эти мальчики странные, которые и девочками-то не интересуются. Как говорит, как выглядит! Не чета всяким там Быковым.

— Простите, кого вы имеете в виду? — уточняем мы.

— Ну этот, то ли писатель то ли журналист, еврей кажется, голос у него такой громкий, фу.

Нам удалось поговорить и с парнями, которые принесли на митинг гроб.

— Скажите пожалуйста, что означает ваш арт-объект?

— Вот так выглядит наша демократия после этих выборов, — отвечает молодой человек, придерживая руками крышку.

— Не понимаю, поясните пожалуйста, — просим мы.

— Мы хотим привлечь внимание к тому, что если сейчас принять результаты выборов, то демократию ждет смерть. Сейчас мы попадем в поле зрения большого количества людей, нас поддержат, тогда государство не сможет игнорировать мнение народа.

— А что конкретно вы планируете делать дальше?

— Снимем ролики, выложим в интернет, будем распространять, — отвечает другой парень.

Глядя на эти ответы, мы можем предположить, что никакими успехами нынешнее протестное движение не увенчается. В оппозиции нет единства, она не умеет разговаривать с аудиторией, слишком сложно преподносит тезисы, но главное не предлагает хоть какую-то мало-мальски стоящую идею. Все, кто выступают с трибун, сыплют только громкими лозунгами, но не могут обеспечить народу опору, в отличии от правящей коалиции, которая пытается спекулировать безопасностью и стабильностью. Но главное, нет среди оппозиционеров настоящего сильного лидера, который смог бы понравиться народу.

Понимают ли это те, кто правит бал? Да, они отлично видят беззубую мирную толпу, которая смеется над шутками нарядившись в белое пальто болтунов. Все эти стендаперы, блогеры, артисты, писатели, молодые политики, не могут повести за собой даже ту часть осознанных людей, которая готова хотя бы выйти на улицу ради изменений. Среди них нет ни Кромвеля, ни Боливара, ни Ленина, ни Троцкого, нет Нельсона Манделы, нет Фиделя Кастро и Че Гевары. Никто из них пока не готов показать пример. Сейчас это люди слова и очень небольшого дела, верующие в то, что мирным протестом можно что-то менять. Взять в руки тот самый камень, ставший главным символом вооруженного пролетариата, некому.

Но не только в слабости лидеров оппозиции кроется причина нежелания людей принимать участие в политической жизни страны. Глубинная память, хранящаяся в пыльных учебниках советской истории, на которых выросло старшее поколение, на фотографиях в семейных альбомах, с вырезанными лицами уехавших или осуждённых, все ещё живёт в народе. Очень много тех, кто не смог найти себя и встать на ноги после развала Советского союза, и теперь тоскует по былым временам. Старики, оскорблённые новым требованием молодежи: уважать не за возраст, а за дела, желают подрастающему поколению ремня и Сталина. Не даром Моисей водил евреев по пустыне более 40 лет. Свобода должна даваться через труд и осознание. А общество в большинстве своем инертно или трусливо. Оно боится пробудить Барлога, живущего в недрах нашей необъятной Родины. Ведь проснувшись, он с удвоенной силой может начать жрать людей. Никто не хочет увидеть на лице своего ребенка презрение, прочитать в глазах родителя гнев, описанный Гоголем, никто не хочет услышать: "Я тебя породил, я тебя и убью". У мужчин и женщин и без политики хватает причин для ссор и скандалов. Безвременье, в котором застряло большинство жителей нашей страны, давит на плечи. Но если общество все-таки проснется, то никто не сможет гарантировать, что после того, как в головы ненавистных полицаев полетят первые камни, а из дворцов будут вытащены зажравшиеся феодалы, осатаневшие и умывшиеся кровью люди остановятся.

Мы видим, что так или иначе, оппозиция в России еще жива, но сейчас она слаба. Есть ли надежда, что ситуация изменится? Конечно есть, даже в самые лютые моменты истории дома на кухнях прививалась любовь к хорошей, заставляющей думать литературе, обсуждались исторические события, ловились радиоволны свободных государств. Хочется верить, что в обозримом будущем появится лидер, который сможет переломить систему и повести за собой людей.

