Очевидно, ей не внушили доверие клиенты, которых она сразу приняла за приезжих. Высокий, седой человек в коричневом костюме и синем галстуке, завязанном толстенным узлом, молча улыбнулся и согласно кивнул.

— А кофе у вас найдется?

— Найдется, — смилостивилась официантка. — Есть бутерброды.

На этом она посчитала свою миссию законченной и, небрежно швырнув на коричневый полированный столик меню, зашла за стойку буфета.

— Так… — протянул высокий и медленно опустился на стул. — Прошу — ты сегодня мой гость. — И он протянул меню попутчику.

— Я — что и ты… Кофе не буду. — Он постучал большим пальцем правой руки по груди. — Сердчишко пошаливает.

— Годы, годы, — невесело усмехнулся высокий и жестом подозвал официантку: — Значит, так… Два мороженых, четыре бутерброда, водички какой-нибудь… мне кофе… Курить можно?

— Нет, выходите на улицу.

Мужчины переглянулись, высокий развел руками.

— Всегда так… Ну что же, курить не будем, будем завтракать, если так можно выразиться… Как доехал?

— Нормально… Что там езды: в восемь вечера сел, а в десять уже в Москве.

— Ты как — в командировку или…

— В отпуске я… Приехал по врачам походить. — Попутчик высокого опять постучал по груди. — Говорят, что в столице хорошие платные поликлиники. Меня же в прошлом году чуть инфаркт не посетил.

— Инфаркт — это плохо… Годы, война… Все дает знать.

— Безусловно.

Высокий размешивал ложечкой кофе и внимательно разглядывал своего собеседника. Невысокий, лысоватый, круглолицый, с тонким шрамом на загорелом лице, он, казалось, был поглощен полностью мороженым.

— Тыщу лет не ел мороженого, — засмеялся неожиданно тот. — Помню, перед войной девушку пригласил в кафе, так мучительно думал, хватит денег или не хватит… Я тогда на первом курсе института учился.

— Надо же, помнишь.

— К сожалению, у меня память хорошая…

— Вот это хорошо. — Высокий усмехнулся и дотронулся до рукава собеседника. — Помнишь, где мы с тобой познакомились?

— Помню…

— Съездить надо, там кое-что спрятано… Вот смотри, — он протянул через стол клочок бумаги, — вот это…

— Я понял, — перебил круглолицый.

— Вот здесь: угол подвала, второй кирпич.

— Не хотелось бы ехать. Годы не те… Да и…

— Придется, — будничным голосом перебил высокий и отхлебнул растаявшее мороженое прямо из вазочки. — Да и тебе прямая выгода…

— А… что там?

— Фотопленка… Студенты, преподаватели… Дела их личные. Сам понимаешь…

— А откуда ты узнал?

— От кого, ты хотел спросить… Знаешь, как в стихах. Иных уж нет, а те далече… Вот посмотри газетку.

Круглолицый взял из его рук сложенную вчетверо районную газету.

— «Шлях до комунизму», — прочитал вслух круглолицый и удивленно посмотрел на высокого.

— На последней странице…

— «…Ушел из жизни бухгалтер комбината бытового обслуживания Кухорук Казимир Дмитриевич, ветеран войны и труда, награжденный многими наградами. Весь его жизненный путь был дорогой борьбы и лишений. Группа товарищей». Ну и что?

— На фотографию посмотри.

— Ну и… Слушай, так ведь это…

— Вот именно… Я сам думал, что он давно богу душу отдал, а в позапрошлом году на курорте случайно встретил… и вспомнил про ту злосчастную пленку. Так по рукам?

Круглолицый кивнул и задумался.

Андрей вышел из переполненного автобуса, закинул рюкзак за плечи, на шею повесил чехол с ружьем так, чтобы на него можно было опираться на ходу руками, и неторопливо двинулся по проселочной дороге в сторону Посада.

Дорога с двумя глубокими канавами по бокам была покрыта щебенкой. Справа, в метрах пятнадцати, начинался невысокий косогор, и деревья здесь были выше, гуще. Сейчас косогор был засыпан пожухлой листвой, и Андрей невольно подумал о том, что там совсем недавно наверняка можно было найти и грузди, и оранжевые шапки волнушек, и свинушки, и чернушки. Слева почти до самого леска тянулось болото с небольшими островками и косостволыми березками.

