— Брось. Я тебя по-хорошему спрашиваю.

— А мы галушки варим,—засмеялась Феня.'—Приходи, накормим.

—■ Ишь ты!—обрадовался ее шутке парубок.—Видать, веселая. У вас все такие? А?

— Все.

Он что-то сказал приятелю и полез через плетень. Полез и приятель и они присоединились к комсомольцам.

— Нет, а вы мне все-таки правду кажите, що у вас дивча-та роблят? — не мог успокоиться Микола. И долго еще слышались на улице веселый смех и говор молодежи.

Под вечер, когда и земля, и трава под плетнями, и хаты стали окрашиваться в розоватые краски, когда поперек улиц протянулись от деревьев длинные и причудливые тени, во двор к Оле стали сходиться комсомольцы. Приехала и Нюра с хутора. Это было первое собрание, когда уже никому не надо было прятаться, но по привычке все попрежнему толпились в дверях сарая, оглядывались, а Степа даже не утерпел и посмотрел, в исправности ли в сарае лазейка.

— Ты ломал, ты и забивай дыру,—смеялся над ним Кочу-ра.—Полазили и хватит.

— Погоди,—Степа о івел его в сторону,—есть разговор. Слушай, ты что думаешь теперь делать?

— А ты?

— Я надумал. Не знаю, как товарищ Быхов на то посмотрит... Да что, не маленький же я...

■— Ну, ясно,—перебил Кочура,—в армию? Я, брат, и сам. Знаешь, к кому попросимся? К нюркиному батьке в эскадрон.. Ох, и казак лихой! На коня сядет, как влитый. Да и человек — видать, такой, что... лучше и не надо.

— Давай нынче поговорим. Может, и Тарас пойдет с нами. Он теперь пулеметчик,—улыбнулся Степа.—А Нюрка-то! А! Вот тебе и хуторянка. Всю ночь у церкви караулила, да еще деда в сторожке на мушке держала.

— Тебе нравится Нюрка?

— Что ж, что нравится, все равно на фронт идти, — решительно сказал он.—Ей Скубецкий нравился,—вдруг вспомнил он и нахмурился.

Наконец, все собрались. И не одни комсомольцы. Пришли. Быхов, Кузьма, Гаркуша и даже нюрин отец—Степан. Нюра украдкой поглядывала на отца. Ей было как-то странно, что онв.. еще совсем девочка, а вот же вместе с ними собирается обсуждать важные дела. Да еще какие важные! Утром отец говорил, что надо будет хлеб на учет брать, чго у одного Ивана Макаровича «до чорта его засыпано в амбарах», а рабочие в городе голодают, что еще не всех бандитов по лиманам переловили, что сирот убитых красноармейцев и партизан переписать надо и до дела их довести, чтоб не мучались, и оружие, что контра попрятала, искать надо; хватит теперь комсомольцам работы — помогать партийцам да партизанам. И говорил ей это отец как-то странно, вроде как она уже и вправду не маленькая. А мать с нее глаз не сводила, а потом, когда отец вышел из хаты, сказала, да тоже как-то чудно, как раньше не говорила:

— Ты, Нюрка, с хлопцами осторожней... Ты хоть и молода, а уже не маленькая. Держи себя аккуратно...

Сказала, а сама смутилась, отвела глаза в сторону—и ее, Нюрку, смутила. «Но не ругала,—вспомнила Нюра.—Может, и правда—мама уже не будет такая, как раньше. И Рыбальчиха ей простила,—облегченно вздохнула она.—А с хлопцами—то мама напрасно мне сказала. Разве я сама не знаю?»

Все расселись прямо на траве. Оля волновалась. Еще бы! Столько взрослых, а ей надо проводить при них собрание. А тут еще и незнакомые хлопцы привязались—те двое, что днем к ним; пристали. Да с собой они привели девчат и парней. Парни солидно покашливали, девчата жались в стороне, с жадным любопытством поглядывая на Олю, которая не в меру суетилась и не знала, с чего и как начать. И только открыла она рот как где-то в конце улицы грянул духовой оркестр.

Что такое?—все вскочили и бросились к воротам.

И не прошло минуты, как из-за угла показалось мерно покачивающееся знамя. Последние лучи вечернего солнца, пробиваясь сквозь листву, яркими пятнами вспыхивали на красном полотнище и ослепительно сверкали на медных трубах музыкантов. Двигалась конница.

— Буденновцы!—крикнул кто-то.

Из дворов высыпали люди. Кто махал платком, кто—папа-хой, кричали что-то радостное и приветливое, но за грохотом марша нельзя было разобрать слов. Мальчишки-казачата тучами .носились вокруг конницы и с видом знатоков оценивали и всадников, и коней.

