– Кони! Защищайте вашу королеву!

Вздрогнув от звука собственного голоса, она срывает наушни- ки и оборачивается. Хочет убедиться, что никто посторонний её не услышал. К своему удивлению, в паре метров она видит того самого застывающего поэта. Они поменялись ролями, и он стал её невольным зрителем.

– Майки! Что ты здесь делаешь?

– Эм… Иду в кино! – отвечает он испуганно.

– Тут что, есть кинотеатр? – Чарли оглядывается, точно пытаясь разглядеть за одной из статуй вход в кинозал.

– Нет, но это самый короткий путь на Печатников.

– Ага, хм, – она закусывает губу. – Что за кинотеатр?

– Черно-белого кино, – отвечает Майки, засовывая руки в карманы джинсовой куртки, что велика ему размера на три.

– О, никогда о нём не слышала.

– Хорошее место, там показывают только старые фильмы.

– А ты на что идёшь?

– Пока не знаю. Решу на месте.

– Так это ты на кино деньги собирал? – соединяет две точки Чарли.

– Да. Хотел ещё, чтобы хватило на бурбон, но сегодня людей совсем мало.

Чарли и Цок-Цок быстро переглядываются, и она достаёт из кармана деньги:

– Вот. Для вдохновения.

Майки опускает голову и, впервые за всё время, кротко улыбается.

– Спасибо. Если хотите, можем вместе пойти. Или у вас тут неоконченная битва?

– Ха-ха, – убирая наушники обратно в сумку, отвечает Чарли. – Вообще, я хотела тут ещё погулять, но… А знаешь что, пойдём!

Они проходят три ряда скульптур, минуя Падшую Женщину, работу Туо Терро – одну из самых известных статуй. Проходя мимо неё, Майки кладёт руку себе на сердце и почтительно кивает. Проследив за его движениями, Чарли спрашивает:

– Твоя любимая скульптура?

– В каком-то роде. Но не из-за красоты исполнения, а из-за того, что она олицетворяет, – Майки достаёт из кармана пачку «Мальборо», выуживает одну сигарету и прикуривает, щёлкнув металлической зажигалкой. – Если бы я писал книгу, то обязательно посвятил бы её куртизанкам.

– Почему?

– Столько боли и красоты, наивности и лжи…Читали «Богоматерь цветов» Жана Жене?

– Нет.

– Советую, – затягиваясь, говорит Майки.

      Они подходят к забору. На дверях висит замок. Майки достаёт ключ, открывает калитку и пропускает Чарли вперёд.

– Откуда у тебя ключ?

– Обменял у охранника за бутылку коньяка и шоколадку. Так можно неплохо сократить путь.

– Так тут перелезть нетрудно – калитка невысокая.

– Ну, это моветон. А жить надо изящно.

      Чарли пожимает плечами и молчит. Ей иногда нравится собирать разные мнения и засахаривать их, заливать смолой в памяти, чтобы они сохранились в своём первозданном виде.

Как и сказал Майки, за калиткой обнаруживается посыпанная гравием тропинка, которая ведёт к кварталу Тружеников. От калитки до входа в кинотеатр ровно пять минут. Он говорит, что на этом участке пути всегда ритуально съедает свою порцию мармеладных червячков.

– Зачем?

– Чтобы не чавкать во время сеанса, – говорит он, протягивая Чарли пачку. – Ворону можно?

– Нет, он такое не ест, спасибо.

Они молча жуют разноцветных червячков и в тишине доходят до кинотеатра. Расписание вывешено на улице:

12:00 Касабланка;

15:00 Банда аутсайдеров;

18:00 В джазе только девушки;

20:00 Однажды в Риме.

– Гадар. Идеально – говорит Майки, закуривая. – И есть ещё пять минут на сигарету.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Чарли.

– Восемнадцать… Вчера исполнилось.

– Ну-ну.

– А вам?

– Я не помню, – высунув язык, отвечает Чарли.

– А работаете кем? – прищуривается Майки.

– Я журналистка.

– Вот значит как, – он выдыхает голубоватый дым. – И про меня напишете?

– Может быть, но нужна хорошая история, цепляющая. Возможно, драматичная.

– О, за этим дело не станет, – Майки тушит сигарету о фонарь и кивает на дверь. – Ну, идём.

Они заходят в светлое помещение кинотеатра, расписанное фресками.

– Ого! – удивлённо выдыхает Чарли.

– Когда-то это был храм.

– Кажется, не все божества его покинули. Здесь так хорошо! Даже ладаном всё ещё пахнет!

      Они подходят к кассе:

– Три билета на «Банду аутсайдеров», пожалуйста.

– А разрешение для ворона имеется? – спрашивает пожилая женщина; из-под оправы в форме кошачьих глаз было видно её строгий взгляд.

– Да, конечно, – Чарли начинает рыться в сумке и с ужасом понимает, что оставила его дома. – Ой, забыла… Но, правда, поверьте, оно у меня есть!

– Без разрешения на пребывание птицы в общественных местах не пущу. Хаос в кинотеатре недопустим!

– Но он обожает французскую волну! И будет сидеть тихо-тихо!

Цок-Цок утвердительно кивает.

– Нет. Если придёт проверка, будет большой штраф.

– И каковы шансы? – спрашивает Майки.

– Ладно, – расстроено выдыхает Чарли. – Цок-Цок, полетай немного. С меня что-нибудь вкусненькое.

– Кар! – ворон жмурится от извинительных почесывания Чарли и улетает прочь.

      Майки берёт билеты и указывает на завешанный бархатными шторами проход в зрительный зал. Чарли идёт за ним и разглядывает фрески, крутя головой во все стороны. Особенно её впечатлил сюжет под самым куполом: здесь множество ангелов с нежными, как рассвет, щёчками, стремятся к образу Мадонны, закутанной в тёмно-синий палантин.

– Как здорово! Она очень похожа на Венеру Боттичелли, – с придыханием говорит Чарли.

Чарли и Майки заходят в зал, где сидят в основном только пожилые женщины. Это заметно по необыкновенной концентрации седых голов на квадратный метр.

– Добро пожаловать в клуб синефилок, – шёпотом говорит Майки, и Чарли легонько бьёт его по плечу.

Они устраиваются в ряду номер шесть, на местах девять и десять. Рядом с Чарли на одиннадцатом кресле сидит женщина лет шестидесяти со смуглой кожей и идеально прямыми волосами. Она одета в жёлтый твидовый костюм, а на коленях у неё лежит ярко-лиловый берет.

– Приятного просмотра, – шепчет Чарли.

– Спасибо, ласточка. И тебе.

      Основной свет гаснет, вспыхивает экран, и начинается магия кино. Фильм вызывает у Чарли смешанные чувства. Она то возмущается – мужские персонажи ей совершенно не нравятся, то восклицает – Артюр такой противный; то смеётся от немодных эффектов, то плачет от того, что ей жалко Одиль, которая спуталась с сомнительными кадрами. И дело даже не в том, что они подбили её на воровство, но в их паразитирующем отношении к жизни, которое толкает на эту безыдейную кражу. Это не акт искусства, не философский вопрос, как было у Достоевского, а лишь грубый способ решить проблему. И всё же, кино снято красиво, а потому оставляет у неё приятное послевкусие, как хороший семидесятипроцентный шоколад.

Майки весь сеанс остаётся неподвижным, точно он всё ещё стоит на улице перед своим футляром. Ни одна мышца на его лице не шевелится до тех пор, пока над их головами не вспыхивает жёлтый свет.