Посад был второй деревней в районе после Геранек. Дома тут были добротные, с железными крышами и резными штакетниками. В центре стояло двухэтажное здание, где размещалась школа механизаторов, напротив — здание райотдела милиции. Андрей неторопливо вошел в здание и, постучавшись, открыл дверь в кабинет начальника. Из-за стола поднялся пожилой капитан и вопросительно посмотрел на посетителя.

— Старший лейтенант Кудряшов.

— Капитан милиции Фролов.

Капитан жестом пригласил Андрея сесть.

— Чем обязан?

— Михаил Семенович, мне кое-какая информация нужна. Вы сами, простите, местный будете?

— Нет, — капитан погладил тыльной стороной руки щеки, — я сюда после училища попал. Правда, за эти годы почти местным стал. Каждую собаку знаю…

— И Ворожейки?

— Еще бы! — засмеялся Фролов. — Я же в Гераньках участковым уполномоченным работал… Всех и вся знаю, как свои пять пальцев.

— И Дорохова?

— А… так вот вы зачем, — капитан усмехнулся, — так бы сразу и начинали. Спрашивайте.

— Кто он и что он? Как живет и чем живет? Кто бывает у него, что за люди?

— Никто не бывает… Живет на Радоницких болотах в сторожке егерской. Как вернулся из лагеря в пятьдесят седьмом, так и живет, — капитан бросил быстрый взгляд на Андрея и усмехнулся. — Семья у него: жена и двое парнишек. Один с пятьдесят девятого, другой на год младше. Не хотели его егерем назначать… из-за этого самого. Да председатель райисполкома, Виктор Матвеевич Прохоров, настоял. Из одной деревни они. Говорит, что лучше Дорохова никто мест наших не знает. Скрепя сердце согласились… Вот так Дорохов и живет на отшибе, как рак-отшельник.

— Жив кто еще из старожилов в Ворожейках?

— Никого, кроме Марии Степановны Смолягиной. Она жена погибшего командира партизанского отряда Тимофея Смолягина… Вы, наверное, знаете трагедию Ворожеек? Там в сорок первом году фашисты расстреляли шестнадцать человек местных жителей… Годы прошли, кто умер, молодежь в город подалась, а вот Мария Степановна все живет… Дом ее на правой стороне улицы самый первый. Да вы сразу узнаете: около дома высоченная береза растет, одна она такая на всю деревню, а около крыльца прудик маленький, прямо от ступенек начинается…

Капитан замолчал, разминая папиросу. Молча чиркнул спичкой и, глубоко затянувшись, выпустил большую струю дыма. Несколько раз ткнул папиросой в пепельницу и вдруг, нервно ее притушив, хрипло сказал:

— Гуманные мы не в меру… Я бы его своими руками в сорок пятом придушил! Никто не жировал, однако к фашистам на службу один он подался!

К Ворожейкам Кудряшов подошел затемно. Дом Смолягиной стоял прямо у въезда в деревню под огромной березой, раскинувшей свои ветви на половину улицы. Дом был старый, сложенный из добротных бревен, потемневших от времени. Над светящимися окнами тянулись резные наличники с кое-где выпавшим узором. Под обломком водосточной трубы стояла покосившаяся бочка для дождевой воды.

— Кто там? — раздался негромкий голос в ответ на стук.

— Мария Степановна, здравствуйте… Не пустите переночевать? Охотник я из города, не успел засветло до егеря добраться, а дорогу плохо знаю.

— Чего же не пустить, пущу.

Дверь открылась, и Андрей увидел невысокую женщину лет шестидесяти, одетую в серую юбку и простую зеленую кофту. На голове повязан ситцевый платок. Лицо худощавое, живое, с озорными темными глазами, в мочках ушей дешевенькие сережки с красными камешками.

— Вы меня простите, Мария Степановна, — смущенно промолвил Андрей, — вас мне порекомендовал начальник милиции Фролов.

— Миша, — улыбнулась она, — да я вас и так бы пустила, Андрей… Не знаю, как вас по батюшке.

— Как? — изумился Андрей.

— Не помните меня? — улыбнулась Смолягина. — А мы ведь встречались… Вы тогда еще грамоты обкома нашим девчатам вручали, да вы проходите, не стесняйтесь… Я вас сейчас жареной печенкой угощу. Сосед давеча кабанчика заколол, вот и угостил.