— …императору, — разобрала я и затрясла головой:

— Что?..

Подоспели стражники со стороны форта, хотели поднять раненого, я протестующе замахала рукой, потом рявкнула. Бесполезно. Меня не слушали, что говорить, какая-то ссыльная баба, и я набрала в грудь побольше воздуха:

— Не-е-ет!

От меня отшатнулись. Неудивительно, если все знают, что значит клятая. И трость, у меня все видели теперь эту трость. Я опять тряхнула головой — мир походил на порванную картинку: деталь, обрывок, еще деталь…

— Ты доносила на всех императору. Я знаю. — Говорил он громко, но из последних сил, и из горла его шла кровь, не успевшая вытечь на землю.

— Я?.. — сорвавшимся голосом пискнула я и в испуге оглянулась на стражу. — Нет, нет. Я просто… я не хотела. Я не хотела, не хотела сюда!

Меня подняли — не грубо, но так, что я не могла ни вырваться, ни даже сопротивляться, и передали в руки другому стражнику. Каторжанина собирались переносить… он молчал, грудь его вздымалась, но надолго ли его хватит? Конечно, нет. Я оглянулась пару раз, стражник отводил меня к форту, а я гадала — какого черта, зачем этот каторжник меня оговорил? Он не в своем уме, он бредит, что могла кому донести Аглая, особенно с учетом того, что фрейлина Дивеева позаботилась, чтобы ее близко не подпускали ко двору? Наталья бы не преминула напомнить, что у меня есть высокие покровители, и раз она промолчала — это предсмертный бред…

Знать бы, чем он для меня обернется. Возможно, смертью. Обрывки мира складывались в мой похоронный саван.

Стражник оставил меня возле двери, посчитав, что я сама найду дальше дорогу, и ушел. Я приоткрыла дверь — какая разница, лучше скрыться, пока обо мне, может быть, не забудут. Но где, чтобы ему пропасть, мой муж?

Он меня ждал и не схватил лишь потому, что боялся. Глаза его горели почти что ненавистью, губы были сжаты, он пылал гневом.

— Ты меня едва не убила, Аглая! — прошипел он, не подходя близко, но преграждая мне путь. — Что ты натворила?

— Зачем ты бежал? — крикнула я, и вышло испуганно, словно я боялась за его жизнь — пошел он к черту! — Зачем ты бежал к форту?

Протянутая ко мне рука моего мужа дрогнула. Он перевел взгляд на трость, покачал головой. В глубине форта раздались шаги — наша беседа не могла продолжаться долго.

— Мы все решили с тобой, Аглая, — он говорил, и его трясло от негодования. — Ты согласилась! Ты знала, что я не смогу без тебя, что мне не выжить, ты предала меня!

— Пошел вон.

От негромкого голоса я вздрогнула. Комендант стоял в проеме, ведущем в глубь форта, и смотрел на нас, скрестив на груди руки. Я отступила назад, мой муж вскинул голову. Красив, конечно. Если бы знать, что за планы у тебя были, обольститель.

— Ефимов! — не поворачиваясь, крикнул комендант. — Этому всыпать двадцать плетей. И не так, как вы любите, дармоеды. По-хорошему.

— Будет исполнено, господин комендант! — отозвался кто-то из полутьмы. Комендант прошел мимо нас, мельком глянул в окно, как бы то ни было, он хотел убедиться, что ратаксы больше не атакуют. Я проскользнула мимо мужа и стражника, даже не посмотревшего на меня, побежала к себе.

В чем меня постоянно все обвиняют?.. Кто я такая? Глупая салонная куропатка! Все, на что я способна, танцы и женские сплетни — кто, с кем, как долго, есть ли рога…

А если нет?..

Мне стоило о многом подумать, очень о многом. Но едва я упала на кровать, едва вспомнила, что поела с утра какую-то ерунду, только подумала, что Парашка принесла мне что-нибудь вкусненькое со стола, как она делала это каждый день в последнее время — как я вырубилась. Возможно, от шока, от колдовства, от того, что из меня оно вытянуло все чувства, все эмоции, от ненависти до страха. Мне было решительно наплевать, что меня ждет, я коснулась головой подушки и уснула.

Глаза я открыла, поняв, что выспалась. Силы были, я ощущала, что я жива, силы были, вот мыслей — ноль, в форте стояла тишина, на кровати Марго сидела Теодора и ела мясо. От возмущения я задохнулась, открыла рот, признала, что молодой матери надо питаться лучше, чем мне, облизала губы, посмотрела на свечу.

— Сколько времени?

— Он умер.

— Мой муж? — уточнила я. Надо же, запороли до смерти. Почему не на той же площади, где казнили его соратников? От скольких проблем меня бы это избавило!

— Нет, — Теодора была кратка. Она отложила недоеденный кусок, решив, что хватит крысятничать, посмотрела на меня. — Я лягу здесь.

Я кивнула, перевернулась на спину, полежала так. Она устала, я не знала, что значит быть матерью новорожденного ребенка, но у Теодоры хватало помощниц, так уже легче. И все равно: она может хоть немного спокойно поспать.

Я уже спать не хотела. Можно пройти в казармы, где обычно всю ночь играет в кости дежурная стража, и спросить, правда ли, что умер каторжник, разорванный ратаксами, и как перенес порку мой муж. По себе я знала, что это больно, а у него не было ни магии, ни токена.

— Ты куда, Зейдлиц?

Я не ответила. У меня еще шитье, много шитья, старухи не особо смотрели, что я делаю, и поскольку сейчас глухая ночь, я смогу еще выклянчить у стражников немного жира и выварить его, пока в кухне никого нет. У меня раскроен и наметан жилет, а времени до утра, чтобы закончить работу, не так и много.

— Эй, клятая! — услышала я старушечий визг. — Ты куда? Бабу свою не видела?

Я рассмеялась. Да чтоб ты сдохла, вешать на меня такой крест. Я обернулась, старуха на ходу вытирала о рубаху жирные руки, перекладывая свечу из одной в другую, и что-то жевала.

— Где она? — опять проскрипела старуха. Машка, кажется. Все они на одно лицо. — Куда делась? Что молчишь, окаянная? Скорбна стала? Куда она делась вместе с дитем? Третий час ее по всей крепости ищем!

В голове у меня стало гулко. Я недослышала, происходящее я воспринимаю слегка искаженно, и оно еле слышно звенит. Теодору я видела только что — искать ее не было смысла, но старуха была непривычно нервна, такой я ее не помнила.

— Кто это — мы? — зачем-то уточнила я и затрясла головой — не помогло. Это «откаты» моих магических экспериментов, в таком случае — неприятная штука. — Она в моей комнате. Теодора.

— А дите где?

Я должна была высунуться из воздушного замка. Из подручного дерьма и сгнивших палок я выстроила спокойный мирок с кружком кройки и шитья и ролевой игрой «Всемогущая ведьма». Одно успокаивало, другое пугало даже меня саму. Старуха же спрашивала простые, понятные вещи, а я никак не могла сопоставить одно с другим.

— В комнате? Где ему быть? — пролепетала я, и до меня дошло, что ребенка там нет. Я резко лишилась воздуха, перед глазами заплясали неоновые круги, сердце забилось часто-часто, я развернулась и бросилась по коридору к переходу в казармы стражников, остановилась на полпути, застыла, прислушиваясь. Третий час… ребенок должен кричать, он голоден, почему же тихо?

«Он умер…» — как наяву услышала я. Нет.

— Ой дурная! — донесся мне вслед раздраженный скрип, и я чуть не обложила старуху запасом ругани, но толку, она не стала бы допытываться у меня, если бы что-то знала. — Куда опять?..

Я пролетела мимо нее в свою комнату, потому что там был ответ. Теодора, может, и не спала, но лежала ровно, на спине, вытянув вдоль тела руки, я подскочила к ней, затрясла ее, она открыла глаза, уставилась на меня пустым взглядом.

— Где ребенок? — тихо и, наверное, угрожающе спросила я. Сама себя я за грохотом сердца не слышала. — Что с ним?

Теодора закрыла глаза, подняла руку, указывая наверх, и тут же рука ее безжизненно упала, по лицу растеклась блаженная улыбка. Что она несет, там ничего нет, только крыша, ратаксы валяются, хотя я догадывалась, что стража прошла и собрала всю дохлятину, пока она не стала вонять. Я наклонилась и отвесила Теодоре сильную оплеуху, приводя не столько ее в чувство, сколько себя.

— Где ребенок?

— Где ему быть, Зейдлиц, — простонала Теодора и отвернулась.