— Брешешь,—горячо доказывал один,—наши кубанцы хиба так сидят на конях?

— Чего там не так? Одинаково. Тилько наши в черкесках, а эти без черкесок.

— Во! Во! Глянь, який кинь. Ох, и кинь!

— Тарапакина Ласточка лучше.

— Брось ты: «лучше»... У Ласточки хиба ж таки ноги? Бачь, яки у ней бабки, и идет, бисова душа, як козырный туз.

Кочура толкнул Степу.

— Может, и мы завтра так. А?

Степа решительно отошел от ворот и стал искать глазами Быхова, но тот уже давно ушел в ревком узнать, не нужно ли чего-нибудь проходящим через станицу буденновцам. Тогда Степа подошел к нюриному отцу. Подошел и Кочура. Перебивая друг друга, они стали с жаром доказывать, что им никак невозможно не идти в Красную Армию.

— Ей-богу,—клялся Степа,— на коне ездить меня учить не надо, с винтовки бить могу. Шашкой... Ну, шашкой треснул беляка по черепу—и вся наука.

Степан покачал головой.

— Нет, браток, без уменья не треснешь. Да вы чего ко мне прицепились? Я тут при чем?

— Как при чем?—испуганно и обиженно заговорил Кочу-ра,—да мы же в ваш эскадрон хотим.

Спорили долго. Наконец, Степан отступил шага на два и с ног до головы осмотрел комсомольцев. Помолчал, покрутил усы.

— Ну, добре,—вдруг согласился он,—только мы завтра на зорьке уже выступаем.

Кочура и Степа переглянулись. Глаза их сияли.

— Вот спасибо!—крикнули они и побежали к воротам.

— Куда?—остановила их Оля.—А собрание?

— Собрание?—Степа почесал в затылке.—Какое теперь собрание!— Он быстро рассказал ей'о том, что его и Кочуру приняли в эскадрон и что завтра утром они уже уйдут из станицы.

— Мы еще прибежим! Прибежим!—торопился Кочура, и не успела Оля опомниться как они уже скрылись.

Тем временем полк прошел, улица опустела, и комсомольцы остались одни. Оля рассказала им о Кочуре и Степе.

Тарас заерзал на месте.

— Что ж они и меня не позвали?—В голосе его прозвучала обида.—Я тоже пойду.—Он поднялся.

— Да что вы все в самом деле!—растерялась Оля,—а кто ж останется? Одни девчата? А здесь, в станице, уже и нечего делать? Да? А Быхов что говорил? Что и здесь, в тылу, фронт, что и здесь работать надо. Забыли? Ты, Тарас, и не думай, не дури: пока товарищ Быхов не разрешит, не пущу.

— Как это не пустишь? Ишь ты!

— А так,—обрезала его Оля.—Секретарь я тебе или кто?

— Тю!—оторопел Тарас.—Все равно Быхов пустит.

— А там посмотрим.

— Секретарь,—еще раз с обидой проговорил Тарас, но все же покорно опустился на траву и замолчал.

— Ну, что будем делать?—Оля обвела всех глазами.—Ком-мунисты ушли в ревком. Придется отложить собрание.

Потом снова заговорили о Кочуре и Степе и условились утром встать пораньше, чтобы проводить их на фронт.

Первой проснулась Даша. Ежась от утреннего холодка, бросилась будить Нюру. Та быстро оделась и выбежала во двор.

— Уже?

— Ага. Идем.

За станицей вставало солнце. По небу плыли легкие розовые облака. Дул свежий утренний ветер. Где-то крикнул петух и сейчас же смолк, сообразив, что непростительно запоздал.

Нюра с Дашей пошли к площади. Крестясь и позевывая, выходили из хат казачки, откидывали ставни и смотрели на небо, стараясь угадать погоду. На площади звонко и чисто пропела труба, эскадрон строился к походу. И сразу повалил народ, будто все только и ждали этого сигнала.

— Вон, вон наши!—крикнула Даша и потащила за собой Нюру.

Оля, Феня, Сеня Михайлов, Тарас Дорошенко стояли недалеко от Степы й Кочуры, которые гордо сидели на рыжей масти конях; за плечами у них поблескивали винтовки, сбоку висели шашки, и у каждого на груди красовался алый бант.

— О!—встрепенулся Степа, заметив Нюру, и покраснел: он точно впервые увидел ее, так она была хороша! Румянец покрывал ее смуглые щеки, тонкие, точно угольком выведенные, брови оттеняли ее чистый и открытый лоб. Стройная и ловкая, как джигит, стояла она перед ним. Степа растерялся даже, не зная, что сказать. Погладил по шее коня и, чувствуя, что хоть что-то сказать все же надо, тихо бросил ей: