И почувствовала Нюра, как кровь хлынула к ее щекам.

— Дура, дура, дура я! — твердила она, не зная, чем заглушить вскипевшую обиду.

А в сумерках она снова притаилась у плетня и стала ждать, не появится ли Даша. Та дважды выходила из хаты, но ни разу не отозвалась на ее тихий оклик.

На другой вечер—то же самое. Тогда, забыв об угрозах тетки, Нюра крикнула на весь двор:

— Да ты что? Оглохла, Дашка?

— Некогда мне,—сухо ответила та.

Наконец, в воскресный день, возвращаясь из церкви, она в глухом переулке столкнулась с Дашей. Обрадовалась, пошла с ней рядом. Но Даша молча и нехотя отвечала на вопросы.

— Да что с тобой?—нетерпеливо воскликнула Нюра.

— Так...—холодно ответила та и с укором добавила-.—люди всё знают... И за что тебя опять в школу взяли—знают. Симка по всей станице теперь рассказывает... И на базаре слышали, как атаманша Карповну хвалила. Может, опять с Лелькой дружить станешь?

Нюра остановилась.

— Так вот ты какая,—тихо сказала она,—значит, ты думаешь, что я...

Больше она не проронила ни слова. Не попрощавшись и даже не взглянув на подругу, завернула за угол и пошла одна.

— Куда же ты?—крикнула Даша.

Не получив ответа, смущенная вернулась домой.

Они долго шептались с матерью.

— А кто их там разберет,—наконец, сказала та,—может, и правда—дивчина ничего не знала...

Вечером заморосил дождь. Обходя хату и прикрывая ставни, Даша чувствовала, как липнут к ногам опавшие с акаций листья. «Осень, скоро и зима,—грустно подумала она,—кизяков не запаслись, дров нету... Что будем делать с мамой?»

Кутаясь в старую шаль, подошла к плетню. В нюриной хате ставни были еще откинуты. В окне, сквозь сетку дождя, мутно желтел огонек, изредка он мягко вспыхивал в луже на дворе. Звякнула щеколда, отворилась дверь.

«Тетка, должно быть»,—подумала Даша, но по легкой и быстрой походке сейчас же узнала Нюру. Ей было неловко и стыдно перед подругой, и она не решилась ее позвать.

Нюра проворно закрыла ставни и, обойдя лужу, побежала к сараю, приперла дрючком дверь и той же дорогой направилась обратно в хату. Когда она поровнялась с Дашей, та не выдержала и, перепрыгнув плетень, схватила ее за руку.

— Не сердись... Ты прости меня... Люди наговорили, а я поверила...

— Пусти!—Нюра рванулась.—Уйди! Не лезь!

А та цепко держала ее в своих руках:

— Ты послушай, да ты послушай, что я скажу...

— Дашка! Ей-богу, ударю!—крикнула Нюра.

— Ну и ударь! И ударь! Ну?

Она выпустила Нюру из рук и покорно стояла перед ней.

— Все против меня,—уже спокойней сказала Нюра, и в голосе ее прозвучала такая тоска, что Даша не выдержала.

— Ты не плачь...—она обняла подругу.

— Да я и не плачу. Очень мне нужно плакать...

Они умолкли, стояли под дождем, тесно прижавшись друг к другу.

— Нюрочка,—тихо начала Даша,—слушай, что я тебе скажу. Будем навсегда, навсегда подругами...

— Ты много о себе думаешь,—ответила Нюра.—Ты думаешь, что только твой батька умный да ты умная, а я, может, не хуже тебя за хороших людей страдаю.

— У нас с тобой одна думка, Нюра. Ты отца ждешь, и я жду. Будем ждать вместе. Еще лелькины празднички кончатся. А сейчас беги, а то тетка хватится. Гляди—ты промокла вся.

— И ты мокрая... Как же, Дашка, ты так подумала обо мне?

— Не надо... Не говори...

— Я сама ничего не знала. Это мама. Мне теперь в школу ходить—хоть бы и не ходить. И на хутор вернуться нельзя. Как я фенькиной матери буду в глаза смотреть?

Она заплакала и пошла домой.

На мокром от дождя лице тетка не заметила ее слез.

— Что возилась долго? Тебя только за смертью посылать,— начала она ворчать по обыкновению.

Нюра ничего не ответила. Молча поужинала и легла. Долго ворочалась, думала: «Нет, не одна я... Вот и Дашка тоже...» Наконец, уснула.