Аня перевела взгляд на организатора, Матеуш одобрительно кивнул. Она облегченно выдохнула. Они с Надей долго готовились, но внутри их обеих терзали сомнения. Девушкам казалось, что материал получился слабенький, никаких откровений не произошло. Аня считала главным достоинством работы именно опрос простого населения, пришедшего на митинг. Девушка с грустью вспомнила о том, как ушла, бросив подругу в толпе. Надя одна задавала протестующим вопросы. Благодаря ее труду они сейчас оказались в Польше.

Аня с удовольствием слушала других выступающих, отмечая, что в их странах тоже политические лидеры стремятся ограничить права народа, и то, как борются против этого люди, ее восхищало.

— Спасибо всем за выступления, сегодня мы завершаем нашу работу, продолжим послезавтра, надеюсь, что мы услышим детальный анализ каждой презентации, — сообщила одна из кураторов проекта.

— Ань, ну как, — спросила Надя, нервно подкручивая пуговку на манжете рубашки.

— Гораздо лучше, нежели в прошлый раз, — ответил за Аню подошедший Матеуш, — теперь видно, кто был предметом вашего интереса, — похвалил он.

— Большое спасибо, — расцвела Надя.

— Какие у вас планы на завтрашний день? — поинтересовался он.

— По городу хотели бы прогуляться, — уклончиво ответила Надя, поглядывая на Аню.

Аня старалась не смотреть в глаза редактору, она чувствовала себя неловко в его присутствии.

— Я организую поездку в Освенцим, вы поедете? — поинтересовался он, пристально глядя на Аню.

— Да, — тут же ответила Надя.

— Прекрасно, тогда завтра в 7 утра будьте готовы, наша экскурсионная группа стартует в 7:15, — сказал Матеуш, пожав Наде руку.

— Надь, я не хочу в Освенцим, — пробурчала Аня, когда мужчина отошел, — зачем тебе в лагерь смерти, мы что не можем посмотреть на что-то красивое?

— Можем, но мой прадедушка освобождал его, я хочу увидеть, для меня это часть семейной истории. Если ты не хочешь, ты можешь не ехать, — спокойно ответила подруга, — я не настаиваю.

***

Оля стянула белую перчатку, покрытую на ладошке мелкими пупырчиками и почесала нос. Земля летела из-под цапки, которой она пропалывала грядки бесконечной клубники.

— Бабуля, зачем ты столько сажаешь до сих пор? — спросила девушка.

— Как зачем? Вот папка твой приедет летом, будет кушать, ты заглянешь, я варенье сварю. Как хорошо зимой, когда свое есть, чай не покупная химия, — удивилась старушка, добродушное лицо, покрытое сеткой мелких и крупных морщин, посерьезнело. — Вы, молодые, не умеете домашнее ценить, у вас больно много всего есть.

— Почему только у нас, у тебя ведь тоже теперь все есть, — ответила Оля, — в магазинах полки ломятся, даже у вас в деревне. Папа по первому свистку привезет тебе что угодно, — это была чистая правда, отец навещал свою маму 2 раза в неделю и частенько оставался на выходные. Летом проводил в деревне весь отпуск. Несмотря на почтенный возраст бабушка отказывалась переезжать в квартиру, последний разговор об этом состоялся в больнице. Осенью, когда наступили первые холода, бабушка поскользнулась на обындевевшей ступеньке и упала, сильно растянув ногу. Соседи вызвали ей скорую. Оля как раз навещала родителей, они с папой немедленно приехали в травмопункт. Отец долго отчитывал бабушку, та с каждым его словом становилась все белее и белее. Оля, глядя на них со стороны, задавалась вопросом: кто в данной ситуации родитель, а кто ребенок. Наконец, когда отец закончил, бабушка железным тоном, не предполагающим никаких возражений, сообщила: «Я тебе мать, а ты мне сын. Так что послушай и заруби себе на носу. Это мой дом, я там родилась. Помирать буду тоже там. Мне другого не надо. Я тебя в жизни никогда не поучала, даже женитьбу твою поддержала. Так что и ты изволь мои желания уважать. А коли не можешь- не приезжай больше».