XXIX

Тяжело было Нюре в школе, но понемногу ее отношения с девочками сгладились, только Леля и ее ближайшие подруги все еще продолжали смотреть на нее свысока. Как-то Леля сказала ей прямо.в глаза:

— Если бы не мой папа, пасла бы ты на хуторе свиней.

— А я твоего папу ни о чем и не просила,—вспылила Ню-ра.—Не просила и просить не стану. Кривляка ты!

Слово за слово, и они повздорили. Кто-то шутя толкнул Нюру, она зацепила рукавом за медальон, висевший у Лели на шее.

— Ах, ты вот как!—обозлилась та и с такой силой рванула Нюру за воротник, что разорвала на ней платье до самого плеча. Симочка—и та возмутилась:

— Сумасшедшая!

— А пусть не лезет! — задыхалась от злости Леля. - Косолапая хуторянка! Я вот папе скажу, чтобы ее снова из школы выгнали и плетей чтобы всыпали за ее батьку. Большевичка!..

В классе поднялся шум.

— Хорошо, хорошо, заступайтесь за красную,—не унималась Леля.

- Не она красная, а отец ее красный,—ответил кто-то.

— Все равно!

Только приход Таисии Афанасьевны положил конец спорам.

А после уроков Леля вдруг расплакалась. То ли ей было стыдно своего поступка, то ли ревела от досады, что класс не поддержал ее, только она закатила такую истерику, что Симочка не успевала приносить ей воду. Девочки всполошились.

А на другой день, дождавшись перемены, Леля швырнула Нюре на парту небольшой сверток и сказала:

— Это тебе за порванное платье. Носи мое старое. Оно еще целое.

Уж этого Нюра никак не ожидала. Она вскочила и даже не знала, что сказать. Стояла и растерянно глядела на окруживших ее подруг.

— Счастливая... — хихикнула Симочка.

Тут Нюра не выдержала и, схватив сверток, со всей силой бросила его Леле в лицо. Та успела отскочить в сторону, и сверток угодил в появившуюся в дверях Таисию Афанасьевну.

— Что за безобразие! — возмутилась та. Но когда ученицы разъяснили ей, в чем дело, она рывком раскрыла сверток и, осмотрев платье, сказала Нюре:

— Напрасно ты нос воротишь. Возьми и носи.

— Сами носите! — не могла уже больше сдерживать себя Нюра,—или пускай ваша Райка носит!

— Грубиянка!—Таисия Афанасьевна топнула ногой и повернулась к Леле.—Спрячь. Не хочет—не надо, пусть в рваном ходит.

На перемене группа девочек сбилась в углу у задней парты. Когда Леля с Симочкой вышли из класса, они с возмущением заговорили:

— Если дочка атамана, так думает—ей все можно.

— Только и хвастает, что казачка. Мы сами казачки, так что с того?

— Большевики и те были лучше...

— Тише!—испугалась Зоя.—Лелька услышит.

— Пускай слышит. Мой отец у белых. Чего мне бояться?

— А Нюрка молодец.

— И я бы на ее месте тем самым платьем Лёльке по морде надавала.

— И стоило надавать...

— А я еще слышала—наши хотят фронт бросать. Пускай деникинцы сами с красными бьются.

— Поналезло их на Кубань, корниловцев разных.

Нюра сидела в стороне. Она думала о своем: неужели ей теперь всегда придется так жить? Неужели теперь всегда над ней будут издеваться?

Как-то после уроков она возвращалась домой одна. Дул холодный ветер, серые рваные тучи низко неслись над раскинувшейся в степи станицей.

Нюра осторожно пробиралась вдоль плетней и покосившихся заборов, липких и мокрых ог недавно прошедших дождей, обходила мутные лужи. Ее старенькие калоши до самых краев облепила грязь. Навстречу из-за угла вышли два казака. Полы их серых черкесок были отвернуты и засунуты за пояс. Они шли один за другим, держа в руках винтовки. Между ними шагала, опустив голову, женщина.

Нюра не сразу заметила их, а заметив, вдруг замерла и в страхе прижалсь к плетню. Когда казаки и арестованная женщина прошли мимо, она все еще боялась пошевельнуться.

«Да ведь это ж фенина мать... а я ж ей ничего не сказала... И она мне... А может, она меня не узнала? Нет, узнала... Она ж глянула мне прямо в очи... Мама, мама! Что вы сделали!..»

Утром она решительно заявила тетке:

— Не пойду в школу. Меня трусит всю.

А вечером снова сослалась на головную боль и озноб и, чтоб тетка поверила, все время зябко куталась в шаль.